Аристократии полагалось питаться птицами и фруктами (они растут в воздухе, хоть плодовые деревья и уходят корнями в землю), и «черной кости» — водоплавающими (гусями, утками, вальдшнепами), животными, живущими на земле, а также корнеплодами. Но в XVII веке вкусы понемногу менялись под влиянием тяги к экзотике: на господском столе появились овощи. Артишоки, огурцы, фасоль, завезенная из Америки, а также известный шпинат и коренья (козлобородник, козелец, сахарный корень). Не зря принц угостил Золушку апельсинами и лимонами.
О форме и содержании или что нужно книге
Как известно, изготовление качественного, а тем более марочного вина — штука сложная. Искусство на грани чародейства. Для него нужен отборный виноград, бутылка хорошего стекла, затычка настоящего пробкового дерева (никак не «идентичная настоящему» продукция завода пищевых пластмасс). И лишь при соблюдении всех условий и качества ингредиентов может получится что-то путное. Рождение новой книги тоже чем-то похоже на приготовление вина — ведь голову пьянит она зачастую гораздо сильнее (если это, конечно, настоящая книга — а не «шедевр» очередной буквоукладки). Вот о книгах мне и захотелось порассуждать вслух.
Как и для вина, книгам обязательна строгая форма и качество «бутылки» — правила орфографии и пунктуации того языка, на котором произведение пишется (в нашем случае — русского). По своему опыту читателя — камень преткновения для очень и очень многих взявшихся за перо. (Причем не только тех, для кого писательское дело хобби — но и для тех, кто вроде бы должен быть знаком с этой стороной языка профессионально: например выпускников журфаков. К огромному сожалению, диплом «ЛучшЫй журналист редакции» уже не анекдот, а самая что ни на есть быль.) Вторая часть формы-«бутылки» — стилистика. Точнее, соответствие выбранных слов персонажу. Ведь странно будет смотреться гопник из обнищавшего моногорода, который рассказывает приятелям за пивом про поездку в соседний город: «Не лепо ли ны бяшеть братие начати старыми словесы троудьныхъ повестии, начати же ся тъи песни по былинамъ сего времени а не по замышлению бояню…» — ну и так далее. Но не менее глупо смотрится и древнерусский князь, который выступает перед дружиной, например, вот так: «Пацаны, мочим византийцев без базаров. Чтобы бабло и гёрл не больше ныкали». Сказано на эту тему очень много — и вряд ли мне удастся сказать о необходимости соблюдать чистоту речи и грамотность лучше великих классиков русской литературы и мастеров словесности.
Следующий компонент нашего продукта — это, конечно, виноград. В нашем случае идея, смысл, внутренняя непротиворечивость повествования и всё остальное. Автору желательно представлять, о чём пишет — чтобы не выглядеть откровенным дураком. Естественно, далеко не всегда на своём опыте. Но тогда по справочникам, мемуарам, изучив соответствующие учебники и прочую литературу, архивные и музейные материалы. Ощутите дух, эпоху, образ вашего мира… и ни в коем разе не основывайтесь на собирательных мифах. (Самый простой пример — взгляд на ислам: для изрядного количества людей это некая монолитная масса, хотя про родных христиан они хорошо знают, что есть православные, католики, протестанты и так далее. И появляются потоком книги, где в братском порыве нового Халифата сливаются иранские шииты и салафиты из Саудовской Аравии — хотя то, что завтра Папа Римский и далай-лама на пару перекрестятся в Свидетелей Иеговы куда вероятнее.) Если ты не представляешь, не чувствуешь, не разбираешься в предмете повествования — даже при самой выверенной форме в лучшем случае получится стерильный, безвкусный продукт. Эдакая однородная масса пищевого белка, где говядина неотличима от сои. Наверное, питательно — но потребитель почему-то морщит нос. Впрочем, и про содержание написаны вагоны и горы книг и статей, да и сломано изрядное количество копий.
Но вот обе проблемы решены. С помощью умных программ, терпеливых бет и центральной городской библиотеки под боком. Есть и нормальная пробка, то есть финал. (Хотя с последним нынче проблема возникает через раз: почему-то многие авторы считают, что финал — это когда буквы кончились. А не когда сюжет завершился.) Наше вино в бутылку залито правильно — сюжет соблюден, события и эпизоды аккуратно выстроились друг за другом. И вот тут наступает черёд того, о чём, на мой взгляд, часто забывают. Детали и второй план.
Без деталей нам, естественно, никуда. Это тот неповторимый букет, та индивидуальность и аромат, которые, подобно вину, каждой книге присущи свои. Мало сказать, что герой — мускулистый красавец блондин, который встретил свою бабку, тётку, служанку, принцессу (нужное подчеркнуть). Необходимо сказать, во что он одет. Где происходит встреча. Какая нынче погода, тысячи других мелочей… и возникают проблемы и у писателя, и у читателя. У автора в голове давно сложилась картинка, целый мир (даже если это проза, а не фантастика и действие ограничено одной деревней). Хочется с фотографической точностью донести всё до читателя, заставить увидеть… и погрести под длинными, зачастую занудными подробностями. Эдакие списочные описания камзолов (до пуговиц и цвета ниток), обстановки и мебели. Словно автор готовит опись вещей банкрота-должника для последующего аукциона.
А ведь можно (и нужно) иначе. Читатель смотрит всегда глазами персонажа, рядом с которым в данное мгновение находится. Зачастую он и знает ровно столько же, сколько главный в сцене персонаж. И абсолютно также, как и персонажу, ему почти наверняка не интересно, сколько пошло камней, извести и раствора на возведение дворца, на застекление окон (разве что герой произведения приехал для инспекции задержавшейся стройки; но и в этом случае цитирования в тексте смет и накладных далеко не всегда желательны).
«Мужики завели лошадей во двор. Стояли без шапок, косясь на слюдяные окошечки боярской избы. Туда, в хоромы, вело крыльцо с крутой лестницей. Красивое крыльцо резного дерева, крыша луковицей. Выше крыльца — кровля — шатром, с двумя полубочками, с золоченым гребнем. Нижнее жилье избы — подклеть — из могучих бревен. Готовил ее Василий Волков, под кладовые для зимних и летних запасов — хлеба, солонины, солений, мочении разных. Но, — мужики знали, — в кладовых у него одни мыши. А крыльцо — дай бог иному князю: крыльцо богатое…» Алексей Николаевич Толстой. «Петр Первый».
Также можно рассказать и о человеке:
«На крыльцо вышел хозяин, стрелок Овсей Ржов, шерстяным красным кушаком подпоясанный по нагольному полушубку. Крякнул в мороз, надвигая шапку, натянул варежки, зазвенел ключами.
— Налил?
Цыган только сверкнул единым глазом, — лапти срывались с обледенелого бугра у колоды. Овсей пошел отворять хлев: добрый хозяин сам должен поить скотину. По пути ткнул валенком, — белым в красных мушках, — в жердину, лежавшую не у места.
— Этой жердью, ай, по горбу тебя не возил, страдничий сын. Опять все раскидал по двору…» Алексей Николаевич Толстой. «Петр Первый».
Можно написать и иначе. Чтобы текст пошёл плавно, описал увиденное. Мягко, неторопливо… Совпадая с ритмом повествования и местом. Тысяча разных способов на любые вкус и желание.
«Широко, вольно, плавно и красиво катит красавица Волга серебристую ленту своих тихо ропчущих вод. Зеленою осокой да пышными дремучими лесами поросла, убралась на диво красавица-река. Дробно рябит шалун-ветерок нескончаемую гладь ее хрустальных течений…
Крылатые белогрудые чайки носятся молнией над водяною гладью, то низко-низко купая серые крылья в студеной волне, то вздымаясь высоко к небу, плавно реют в голубоватой дали и оглашают диким и резким криком сонную тишину прибрежных лесов.
Впрочем, не всегда мертвая тишина царствует над Волгой. Часто победным боевым кликом оглашается красавица-река… Зашуршит, зашепчет прибрежная осока. Дрогнут камыши, и целая флотилия остроносых стругов и ладей заскользит правильной шеренгой, клоня долу концами весел гибкие, покорные стебли тростника. Одна за другой скользят лодки… Гребцы, как на подбор, молодец к молодцу. Глаза ястреба, рука — долот булатный, сила у всех богатырская. Гребут дружно, песни поют, звонкие молодецкие песни, про славные набеги, про житье-бытье вольной вольницы, про самих себя». Чарская Лидия Алексеевна. «Грозная дружина».
Конечно, без каких-то информативных вставок не обойтись. Но всегда стоит соблюдать меру, не описывая страницами историю и географию: всё-таки художественное произведение это не научно-популярная статья. И читатель такие вступления и пояснения, скорее всего, просто пропустит. Хорошо, если потом вернётся назад, когда всё же понадобиться что-то уточнить — а ведь, скорее всего, попросту поругается на непонятную кашу очередных династический событий «он её, она его, они нас» и тому подобное. А уж если текст сдобрен специфичными терминами и сленговыми словечками…
Вот тут подстерегает следующая трудность: насколько можно употреблять в тексте устаревшие слова, придуманные термины и всё прочее. С одной стороны, отказаться совсем — нельзя: иначе получится как с вышеописанным князем. Да и потеряется тот самый дух эпохи, выраженный словом. С другой — каждая сноска заставляет читателя сбиваться с ритма, если же самой сноски нет, а слово непонятно — лезть в словарь/шлоссарий. И в результате, когда таких сносок или слов по пять-десять на каждый абзац, текст становится нечитабельным. К тому же множество слов за прошедшие поколения сменили своё значение. Например: «Сын Святослава сидел на не столе, а стоял у узкого окна, которое выходило на двор. На лике князя застыли тревога и смятение», — догадаться, что «стол» здесь вообще-то княжий трон, конечно можно… вот только у меня первая ассоциация с обычным столом. Скажем письменным или кухонным. Слишком уж давно разошлись в русском языке «стол» и «стольный град». Каждый автор всегда определяет меру сам — но для меня всегда отличнейшими примерами удачного сплетения были Алексей Толстой в романе «Петр Первый» и Мария Семёнова в «Волкодаве» и повестях «Новгородского» цикла.