Минувшее Ваше, как свечи
Квартира у него городская. На первом этаже. Попасть трудно. Набираю телефон — тишина, звоню в дверь — молчание, обхожу дом, сквозь кустарник продираюсь к другому окну. Из темноты жилища проступает наконец знакомая фигура. Виноватая улыбка.
Он вставляет старый, износившийся слуховой аппарат.
— Милости прошу.
85, может быть, и можно дать, но стариком не назовешь. Густые седые волосы, прямая фигура. Старинный халат. Осанка, величие. Порода, такие люди стариками не бывают.
…Николай Михайлович Пидемский — один из первых советских интеллигентов, а может быть, и первый на Терском берегу. Я упоминал о нем когда-то, очерк назывался «Пристань на том берегу».
Он земляк мой.
Поезд идет на Кольский полуостров, где-то после Волховстроя появляются приметы родины — фиолетовый иван-чай, озера, скалы, мох — застенчивая красота.
Край от природы обильный. В первые годы Советской власти, когда молодой Пидемский сюда приехал, новая жизнь затевалась далеко не на пустом месте. И зверь, и птица, и рыба. Оленьи стада. И сенокосы, и пахотные земли. На реках Умба и Варзуга — жемчужный промысел.
Но главная кормилица — рыба: в море, озерах, реках. В каждом селе строили боты, лодки, шняки, карбасы. По всему побережью тянулись рыбные тони. Семга приравнивалась к пушнине и жемчугу: десятая рыбина, как и десятое жемчужное зерно, отдавались церкви или государству.
Себя кормили, с соседями торговали, ту же семгу, которая замечательно ловилась, доставляли не только в Петербург, но и в Финляндию, Норвегию.
В каждом дворе у помора десяток овец, пара-две оленей, у большинства коровы. В 1915 году в Варзуге держали 158 коров, в Тетрино — 109, в Кузомени — 90[1].
За два года до нынешнего века начал работать в Умбе лесопильный завод купца Беляева, первое промышленное предприятие на Кольском полуострове. Оснащено было на уровне шведских и финских заводов.
Советская власть на Терском берегу началась с Кузомени. Здесь еще весной 1905 года была создана первая подпольная социал-демократическая организация, весной 1917 года — тоже первая на побережье — народная власть: волостной народный комитет. Все делалось именем народа: «отобрать», «ликвидировать», «конфисковать». Выгоняли из домов «богатеев», организовывали клубы, школы. К этому времени как раз и приехал сюда учительствовать Николай Михайлович Пидемский.
Круговорот истории, перелом судьбы. Дед Пидемского сам был «богатеем», по сию пору помнит Николай Михайлович себя, пятилетнего, в гостях у деда: пятнадцать больших полупустых комнат…
— Я до Заполярья успел поработать в Симбирске. Но, знаете ли, заболел там тяжело. Малярией. Кто-то, не помню уж, рассказал о целебном климате на Терском берегу. Приехал, и, правда, выздоровел.
А с грамотностью здесь обстояло неважно: сельское училище, церковно-приходская школа, еще несколько мелких школ. Пидемский, просветитель-интеллигент, был нужен этому краю больше, чем кто-либо.
Начинал в Пялице, в начальной школе. Потом перевели в Тетрино, в семилетку. Затем — в Кузомень. Дальше — Умба, райцентр: ведёт географию, становится директором, наконец — заведующим районным отделом народного образования.
Весь Терский берег исходил пешком: в распутицу на оленях не выберешься, а лето коротко, море штормит. В непогоду — пешком, только пешком, каждый год — сотни километров. Как чеховский земский доктор.
— Мне квартиру двухкомнатную предложили как заведующему. Я отказался. С учителями вместе жил. В Умбу я приехал в двадцать четвертом. Коган, директор школы,— через пять лет. А еще через пять — первые учителя: Шумилов, Рюнгинен, Шмик… Школа помещалась в одноэтажном домике. Внизу — классы, а на чердаке мы, учителя, жили.
Жили впятером — эстонец, украинец, еврей, немец и русский. В голову не приходило гордиться этим — «братство», «национальное равноправие». Работали, делили и кров, и стол вместе — зав. роно, директор школы, учителя. Вместе собственными руками строили и новую, среднюю школу.
И школа, и район стали лучшими в области по успеваемости.
…В том же 1924 году, когда он приехал в Умбу, был ему знак из будущего. После смерти вождя революции он откликнулся на ленинский призыв в партию. Принимали массами. А ему отказали: социальное происхождение.
— Уже шел 1927 год, Пялица выдвигает меня делегатом на первую районную партийную конференцию. А я все кандидат. Поехал гостем, без права решающего голоса. В 1929-м — чистка, и я опять кандидат. Только в 31-м приняли, после семилетнего стажа.
Подъем был велик. Собрания, ячейки, митинги. Открываются библиотеки, клубы. За вход в клуб можно было платить и деньгами, и дровами, и мукой, и рыбой. Заманчиво именовали первые колхозы: «Маяк», «Передовик», «Всходы коммунизма». Коллективизация была сплошной, хотя половина той же революционной Кузомени была против колхозов.
Николай Михайлович верил в то светлое, что, казалось, маячит вдали, и в людях эту веру утверждал. Он не сразу понял, что плывет против течения. Ведь уже не только поморов он воспитывал, но и иных — пришлых, гонимых Советской властью, их все прибывало.
Север всегда был чужедальней стороной, окраиной. Прежде сюда шли холопы, монахи, свободные крестьяне, которые становились охотниками, рыбаками, солеварами. Теперь прибывали сюда те, кто спасался от раскулачивания, от голода, селились репатрианты. Прежние переселенцы спасались от феодального гнета, нынешние — от гибели.
Светлую веру, которую он утверждал,— режим убивал. Он внушал общечеловеческие ценности, учил добру и справедливости, а уже шли аресты. Взяли редактора газеты, начальника ГМС, ветеринарного врача, главного агронома. Каждую ночь за кем-нибудь приходили. Когда арестовали школьного географа Павлу Григорьевну Смирнову, Пидемский взялся вести ее уроки.
— Однажды утром заходит ко мне директор школы Коган. Год был 1937-й. Я, говорит, только что от председателя райисполкома, он предложил мне твое место. А я, спрашиваю, куда? Он руками развел, сам, мол, понимаешь. Ордер на мой арест, оказывается, был уже подписан, но я об этом только потом, после войны узнал. «Ну что ж,— говорю Когану,— желаю успеха».— «Да нет, я отказался». Поднимаюсь к Степанову, председателю райисполкома, я на первом этаже, он — на втором. Вошел, он улыбается: «Что, Коган уже доложил?» — «А вы думали промолчит? Он на мое место не пойдет, я его знаю».— «Что собираешься делать?» — «Куда-нибудь в глухомань уеду, сегодня же».— «Ищи замену и давай».
Никто из учителей, ни один не согласился занять место зав. роно. С трудом нашел человека, уговорил, и то потому, что намекнул: речь о судьбе.
— В тот же день я заскочил к Архипову, первому секретарю райкома. «Поедешь в Пялицу, это далеко, триста километров морем. Школа там есть. Сегодня же… Пароход уходит вечером».— «Вечером меня могут арестовать прямо на пристани».
Первый секретарь созванивается с председателем райисполкома. Пароход Кандалакша — Архангельск задерживают в Умбе до рассвета, председатель выделяет лошадь, и Пидемский с женой ночью перебираются на пароход.
— Через неделю я позвонил из Пялицы Степанову… Нет — арестован. Позвонил Архипову — арестован. Больше их никто не видел.
Началась война. Имея бронь, он шел зимой триста километров до ближайшего военкомата. Военком сказал: «Рядового с бронью не имеем права».— «А я от вас не уйду». Военком вызвал еще кого-то, подумали: «Оформим вам младший офицерский чин».— «Нет,— ответил он,— я рядовым пойду».
— Я одолжений боялся.
Из двадцати четырех учащихся предвоенного выпуска в Умбе двадцать два ушли на фронт. Пятнадцать не вернулись.
Уходили учителя и по повесткам, и не ожидая их.
…Учеба продолжалась. Вместо учителей место у доски заняли старшеклассники.
Самолюбивый и гордый Пидемский нигде и ни от кого не скрывался, о его местопребывании знали, он и сам звонил в Умбу, по пустому следу спасителей. Его не трогали: когда механизм арестов и убийств действует для отчета, никому не нужен человек за триста километров — бери рядом любого, под рукой.
После публикации в «Известиях» бюро Мурманского обкома партии 28 марта 1989 года вынесло постановление, о котором сообщила районная газета «Терский коммунист»:
«Степанов Дмитрий Степанович, 1900 года рождения, русский, образование начальное, состоял членом ВКП(б) с 1924 по ноябрь 1937 года. Последнее место работы до исключения из партии — председатель терского райисполкома.
СУЩЕСТВО ДЕЛА. 24 октября 1937 года Степанов был арестован органами НКВД. 25 октября решением Терского РК ВКП(б) он был исключен из партии за связь с врагами народа и вредительство. Это решение было подтверждено Мурманским окружкомом 11 ноября 1937 года. Следствием Степанову вменялось участие в диверсионно-вредительской организации правых, где в контрреволюционных целях срывал проведение в жизнь решения ЦК ВКП(б). По этим обвинениям Военная коллегия Верховного суда СССР 18 мая 1938 года приговорила Степанова Д. С. к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. Отбывая наказание, Степанов Д. С. умер в 1945 году.
Проверка, проведенная Прокуратурой СССР, показала, что Степанов Д. С. был осужден необоснованно. Военная коллегия Верховного суда СССР отменила свое постановление от 18 мая 1938 года и дело производством прекратила за отсутствием состава преступления».
Мурманский обком партии, говорится в заключение, «восстановил Степанова Д. С. членом КПСС с 1924 года (посмертно)».
Хорошо бы теперь отыскать следы Архипова.
И имена их на Терском берегу увековечить.
Уже поздний вечер. Николай Михайлович показывает старый альбом: школа — учителя, ученики… Кого-то и я застал, о других слышал.
— У нас если кто в институт собирался, поступал обязательно. А сейчас и в техникум не каждый пройдет. Но дело и не в этом даже. В смысле образованности мы, может, и шире стали, а вот в смысле воспитанности — нет. Без культуры за стол садиться нельзя, а у нас — к алтарю идут.