— Как водится, история обросла домыслами, переходя из уст в уста. Но в том, что вы говорите, есть доля правды. Мы как раз ужинали вчера у мэра — на столе был не один картофель, а прекраснейшие блюда и закуски.
— Как? И ваши барышни были у мэра?
— Да, и даже мистер Литльпэдж ужинал вместе с нами и также может засвидетельствовать, что нам подали превосходный ужин.
— Однако, судя по выражению лиц, я вижу, что от меня что-то скрывают, и я желал бы быть посвященным в секрет.
В ответ на это Герман Мордаунт рассказал ему все как было, со всеми подробностями, несмотря на то, что Аннеке несколько раз пыталась остановить его.
— Нет, право, этот Тен-Эйк не имеет себе равного! — воскликнул Бельстрод. — Это совершенно непостижимый человек. Я не знаю человека более смелого, любезного, услужливого и устойчивого в своих взглядах, а вместе с тем это какой-то ребенок по своим вкусам и склонностям.
— Да, вы, пожалуй, правы. Но это объясняется тем, что Гурт Тен-Эйк не получил воспитания в Оксфорде, а имеет лишь домашнее воспитание и потому еще долго останется во многих отношениях ребенком.
Меня удивило столь определенное высказанное Аннеке мнение: она обыкновенно воздерживалась от резких суждений; но затем я понял, что она старалась этим умерить то влияние, какое Гурт с каждым днем все больше приобретал над Мэри Уаллас. Герман Мордаунт твердо держался той же системы, и вскоре я убедился, что бедный Гурт не имел здесь других сторонников, кроме мисс Мэри и меня. После завтрака я пошел проводить Бельстрода до его казарм, тогда как Дирк остался еще беседовать с барышнями.
— Это действительно прелестная девушка, мисс Аннеке, — сказал Бельстрод, когда мы вышли с ним на улицу, — я положительно горжусь моим родством с нею — и надеюсь со временем вступить с ней в еще более близкое родство! — хвастливо добавил он.
Я невольно вздрогнул и взглянул ему прямо в лицо. Бельстрод самонадеянно улыбался, но был при этом совершенно спокоен и с легкостью светского человека продолжал:
— Я вижу, что моя откровенность вас удивляет, но я не вижу причины скрывать, что намерен просить руки этой девушки; мне, напротив, кажется, что порядочному человеку даже подобает громко заявить о своем намерении в подобном случае.
— Заявить? Да, конечно, самой девушке или ее семье, но не всем и каждому.
— Я, пожалуй, готов с вами согласиться в обычных случаях, но когда речь идет о мисс Аннеке Мордаунт, то человеколюбие требует не допускать, чтобы бедные молодые люди питали несбыточные надежды и тратили даром свои сердечные чувства. Ваши отношения к семье Мордаунт мне хорошо известны, но другие молодые люди легко могут проникнуть в эту семью с более корыстными намерениями. Не правда ли?
— Что же вы хотите этим сказать, мистер Бельстрод? Что мисс Мордаунт — ваша невеста?
— О нет! Она еще не дала мне своего согласия, но, с согласия моего отца, я просил ее руки у Германа Мордаунта, и это дело на мази. Приведет ли оно к желанным для меня результатам, об этом вы лучше в состоянии судить, чем я, потому что в качестве беспристрастного зрителя вернее можете оценить чувства мисс Аннеке ко мне, чем я сам.
— Вы забываете, что до сегодняшнего утра я целых шесть месяцев не видел ни вас, ни мисс Мордаунт. Неужели же вы все это время ждали ответа?
— Так как я считаю вас другом семьи, Корни, то не вижу причин скрывать от вас, в каком положении находится дело. Когда мы впервые встретились с вами, я уже объявил о своих намерениях и получил обычный в таких случаях ответ, что Аннеке еще очень молода, что она не думает о браке, что в Англии у меня еще живы родители, с которыми мне следует посоветоваться, что им тоже нужно время подумать и тому подобное, что обыкновенно говорится для начала. Все это я выслушал терпеливо, со всем решительно согласился и в заключение объявил, что намерен написать об этом отцу и повторить свою просьбу, заручившись его согласием.
— Ну, и это согласие пришло к вам с очередным почтовым судном? — спросил я, не допуская мысли, что можно колебаться принять в свою семью такую прелестную девушку, как Аннеке Мордаунт.
— Не могу сказать, что именно со следующим пакетботом, как вы предполагаете, но с одним из ближайших почтовых судов я действительно получил ответ от сэра Гарри, моего отца. Он слишком благовоспитанный человек, чтобы не ответить на письмо даже и в тех случаях, когда я его несколько настойчиво и преждевременно прошу о высылке мне денег. Я получил ответ отца, но, признаюсь откровенно, это не было ожидаемое согласие. Атлантический океан так ужасно велик, что для того, чтобы обсудить подобный вопрос и сговориться, требуется весьма много времени.
— Обсудить? Да что же тут обсуждать? Что может быть легче, как уверить сэра Гарри, что лучшего выбора вы не могли сделать, если только вам не откажут.
— Откажут мне? Вы очень наивны, милый Корни. Впрочем, это мы увидим, когда вернемся из Квебека.
— Но что же вам ответил сэр Гарри?
— Вы полагаете, что убедить сэра Гарри легко? Сильно ошибаетесь. И это объясняется тем, что вы никогда не бывали у нас в Англии и не знаете, какого там вообще держатся взгляда на колонии, иначе вы бы поняли, что это значит. Вы все, конечно, верноподданные короля, об этом я не спорю, но все же Альбани — не Бэс, и Нью-Йорк — не Вестминстер!
— Значит, сэр Гарри не поддался вашим убеждениям и доказательствам?
— Сначала он оказал дьявольское сопротивление, и потребовалось целых три письма, из которых последнее было весьма энергичное, чтобы уломать его.
Наконец мне удалось получить его согласие, и я вручил его мистеру Мордаунту. Конечно, на моей стороне та выгода, что сэр Гарри страдает подагрой и астмой и не владеет ни малейшим клочочком земли, которая не была бы уже отписана мне по наследству от деда, так что даже в случае его несогласия это был бы просто вопрос времени.
— И все эти подробности были сообщены и отцу, и дочери? — спросил я.
— Нет, за кого вы меня принимаете? Я не столь глуп. Вы, провинциалы, во многих вопросах удивительно щепетильны, и к вам не знаешь как подойти. Я думаю, что Аннеке не согласилась бы стать женой даже самого герцога Норфолка, если бы узнала, что его семья высказала хоть малейшее нежелание принять ее в свой круг.
— И вы не находите, что она была бы совершенно права в этом?
— Не думаю. Ведь она выходила бы только за самого герцога, а не за всех его тетушек, дядюшек, кузин, братьев и сестер. Впрочем, мы еще не дошли до этого, я не получил еще формального согласия, но Аннеке знает, что согласие сэра Гарри получено, и это уже большой шаг вперед. Теперь я знаю, что главнейшим возражением с ее стороны будет ее нежелание расстаться с отцом, который вдов и одинок и для которого разлука с ней будет тяжела. Кроме того, вероятно, и расстаться со своей страной ей будет трудно. Вы, американцы, такие домоседы и думаете, что только у вас хорошо.
— Мне кажется, что последний упрек нами не заслужен, — возразил я, — напротив, здесь вообще принято думать, что в Англии все лучше, чем у нас в колониях. Еще если говорить о Гурте Тен-Эйке или Дирке Фоллоке, то за них я, пожалуй, не поручусь, но я и все мы, у кого отцы и деды англичане, мы всей душой преданы Англии.
— Да, пожалуй, вы правы, Корни, — сказал Бельстрод. — Колонии лояльны, хотя голландцы здесь на нас все-таки косятся, этого я не мог не заметить: быть может, это следует приписать остаткам недовольства нашим завоеванием этих провинций.
— Да ведь завоевания не было; это был просто обмен. Голландцы уступили Англии эти колонии взамен других владений, но мне кажется естественным, что потомки голландцев предпочитают голландцев англичанам.
— Да, но им не следовало бы забывать, что мы явились сюда для того, чтобы помешать французам завоевать их.
— Но на это они вам скажут, что французы не тронули бы их, если бы англичане не поссорились с французами. А теперь я должен проститься с вами: меня ждут еще кое-какие дела.
Мы пожали друг другу руки и расстались.
У меня действительно было немало дела в этот день: прибыл Джеп с нашим обозом, и мне опять пришлось пойти к тому самому скупщику, с которым меня познакомил Гурт. Последний отправился вместе со мной, и при его содействии мне удалось прекрасно распродать все, что мне было поручено продать, и даже сопровождавших обоз негров, за исключением, конечно, Джепа, который остался при мне для личных услуг. Остальные же были приобретены для армии в качестве обозной, лазаретной и офицерской прислуги, чем они остались чрезвычайно довольны.
Я же впервые почувствовал в своем кармане столь громадную сумму, как восемьсот девяносто восемь долларов.
Было уже поздно, когда все эти дела были окончены, и Гурт предложил мне сесть в его сани и прокатиться по реке. Из беседы с моим новым другом я вскоре узнал, что у него нет уже родителей, что они оставили ему хорошее состояние и что он живет широко и весело. Здесь, в Альбани, главной роскошью богатых людей являлись кровные рысистые лошади, щегольская упряжка и обильный стол, в Нью-Йорке же роскошь выражалась серебром, хрусталем и ценной посудой, дорогим столовым бельем и иногда ценными картинами старых мастеров.
Катаясь, мы заехали к Гурту. Его холостое хозяйство в образцовом порядке содержала старушка домоправительница; старинный дом, унаследованный им еще от деда, был во всех отношениях полной чашей.
Я высказал мнение, что таким домом и таким идеальным порядком могла бы не побрезговать и мисс Уаллас.
— Согласись она стать моей женой, я построил бы для нее новый дом, настоящий дворец! Этому дому более ста лет, и хотя по тому времени он был великолепен, но теперь он не достоин ее! Счастливый вы смертный, Корни, вы сегодня завтракали у Мордаунтов! Вы, как вижу, в самых дружеских отношениях с этой семьей!
— Да, я имел счастье оказать однажды маленькую услугу мисс Аннеке, и с тех пор вся семья помнит об этом.
— И, насколько я мог заметить, особенно хорошей памятью в этом отношении может похвастать мисс Аннеке! Мисс Уаллас рассказала мне всю эту историю. Ах, хоть бы мне привел Бог оказать подобную же услугу мисс Уаллас, чтобы доказать ей, что и Гурт Тен-Эйк не трус, что и у него есть сердце! Но пока не предвидится подобного случая, я хотел попросить вас, Корни, об одной услуге!..