…Накануне отъезда в монастырь Надя пошла в собор. Отстояв вечерню, поспешила на остановку, чтобы доехать до дому и успеть собрать вещи. Но тут ее поджидало искушение – шел дождь, а автобус, как назло, ушел у нее перед носом. Поэтому ей не оставалось ничего, как ждать другого. И тут…
— Надя! Слава Богу!
Она недовольно обернулась. Рядом с ней стоял запыхавшийся Степа, которого она все эти недели избегала. Он раскрыл над ее головой свой старый черный зонтик, что оказалось весьма кстати – дождь был сильным. Но все равно Надя была недовольна появлением Степы – ведь в мечтах она уже видела себя «Христовой невестой». А тут, как назло, в самый решительный момент некстати появился этот Степа. Вот искушение! И, желая поскорее избавиться от искушения в лице ничего не подозревавшего Степы, Надя резко спросила его:
— Тебе чего надо?
Он явно опешил:
— Так…ничего. Просто ты стала какая‑то странная, Надя. Что случилось? Может, я смогу тебе помочь?..
Это окончательно разозлило Надю. Тоже, помощник выискался! Раньше надо было думать, дурень! Захотел бы стать батюшкой – не прошляпил бы свое счастье! Ну, так и торчи век в своей поликлинике! — И, смерив Степу презрительным взглядом, она ответила ему зло и хлестко:
— Да на что ты мне нужен? И вообще, мне некогда. Я завтра уезжаю. В монастырь. Теперь я невеста Христова. Так не становись между мной и Богом, понял!?
Она вскочила на подножку подъехавшего автобуса. Немного успокоившись, оглянулась и успела разглядеть колокольню и купола собора. И Степу, который стоял под дождем, все еще держа перед собой раскрытый зонтик…
События следующих десяти месяцев пронеслись настолько быстро, что могли бы показаться Наде сном или кадрами просмотренного ею фильма про чужую жизнь. Если бы не оставили они в ее душе глубоких, долго не заживавших ран. Она приехала в монастырь радостной, окрыленной. И сразу же была принята, поскольку в монастыре не было собственного врача. И послушание Надя получила «по специальности» — лечить больных сестер – монахинь и послушниц. Правда, хотя Надя была неврологом, теперь ей пришлось вспомнить и терапию, и хирургию, и многое другое, что, после окончания института, она уже успела подзабыть. Но она все равно была счастлива, потому что сбылась ее мечта – стать «матушкой». Правда, пока она была еще только послушницей, но надеялась, что через год–другой ее постригут в рясофор, а потом и в мантию. Поэтому Надя гордилась и своим подрясником, и своими четками, и своим черным платочком, которые делали ее особенной, не такой, как все, не от мира сего. И хотя внешне Надя была — само смирение, в душе она теперь презирала всех этих суетных, болтливых и глупых паломниц–мирянок, которые, как ей казалось, не знали о духовной жизни ровным счетом ничего, и которых поэтому постоянно требовалось наставлять, обличать и поучать. Что она и делала по всякому поводу, а иногда даже и без повода.
Увы, именно из‑за этого стремления Нади обличать и поучать, незаметно для нее распространившегося не только на паломниц, но и на послушниц, и даже на монахинь, через несколько месяцев у нее вышла размолвка с игуменией. После чего та, решив излечить Надю от гордыни, дала ей другое послушание — на скотном дворе. И монастырская жизнь обернулась к Наде совсем другой стороной. Месяца два–три она мужественно выносила опалу, но однажды терпение изменило Наде, и, переругавшись со всеми, она ушла из монастыря. Вернее, была с позором выгнана оттуда.
Ночуя на вокзале в ожидании поезда, а затем – по дороге домой, Надя не могла успокоиться. Что же ей теперь делать? Как жить дальше? Она понимала, что ждет ее впереди – возвращение домой, попреки родителей, долгое и бесполезное хождение по больницам и поликлиникам в поисках места. И страшные сны по ночам, в которых она снова и снова будет переживать обиды, которые вытерпела в монастыре. Но страшнее всего было то, что ее мечты – стать «матушкой», оказались несбыточными. А ведь все начиналось именно так, как пишется в книгах про святых — и прозорливый батюшка встретился, и в монастырь идти благословил… Вроде бы, она все делала правильно. Так почему же так жестоко посмеялась над нею жизнь? Посмеялась – и обманула… Вот тебе и «венца с себя не сбрасывай»!
Наде вдруг подумалось – а может, она ошиблась? Может быть, эти странные слова о «венце» означали совсем другое? Не монашеский клобук, а один из тех, похожих на старинные царские короны, венцов, которые при венчании надевают на головы жениха и невесты? Тут она припомнила, что слово «венец» по–гречески звучит, как имя «Стефан». И тогда Наде вспомнился Степа. Вспомнился до боли живо и ярко. Боже, как она ошиблась! Почему же она раньше не догадалась, что он много лет безответно любил ее? Ведь все эти цветы и игрушки, все эти томики стихов были знаками его любви, в которой он хотел, но боялся признаться ей! А она видела в нем только средство для исполнения своих честолюбивых желаний… Как же теперь она жалела о том, что не разглядела в Степе самого главного – доброго, верного и любящего сердца! Ведь они могли бы быть счастливы. Могли бы… Если бы не гонялась Надя за мечтами, если бы поняла вовремя, что ее «венец», ее счастье было так рядом. Только она отвергла его.
Больше всего на свете Наде хотелось теперь одного – снова увидеть Степу. Попросить прощения. Сказать, что она ошиблась. И что она теперь тоже любит его. И будет любить его, даже если он навсегда останется простым участковым врачом. Мысленно она называла Степу самыми нежными именами, которые только приходили ей на ум. И молила Бога, чтобы Степа простил ее.
Она приехала в родной город рано утром, в среду. Не заходя домой, поспешила в поликлинику. Потому что помнила, что по средам у Степы был утренний прием. Однако в вестибюле, на доске, где были указаны фамилии и кабинеты врачей, Степиной фамилии не значилось. Конечно, Степа мог просто перейти работать в другую больницу или поликлинику. Но что если с ним случилось что‑то другое, страшное и непоправимое? Случилось по ее вине… Как же она сможет жить после этого?..
О том, что случилось со Степой, Надя узнала достаточно быстро. Об этом ей рассказала регистраторша, женщина весьма общительная и знавшая все поликлинические новости:
— Да он уже здесь полгода, как не работает. Говорят, он совсем в церковь ушел. В какую? Да, вроде, в собор. Сама‑то я не видала, а люди рассказывали, что видели его там…
Поблагодарив регистраторшу, Надя поспешила в собор. Она успела как раз к концу Литургии. Из храма выходили люди. Но Степы среди них не было. Неужели регистраторша ошиблась? – подумалось Наде. Немного постояв у входа в собор, она вошла внутрь. Там уже не было никого, кроме двух–трех женщин, продавщицы свеч и уборщиц, чистивших подсвечники. Да еще в алтаре кто‑то позвякивал кадилом, а на клиросе — шелестел страницами какой‑то книги. Наверное, это алтарница чистила кадило, а псаломщик или регент готовился в вечерней службе. Значит, регистраторша ошиблась, и Степа ушел не в собор, а в какую‑то другую церковь. Где же тогда ей искать его?
Надя спряталась за колонну, чтобы немного успокоиться и помолиться. И тут она увидела, как из алтаря вышел Степа.
За год он возмужал. А может быть, он просто выглядел старше оттого, что отрастил бороду и отпустил волосы. Степа был одет в подрясник. Вслед за ним с клироса спустилась молодая девушка в белом платочке, которая, видимо, ждала его.
Надя последовала за ними, как тень. Они шли к остановке, держа друг друга за руки, и о чем‑то беседовали. Стоя у церковных ворот, Надя провожала их взглядом. Как ей хотелось, чтобы Степа оглянулся и увидел ее! Но она испугалась, что он сделает это, ощутив на себе ее пристальный взгляд, и спешно спряталась за ограду. Потому что понимала – теперь ей остается только сожалеть о сброшенном венце. И никогда уже не суждено ей услышать от него слов любви, теперь таких желанных для нее:
«Где была и откуда идешь,
Бедный друг, не спрошу я, любя;
Только имя мое назовешь –
Молча к сердцу прижму я тебя».
ТАЙНА СОЛОВЕЦКОГО ПОСЛУШНИКА
(повесть о преподобных Зосиме и Германе, Соловецких чудотворцах)
ГЛАВА 1. В которой мы знакомимся с мальчиком, у которого было сразу два имени, его бабушкой и его таинственным дедом–художником.
Жил на свете мальчик, у которого было не одно имя, а сразу два. Вы спросите – разве бывает такое? Значит, бывает. И ничего странного и чудесного в том, что он имел целых два имени, не было. Просто этого мальчика звали Эдуардом, по–домашнему, Эдиком. А, поскольку имя это не православное, при крещении священник дал ему другое, православное имя – Зосима. Вот так и вышло, что у одного мальчика оказалось сразу два имени.
Жил Эдик, он же Зосима, в Москве, вместе с папой и мамой. Вот как‑то раз вздумалось его родителям съездить отдохнуть за границу, в теплые края, на остров Кипр – в море покупаться, позагорать, а заодно и всяких заморских диковинок насмотреться. А Эдика на семейном совете решено было отправить погостить к бабушке. Не на юг, на Север. В город с необычным, небесным названием – Архангельск.
Первые дни в Архангельске показались Эдику сплошным праздником. Не видал он в пыльной, многолюдной Москве такого раздолья. Бабушка жила в собственном деревянном домике, на самом берегу речки Соломбалки. А по соседству, у самой воды, стояли другие, такие же деревянные домики, и жили в них люди, добрые да приветливые. И текла их жизнь, словно речка Соломбалка, тихо, без шума и суеты. Наверное, благодаря таким людям и идет по свету молва, что северяне – самые добрые люди на свете.
Эдик (впрочем, бабушка его все больше Зосимой называла) быстро подружился с соседскими ребятами, а также с бабушкиным псом Налетом и кошкой Мухой. И в речке Соломбалке с друзьями вволю накупался, и на самодельном плоту накатался, и позагорал, и рыбешку половил, и малины в бабушкином палисаднике вдоволь наелся. Да на каком Кипре найдется столько удовольствий, как в Архангельске?!