Я прижимаюсь бедрами к его бедрам и крепко обхватываю его руками за шею. Он так и не размыкает губ, но и отодвинуться не пытается.
Но тут до нас доносятся слова, от которых Лео, едва не подпрыгнув, мгновенно разрывает объятия:
– Что это за телка? – раздается мужской голос у него за спиной.
Лео отодвигается. Чуть поодаль, между нами и домом, стоит незнакомец. Копия Лео, только постарше; все еще сильный и стройный, хотя лицо изрезано следами прожитых лет и дурных привычек.
– Отец! – Лео поворачивается к нему, задвигая меня за спину. Он все еще держит меня за руку: даже в такую минуту он помнит, что отпускать меня нельзя.
– А она ничего, – произносит отец Лео. – Миленькая. Как тебя зовут, дорогуша?
Я не знаю, что ему ответить, и только шепчу:
– Лео?
– Ступай в дом, Иден, и посиди в своей комнате. – Я ни разу еще не слышала в голосе Лео такой ярости. Не думала, что он вообще на такое способен. Он ведет меня к дому, обходит отца, который так и стоит у нас на дороге, и только затем наконец отпускает руку. – Я скоро приду.
– Боишься конкуренции? – ухмыляется отец Лео.
– Она младше меня, а я – твой сын! – Лео делает шаг к отцу. – Постыдился бы!
Тот разражается смехом:
– Говоришь прямо как твоя мать!
– Я тебя не боюсь. – Лео расправляет плечи. – Давай, попробуй, ударь меня, как ты…
– Не надо, Лео, – прерывает его отец.
И они молча застывают друг напротив друга, словно два зверя, что вот-вот сцепятся в схватке. Словно две статуи: образ настоящего и образ будущего. Лео не хочет стать таким же, как его отец: однажды он мне сам об этом сказал. Слуги клянутся, что между ними – ничего общего… не считая тех моментов, когда Лео и впрямь становится точно таким же.
– Ступай в свою комнату, Иден, – повторяет отец приказ своего сына и добавляет: – И запри дверь.
И я подчиняюсь.
Лео приходит ко мне поздно ночью. Глаз у него почернел и заплыл, губа рассечена. До сих пор он никогда не входил в мою комнату по ночам, хотя не раз собирался: много ночей я слушала его шаги под дверью. Бывало, он даже поворачивал дверную ручку, но войти так ни разу и не решился – до сегодняшней ночи.
Лео не плачет, но его бьет дрожь.
– Я его ненавижу, – шепчет он, и сейчас, в темноте, его слова почему-то кажутся более настоящими, чем обычно. – Я не хочу быть таким, как он.
Я не отвечаю – просто не могу.
Лео хватает меня за руки.
– Вот почему я выбрал тебя. Ты никогда меня не разозлишь, если будешь знать, что мне нравится, чего я хочу. И я никогда не причиню тебе боли, не стану тебя мучить, как он мучил меня и маму. Ты станешь само совершенство, и мы с тобой будем счастливы.
Я молчу, и его пальцы сжимаются крепче. Завтра придется надеть блузку с длинными рукавами. Это не первый раз, когда он ставит мне синяки, но я понимаю, что кричать нельзя. Если я закричу, сейчас, в таком настроении, это ему не понравится.
– Я не могу причинить тебе боль, – говорит Лео. – Таковы правила, Иден. Дева-селка может уйти, если трижды ударить ее во гневе. Это правда?
– Да, Лео, – подтверждаю я.
– Я тебя не бил, – говорит он. И это чистая правда: он ни разу не поднял на меня руки. Он очень осторожен, даже когда сердится.
– Я знаю. – Я не киваю в ответ и не позволяю себе даже вздрогнуть. Мне хочется отскочить от него, съежиться и забиться в угол: сегодня ярость бурлит в нем так сильно, что, кажется, вот-вот прорвется. Не попытаться ли сделать так, чтобы он меня ударил? Но нет, я слишком боюсь боли. – Ты ни разу меня не ударил.
– До тебя была другая, и ее я бил, – признается Лео. – Из-за этого она и ушла от меня, как моя мать – от него. – Лео умолкает и смотрит на меня долгим взглядом. – А если я ударю тебя без гнева, это тоже считается?
И тут меня тоже начинает трясти. В его голосе появилось что-то новое, чего раньше не было. От него веет холодом, как от зимних морей, и мне страшно. Я касаюсь его здоровой щеки – очень мягко, ласково.
– Зачем тебе это? Я ведь твоя, Лео. Я не могу от тебя уйти.
Он все так же смотрит мне в глаза, и я стараюсь не моргнуть.
– Я люблю тебя, – произносит он, и на сей раз это не только вопрос, но и приказ.
И я отвечаю, не отводя взгляда:
– Я тоже люблю тебя.
Он гладит меня по рукам, словно пытаясь стереть оставленные им же синяки. Я прячу боль за улыбкой – теперь это уже дается мне легче – и спрашиваю:
– Может быть, ты поспишь сегодня здесь? С тобой мне будет спокойнее.
Лео кивает:
– Посплю, Иден, – но и только. Мы еще не женаты и даже не обручены. А до тех пор есть другие девушки, с которыми я могу… – Так и не договорив, он гладит меня по лицу. – Мне нравится, что ты такая чистая, Иден. Наша первая ночь будет особенной.
Я кротко опускаю глаза, делая вид, что я именно так застенчива и невинна, как ему думается.
– Может быть, уже на Рождество я подарю тебе кольцо. И назначим свадьбу на день святого Валентина. Ты будешь счастлива?
– Да, Лео. – И он опять не замечает, что я лгу.
На следующий день в доме воцаряется тишина. Отец увез Лео в университет. Он нарочно не предупредил о своем визите, чтобы сделать сыну приятный сюрприз, – и не его вина, что сын не порадовался. Лео настоял, чтобы я не выходила из своей комнаты, пока они не уедут.
Когда наконец приходит время обеда, я решаю обойтись без длинных рукавов.
Лео уехал и не увидит, что я нарушаю правила, а слуги и без того знают, что норовом он пошел в отца. Я слышу, как они шепчутся: мол, повезло мне, что он не сделал кой-чего похуже. Я улыбаюсь и молчу. Лео запретил мне говорить со слугами, и ослушаться я не могу.
Череда тихих дней сливается в сплошное пятно. Большую часть времени я читаю или просто смотрю в окно. Лео разрешил мне рисовать, и иногда, под настроение, я берусь за кисть. Каждый вечер я говорю с ним по телефону – вернее, не столько говорю, сколько слушаю его голос в трубке.
Но по ночам теперь все иначе. Лео сказал: «Без провожатых за порог – ни ногой!» – но он позабыл про окна. Я подчиняюсь тем приказам, которые он отдал, но что не запрещено – то разрешено.
Я выбираюсь в окно, спускаюсь к морю и брожу вдоль кромки воды. Иногда я ложусь на песок в полосе прибоя. Волны перекатываются через меня. Песок и соленая вода – это славно; только бы никто не заметил у меня на коже следов соли, когда я вернусь в свою клетку. Слуги наверняка что-то подозревают, но не запирают окно в моей комнате и не пытаются мне помешать.
Ночи становятся все холоднее, и я скучаю по своему второму «я». Густой мех моего тюленьего обличья согревал бы меня в воде. Но без шкуры, которую у меня отняли, я застряла в этом человеческом облике, как в ловушке. Вскоре я уже не смогу заходить в море даже на эти недолгие краденые часы: будет слишком холодно.
Этой ночью я снова думаю о том, что у меня отняли, и кричу от горя. Мой голос слаб и теряется в грохоте волн, но родичи-селки слышат меня и отвечают такими же криками. Они знают, что я здесь, давно уже знают. Я не раз замечала, как они проплывают мимо – торопливо, украдкой. Они стараются не попадаться мне на глаза, чтобы не причинять лишней боли. Но сегодня они отвечают, и я все кричу и кричу, надрывая горло.
– Вам плохо?
Я открываю глаза. Надо мной склоняется человек – однажды я уже видела из окна, как он прогуливается по пляжу. Он совсем не похож на Лео: тот бледен, а у этого кожа загорелая и обветренная; тот всегда одет с иголочки, а этот явно пообносился. И взгляд у него другой: не собственнический, а просто обеспокоенный.
– Помочь вам подняться или… еще что-нибудь? – Он протягивает руку, но я не шевелюсь, а только смотрю на него. – Или, если хотите, я могу кого-нибудь позвать. – Он достает телефон из кармана брюк. – Вот, можно позвонить…
– Нет.
Я встаю, и он быстро отводит взгляд: я вся промокла, одежда липнет к телу. Но я смеюсь, и он снова поднимает глаза. Пристально смотрит мне в лицо.
– Телефон мне ни к чему, – отвечаю я. – Я сама звала кое-кого, когда вы подошли, но они не могут прийти ко мне. Они не могут мне помочь.
Он хмурит брови – наверное, гадает, не сошла ли я с ума. Он, конечно, понятия не имеет, что я – селка. Он думает, я просто девушка – такая же, как и прочие, только малость чокнутая. Он не знает, что я принадлежу Лео. «И я ему не скажу», – решаю я.
– Но кое-что мне и правда нужно, – твердо говорю я. Нет смысла шептать и притворяться кроткой: это ведь не Лео.
– Что?
– Твое имя. А еще – друг. И поцелуй. – Я отступаю на шаг, вынуждая его смотреть прямо на меня, а не куда-то мне за спину. – Кто-то, с кем можно говорить по ночам.
– Роберт, – отвечает он, сглотнув слюну.
– А как насчет остального? – настаиваю я.
Он молча таращится на меня, и тут я понимаю, до чего же мне опротивела тишина. Селки испокон веков выходили на сушу, чтобы любить земных мужчин. Возможно, Лео этого и не знает, но я-то знаю. Мне знакомы страсти, хоть он считает меня невинной. Под изумленным взглядом Роберта я сбрасываю с себя мокрую одежду.
– Мне тут одиноко, – объясняю я.
Роберт оглядывается по сторонам, словно думает, что за нами подсматривают или кто-то сейчас подойдет и скажет, что ему делать. Но в такой час на пляже совершенно пусто. За много недель это первая ночь, когда я оказалась здесь не одна, и мне приходит в голову, что этот мужчина – своего рода подарок: мироздание решило, что я заслужила хоть немного счастья.
Я подхожу к нему ближе и говорю:
– Я серьезно. Никакого подвоха. Мы здесь одни, и мне грустно.
– Ты хочешь… – И он опять умолкает, потому что я делаю еще шаг вперед.
– Да.
Я не ожидала, что это окажется так хорошо. Может, все дело в долгом одиночестве. Или в том, что от меня не требуют быть не такой, какая я есть. А может, просто в том, что я выбрала это сама. Не знаю. Знаю лишь, что теперь мы встречаемся почти каждую ночь, в самые темные часы. Роберт делится со мной своими планами (весной он хочет поехать в Европу – «понять, что такое настоящая жизнь».) Он рассказывает мне о своей семье (богатой и праздной) и о своем лучшем друге (каком-то несчастном, запутавшемся в жизни, сломанном человеке, страдающем под пятой отца-тирана). А потом говорит, что через несколько недель этот лучший друг познакомит его со своей девушкой (она нежна и невинна, и Лео привезет ее сюда, на море, чтобы сделать ей предложение).