— Нет.
— А что было?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Я напугал его до смерти своим пронзительным взглядом, вот и все.
— У тебя был автоматически складывающийся нож, не так ли?
— Вы нашли его при мне, зачем спрашиваете?
— Ты воспользовался ножом?
— Нет.
— Разве ты не говорил старику, чтобы он открыл кассу, иначе ты его порежешь? Разве ты этого не говорил?
— Я не записывал на магнитофон все, что говорил.
— Но ведь ты же угрожал ему ножом! Ты заставил его открыть кассу, приставив ему нож к горлу.
— Думаю, да.
— И сколько денег ты взял?
— Вы же отобрали мою добычу. Разве вы не посчитали?
— Уже посчитали. Двенадцать долларов, верно?
— Я не успел сосчитать. Появились представители закона.
— И когда появились представители закона?
— Когда я уже уходил. Спросите легавого, который меня замел. Он знает, когда.
— Однако кое-что еще произошло, прежде чем ты собрался уходить.
— Ничего не произошло. Я обчистил кассу, а потом смылся. Дал тягу.
— На твоем ноже была кровь.
— Да ну? Я вчера вечером разделывал им цыплят.
— Ты ударил ножом владельца магазина, верно?
— Я? Да я никогда в жизни и пальцем никого не трогал!
— Почему ты ударил его ножом?
— Я этого не делал!
— Куда ты его ударил?
— Я его не трогал.
— Он начал кричать?
— Не понимаю, о чем это вы.
— Ты ударил его ножом. Мы это точно знаем.
— Что за чушь!
— Не умничай, Стиви.
— Разве вы уже этого не знаете? Что вам еще от меня надо, черт побери?!
— Нам надо, чтобы ты рассказал нам, почему всадил нож во владельца магазина.
— А я говорю, что этого не было!
— Он вчера был госпитализирован с шестью ножевыми ранениями в грудь и живот. Что ты на это скажешь, Стиви?
— Оставьте свои вопросы для полицейского участка. Я вам больше ничего не скажу.
— Ты получил свои деньги. Зачем ты ударил его ножом? Стиви ничего не ответил.
— Ты испугался?
— А чего бояться-то? — заносчиво ответил Стиви.
— Ну, я не знаю… Испугался, что он расскажет, кто его ограбил. Испугался, что он начал кричать. Чего ты испугался, сынок?
— Да ничего я не испугался! Я велел старому негодяю держать рот на замке. Ему нужно было меня послушаться!
— А он открыл рот?
— Спросите его.
— Я тебя спрашиваю!
— Да, он не стал молчать. Он начал вопить. Сразу после того, как я обчистил кассу. Идиот чертов, из-за каких-то двенадцати долларов начал вопить как резаный!
— И что ты сделал?
— Велел ему заткнуться.
— А он не послушался?
— Да, не послушался. Поэтому я его ударил, а он все орал. Поэтому… поэтому я и пощекотал его ножичком.
— Шесть раз?
— Я не знаю, сколько раз. Просто… ударил, и все. Ему не нужно было вопить. Спросите его, сделал ли я ему что-нибудь плохое. Давайте, спросите! Он вам скажет. Я и пальцем к нему не прикоснулся, пока он не начал вопить. Пойдите в больницу и спросите его, тронул ли я его пальцем. Давайте, спросите его!
— Мы не можем, Стиви.
— Поче…
— Он умер сегодня утром.
— Он…
На мгновение мысли у Стиви перепутались. Умер? Коп сказал — «умер»?
Теперь зал притих в удивленном молчании. И до этого все слушали его внимательно, но сейчас тишина была какая-то другая, и от этой тишины ему стало вдруг холодно, и он посмотрел на свои ботинки.
— Я… я не хотел, чтобы он умер, — пробормотал Стиви. Полицейский стенографист поднял голову:
— Чего он не хотел?
— Чтобы он умер, — шепотом повторил какой-то полицейский в форме.
— Что? — снова не расслышал стенографист.
— Он не хотел, чтобы он умер! — завопил коп. Его голос эхом отозвался в тишине зала. Стенографист наклонил голову и принялся что-то царапать в своем блокноте.
— Следующий! — сказал начальник полиции. Стиви сошел со сцены. В голове у него было на удивление пусто, ноги почему-то стали свинцовыми. Он прошел за копом до двери, а потом потопал вместе с ним к лифту. Они оба молчали, пока двери лифта не закрылись.
— Для первого дела ты серьезно влип, парень, — сказал коп.
— Он не должен был умирать! — отчаянно крикнул Стиви.
— А тебе не нужно было тыкать в него ножом, — заметил полицейский.
Стиви попытался вспомнить, что говорил ему Скиннер до предварительного слушания, но шум лифта мешал ясно мыслить. Он вспомнил лишь одно слово «соседи», когда лифт опустился в подвал, чтобы Стиви присоединился к ним.
ПОРОЧНЫЙ КРУГЭД МАКБЕЙН
Все было слишком просто. Замок я открыл почти за десять секунд, а воспользовался-то всего-навсего пилочкой для ногтей! Я вошел в дом с холода, тихонько прикрыл дверь за собой и замер, прислонившись к двери спиной. Я никуда не спешил. Вытащил свой сорок пятый из кармана пиджака и проверил обойму. Потом вставил ее на место. В темноте прихожей раздался легкий щелчок.
Комнаты располагались по обе стороны от прихожей: с одной стороны – кухня, с другой – гостиная и спальни. Я знал расположение дома наизусть, потому что мистер Уильяме раз сто прошелся со мной по плану.
– Это дело стоящее, Мэнни, – приговаривал он. – Настоящее. Сделаешь, можешь считать себя одним из нас. Одним из нас.
Мне это здорово понравилось. Он выбрал для дела именно меня, и я знал, что дело это важное. Он мог бы выбрать любого из парней, но он хотел, чтобы все было сделано как надо, поэтому-то и пришел к Мэнни Коулу, то есть ко мне. И теперь я попаду наверх, тоже стану боссом. Поэтому все должно быть сделано на высоте.
В гостиной темнота, как и предупреждал меня мистер Уильяме. Я спустил свой сорок пятый с предохранителя и ступил на толстый ковер, которым была устлана прихожая. В задней части дома из-под узкой щели под дверью одной из спален пробивался янтарный свет и растекался по ковру тонкой, теплой лужицей. Я медленно прошел через гостиную, мимо спинета[2], стоящего у одной стены, мимо большого, как витрина, окна с задернутыми занавесками. Я прошел прямо к музыкальному центру, покрутил пару секунд ручки настройки, а потом включил его на полную мощность.
В комнате, расплескав тишину дома, завопил ритмичный свинг. Я отрегулировал звук почетче, прислушиваясь к высоким завываниям трубы, прорывающимся через ударные.
Дверь спальни распахнулась, и оттуда вышел Галлахер.
Он был в трусах и майке. Трусы в синюю полоску топорщились у него на толстом животе. Он вразвалку проковылял вперед. Его пальцы-сосиски шарили по стене в поисках выключателя, а на лице было написано удивление. Наконец послышался тихий щелчок, и гостиная наполнилась светом. При освещении он выглядел еще хуже.
По всему лицу у него была размазана помада, и я знал почему, но в данный момент меня это не трогало. Меня занимал только сам Галлахер. Его голубые глазки были широко расставлены и глубоко сидели в складках мясистого лица. Когда он увидел у меня в кулаке сорок пятый, рот у него раскрылся, да так широко, что я даже подумал, как бы у него вставная челюсть не вывалилась. Потом лицо Галлахера побледнело, и его стала бить дрожь, так что жир его дрожал, словно желе.
– Кто.., кто вы такой? – еле выговорил он.
– Меня послал мистер Уильяме, – не удержался я от смешка.
– Уильяме! – вырвалось у него, словно взрыв, и лицо его стало еще бледнее. Он понял, что за этим последует.
– Мистеру Уильямсу не нравится, как вы справляетесь с делами, – сказал я.
Галлахер облизнул губы.
– И что именно ему не нравится?
– Многое, – поведал я. – Например, вчерашнее ограбление мехового магазина. Ему не нравится, когда дела делаются таким образом.
– Эти меха – мои! – заорал Галлахер, стараясь перекричать вой трубы. – И Барт об этом знает!
– А мистер Уильяме говорит, что его, – покачал головой я. Музыка прекратилась, заговорил диктор. Его голос в тишине комнаты звучал довольно странно.
– Итак.., итак.., что вы собираетесь делать?
– Собираюсь убить тебя, Галлахер.
– Ради Бога, мальчик, ты не можешь…
– Еще как могу, – сказал я ему, – как только музыка опять начнется. Если веришь в Бога, молись!
– Послушай, мальчик, ради…
– Галлахер, это моя работа. Как уборка мусора или чистка ботинок. Только и всего. А что касается тебя, то я глух. Понимаешь? Ровным счетом ничего не слышу. Я глухой.
Тут опять по радио стали передавать музыку, и на лице Галлахера отразилась настоящая паника. Он увидел, как потяжелел мой взгляд, развернулся и бросился бежать в спальню. И тогда-то я и нажал на спусковой крючок. Я держал револьвер низко, приподняв дуло, так что пуля должна была уйти чуть вверх.
Первая попала ему как раз над почками, развернула и припечатала к стене. Похоже, он растерялся – не знал, то ли унимать кровь, то ли прикрыться руками. И пока он решал, как поступить, я всадил в него еще пару слив. Они попали ему в лицо, чуть было не оторвав голову.
Он упал на пол, и до того, как он затих, его жиры колыхались еще пару секунд.
Я долго смотрел на образовавшуюся под его головой кровавую лужу. Потом отвернулся.
– Давай выходи! – сказал я.
Из спальни послышалось тихое всхлипывание, но никакого движения не последовало.
– Давай, давай!
Я услышал шлепанье босых ног по ковру, а потом в дверном проеме появилась она. Она накинула на себя халат, и, видимо, в спешке, потому что еще завязывала поясок на талии. Очевидно, халат принадлежал Галлахеру, поэтому не слишком-то прикрывал ее. На кармане были инициалы “Р. Г.”, но сам карман находился совершенно не на том месте. Он располагался где-то справа от ее округлого плеча.
На голове у нее было воронье гнездо из волос угольного цвета, и прядь закрывала ей один глаз. Ее губы носили следы поцелуев, так бывает, когда помада въедается в кожу. Еще несколько минут назад ее взгляд был, возможно, капризным, но теперь в нем стоял лишь страх. Губы ее слегка приоткрылись, глаза быстро стрельнули на сорок пятый, а потом на Галлахера. Она вобрала в себя воздух и отступила на шаг.