нимается над громоздящейся перед ним кипой документов, закручивается в спираль и на некоторое время полностью скрывает его лицо. «Нет, простите… — говорит лопоухий с видом человека, уязвленного до глубины души. — Нам было назначено на сегодня, на восемь часов…» «Ага, — с удовлетворением обрушивается на них начальник. — Так почему вы не явились вовремя?» Лопоухий укоризненно смотрит на него снизу вверх. «Произошло, так сказать, недоразумение… Мы пришли точно в указанное время. Разве вы не помните?» «Понятно». «Да что вам понятно, господин начальник! — оживляется коротышка. — Дело в том, что мы, в смысле вот он и я, можем выполнить практически любую работу. Столярничать? Разводить цыплят? Кастрировать кабанов? Заключать сделки с недвижимостью? Чинить всякие вещи? Надзирать на рынке? Торговать? Не вопрос, господин начальник, это нам раз плюнуть. И нечего надо мной потешаться! Ну и… предоставлять разного рода сведения, так сказать. Мы числимся в ваших платежных ведомостях, если изволите помнить. Поскольку дело в том, так сказать…» Начальник обессилено откидывается на спинку кресла, смотрит на них, его лицо проясняется, он резко встает, открывает дверцу в задней стене и бросает с порога: «Ждите здесь. И без фокусов… так сказать!..» Через несколько минут перед ними появляется высокий голубоглазый блондин в чине капитана. Он садится за стол, небрежно кладет ногу на ногу и широко улыбается. «У вас имеется какая-нибудь бумага?» — ободряющим тоном спрашивает он. Лопоухий тут же начинает рыться в своих чудовищно огромных карманах. «Бумага? Сейчас, минутку!» — радостно восклицает он и подает капитану измятый, но чистый листок. «Может быть, вам нужна и ручка?…» — начинает было его высокий приятель и с готовностью лезет во внутренний карман. Лицо капитана на мгновение темнеет, затем он снова весело смотрит на них, словно передумав. «Очень остроумно, — одобрительно говорит он. — У вас, я гляжу, есть чувство юмора». Лопоухий скромно наклоняет голову. «Без этого никуда, господин начальник, сами знаете…» «Ну а теперь к делу, — капитан становится серьезным. — Меня интересует, есть ли у вас бумага другого рода». «Конечно есть, господин начальник!» — тут же откликается лопоухий. «Однако…» Он снова лезет в карман, извлекает из него повестку и, взмахнув ею с победоносным видом, кладет ее на стол. Капитан бегло просматривает бумагу и вдруг, налившись кровью, гаркает: «Вы что, читать не умеете, мать вашу?! Какой этаж здесь указан?!» Это взрыв так внезапен, что оба приятеля невольно отшатываются. Лопоухий с жаром кивает головой. «Разумеется…» — отвечает он, не придумав ничего лучше. Офицер наклоняет голову на бок. «Что вы говорите?». «Второй», — отвечает тот и как бы в качестве пояснения добавляет: «Осмелюсь доложить». «Тогда чего вы здесь забыли? Как вы здесь очутились? Вы вообще знаете, что здесь находится?» Оба приятеля с понурым видом мотают головами. «Отдел регистрации проституток!» — ревет капитан, наклонившись к ним. Однако его слова не вызывают у них ни малейшего удивления. Коротышка отрицательно качает головой, словно не веря своим ушам, его приятель стоит, скрестив руки на груди — его внимание, похоже, целиком занято висящим на стене пейзажем. Офицер, облокотившись одной рукой о стол и подперев ладонью голову, потирает лоб. Спина у него прямая, словно путь праведника, грудь выпячена вперед, униформа безукоризненно чиста, ослепительно белый воротничок как нельзя лучше гармонирует с розовым цветом кожи. Непокорная прядь волос нависает над его небесно-голубыми глазами, придавая неотразимое обаяние его внешности, исполненной детской невинности. «Давайте начнем с ваших документов», — произносит он звучным, по-южному напевным голосом. Лопоухий достает из заднего кармана брюк два потрепанных паспорта с закрученными краями и сдвигает в сторону увесистую папку, чтобы — прежде чем передать их — разгладить. Но капитан с нетерпением, присущим молодости, выхватывает документы у него из рук и по-военному быстро просматривает их, не вникая в содержание. «Как зовут?» — спрашивает он коротышку. «Петрина, к вашим услугам». «Это твое имя?» Лопоухий печально кивает. «Мне бы хотелось услышать полное имя», — наклоняется к нему капитан. «Это все, господин капитан», — отвечает Петрина с невинным видом, после чего поворачивается к своему товарищу и шепотом спрашивает: «Что теперь делать?». «Ты что, цыган?» — рявкает на него капитан. «Я-а? — испуганно удивляется Петрина. — Цыган?» «Тогда хватит ломать комедию! Я слушаю!» Лопоухий взглядом просит помощи у приятеля, затем пожимает плечами и, неуверенно запинаясь, словно не желая брать ответственность за свои слова, начинает: «Ну… Шандор-Ференц-Иштван… как там… Андраш». Офицер смотрит в документы и грозно замечает: «Здесь сказано — Йожеф». Петрина ошеломленно глядит на него. «Не может такого быть, господин начальник. Покажите мне…» «Стой на месте», — не терпящим возражений голосом останавливает его капитан. На лице приятеля Петрины не заметно ни малейшего волнения, и когда капитан спрашивает его имя, он секунду медлит, словно его мысли блуждают где-то далеко, а затем вежливо отвечает: «Прошу прощения, не понял». «Имя!» «Иримиаш», — отвечает он звучно и с некоторой гордостью. Капитан сует сигарету в уголок рта, неловко закуривает, бросает горящую спичку в пепельницу и тушит ее коробком. «Ну ладно. Значит, у вас только одно имя». Иримиаш кивает. «Конечно, господин капитан. Как и у всех». Капитан смотрит ему в глаза, затем, когда начальник канцелярии открывает дверь (и спрашивает: «У вас все?»), подает знак следовать за ним. Они снова проходят под насмешливыми взглядами служащих, следуют мимо письменных столов во внешнем кабинете, выходят в коридор и начинают подниматься по лестнице наверх. Здесь еще темнее, так что они едва не спотыкаются на поворотах. Лестница огорожена грубыми металлическими перилами, их до блеска отполированная поверхность снизу усеяна пятнами ржавчины. И пока они спускаются ступенька за ступенькой по лестнице, покрытой влажными водорослями, всюду ощущается идеальная чистота, которую не может заглушить даже тяжелый аромат, напоминающий запах рыбы, который шибает в нос на каждом повороте.
ПЕРВЫЙ ЭТАЖ
ВТОРОЙ ЭТАЖ
ТРЕТИЙ ЭТАЖ
Капитан, по-гусарски подтянутый, идет впереди них широкими, звенящими шагами, цокот его блестящих сапог по кафельным плиткам звучит почти как музыка; он не оглядывается, но они знают — он видит их насквозь, он изучает их во всех подробностях, с ног до головы, от тяжелых, грубых ботинок Петрины до ярко-красного галстука Иримиаша, может быть, по памяти, а может быть — с помощью особого дара, позволяющего истончившейся коже на его затылке глубже воспринимать окружающие вещи, чем может заметить глаз. «Установление личности!» — бросает он черноволосому, тучному сержанту с густыми усами, когда они переступают порог двери под номером 24 и оказываются в продымленном, душном помещении, не останавливаясь ни на мгновение. Стремительным жестом он усаживает вскочивших при его появлении людей и, прежде чем исчезнуть за распахнутой стеклянной дверью, отрывисто отдает приказания: «Потом ко мне! Занесите печать! Отчеты! Переключите меня на стодевятку! А потом на городскую линию!» Сержант сперва вытягивается по стойке смирно, затем, услышав, как щелкнул замок двери, вытирает пот со лба, садится за стол напротив входа и придвигает к ним печатные бланки. «Заполните, — сказал он устало. — И садитесь! Но сначала прочитайте «Руководство» на обратной стороне». Воздух в помещении изрядно застоялся. На потолке в три ряда горят неоновые лампочки, их свет слепит глаза, жалюзи опущены. Между массивными столами нервозно снуют туда-сюда служащие, и когда они порой сталкиваются друг с другом в узких проходах, то нетерпеливо пробираются вперед с извиняющимися улыбками, из-за чего столы каждый раз сдвигаются, оставляя на полу отчетливые полосы. Есть среди них и такие, кто неподвижно сидит на своем месте, и хотя груды документов возвышаются перед ними подобно горам, они явно предпочитают проводить время, обмениваясь колкостями с коллегами, беспрестанно толкая их сзади или сдвигая их столы. Некоторые из них, оседлав на манер всадников кресла, обтянутые красным кожзаменителем, держат в одной руке телефонную трубку, в другой — чашку дымящегося кофе. В задней части комнаты, от одной стены до другой, протянулась длинная прямая линия пожилых машинисток, с неотразимым очарованием колотящих по клавишам печатных машинок. Петрина, оцепенев от удивления, следит за всей этой лихорадочной работой и толкает локтем Иримиаша, но тот в ответ только кивает головой, глубоко погруженный в изучение «Руководства». «Может, смотаемся, пока не поздно?..» — шепчет Петрина, но его приятель раздраженно отмахивается. Затем он отводит взгляд от бланков, нюхает воздух и спрашивает: «Чувствуешь?» — указывая пальцем вверх. «Пахнет болотом», — определяет Петрина. Сержант смотрит на них, манит пальцем к себе и шепотом сообщает: «Здесь все прогнило… Два раза за три недели белили известкой стены…» В его глубоко посаженных глазах, под которыми висят сизые мешки, горит проницательный свет, твердый воротник упирается в двойной подбородок. «Вам что-нибудь подсказать?» — интересуется он с выразительной улыбкой. Он придвигается к ним так близко, что они чувствуют его зловонное дыхание. Он начинает беззвучно смеяться, долго, словно бы не в силах остановиться. Затем произносит, подчеркивая каждое слово, словно мягко ставя перед ними четыре бомбы («и делайте с ними, что хотите»): «Вы в полном дерьме». Он злорадно ухмыляется, явно довольный собой, и неторопливо постукивает по столу. Иримиаш отвечает ему пренебрежительной улыбкой и вновь склоняется над бланками, а Петрина изумленно смотрит на сержанта, который внезапно закусывает губу, окидывает их презрительным взглядом, откидывается на спинку стула с холодным и разочарованным видом, и стоящий вокруг гам вновь поглощает его, словно адское жерло. Когда же сержант, держа в руках заполненные бланки, вводит их в кабинет капитана, на его лице уже нет ни малейшего признака той почти смертельной усталости, во власти которой он только что пребывал, он идет твердыми, уверенными шагами, его движения легки, а слова по-военному отрывисты. Кабинет обставлен с известным комфортом: в левой части от претендующего на некоторую изысканность стола взгляд может отдохнуть на большом зеленом фикусе, в углу возле двери стоит обитое кожей канапе, два кожаных кресла и курительный столик в стиле «модерн». На окнах висят тяжелые, ядовито-зеленые шторы, паркет от двери и до стола застелен темно-красным ковром. С потолка («скорее можно почувствовать, чем увидеть…») с неторопливым достоинством опускается тонкая кисея пыли. На стене висит портрет какого-то военного. «Садитесь», — офицер показывает на три тесно сдвинутых вместе деревянных стула, расположенных напротив него. «Я хочу, чтобы мы поняли друг друга». Он откидывается на высокую, цвета слоновой кости, спинку стула, устремляет взгляд в невидимую точку на потолке, словно он уже не здесь, и только необычно певучий звук его голоса плывет к ним по душному спертому воздуху, растворенный в клубах табачного дыма. «Вы получили повестку из-за своего общественно опасного уклонения от работы. Вы могли заметить, что я не