— Возможно… А что касается Познани… Я как раз переезжаю в Варшаву.
— Это результат массажа. Гимнастика каждый день по часу. Советую тебе, последуй моему примеру. Ага! Так ты переезжаешь? В Варшаву?.. Браво!
— Нашла здесь должность, — грустно улыбнулась Анна.
— Ты совершенно права, брось его. Как раз вчера мы говорили о вас с мамой. Это же прямо скандал, что Кароль ничего не зарабатывает. Мама придерживается такого же мнения.
— Тетя не любит Кароля и не всегда бывает справедлива по отношению к нему.
— Недотепа, да и только.
В сущности, Анна и сама так думала, однако считала необходимым стать на защиту мужа, особенно перед Жерменой. Собственно, это ведь не его вина в том, что разваливаются крупные предприятия. Он был юрисконсультом такого большого банка, как Национальный банк, и вел дела нескольких доминионов. И то, что банк ликвидирован, а хозяева зачастую не имеют денег для выплаты работникам, виноват кризис. Кароль ищет новую клиентуру, делает, что только возможно.
— Нет-нет, моя дорогая, — возмутилась Жермена, — он принадлежит к числу растяп. Я хорошо знаю этот тип мужчин. Примеры не требуется далеко искать. Твой очаровательный брат еще хуже. Просто не понимаю, как я могла выйти замуж за такого размазню! Боже! Уже четверть третьего! Вероятно, поеду растрепанная! Курбель, наверное, чертыхается внизу!.. Извини меня, пожалуйста, очень тебя прошу…
С молниеносной скоростью Жермена закончила одеваться, натягивая сначала чулки, потом берет, платье и перчатки. Последовательность этих действий и манера одеваться производили на Анну неприятное и оскорбительное впечатление. Хотя она не страдала притворной стыдливостью, в одевании Жермены ее всегда поражало что-то вызывающее. Даже полностью одетая, Жермена казалась ей нагой или полуодетой. Анна не упрекала ее за это. Впрочем, она знала много женщин, а особенно молодых девушек, производящих такое впечатление. Вероятно, ее собственная стыдливость была неестественной и нездоровой.
Жермена еще из передней крикнула «до свидания» и захлопнула за собой дверь. Если бы Анна не знала так хорошо обычаи этого дома, она почувствовала бы себя неловко оттого, что ее забыли даже пригласить раздеться.
Прежде всего следовало поговорить по телефону с Каролем: она взяла с собой только маленький саквояж. Для сообщения мужу о полученной должности достаточно было бы письма, но она не могла обойтись без белья и нескольких платьев. К сожалению, телефон в квартире не работал уже два дня. Как объяснил слуга, старшая пани сейчас заседает в сенате и сказала, чтобы этим занялся пан Якуб, а он все время забывает.
Ничего иного не оставалось, кроме как пойти на почту. К счастью, Познань дали быстро, и она застала Кароля дома. Сообщение его очень удивило. Он, конечно, не преминул усомниться в том, оставят ли ее в «Мундусе» по истечении месяца. Вещи он пообещал выслать еще сегодня, принял поцелуи для себя и Литуни и положил трубку. Только в тот момент, когда она выходила из здания почты, она вдруг поняла, что муж вовсе не расстроился оттого, что они не будут вместе. Однако быстро оправдала его. Что же он или они оба могут поделать? Наверное, Кароль так же тяжело, как и она, воспримет расставание, только с ним останется Литуня.
Сердце Анны сжалось при воспоминании этого светлого личика и крохотных ручонок, которые она любила больше всего на свете. Но расставание с Литуней было необходимостью, необходимостью во благо этого самого дорогого существа. За деньги, которые мамуся заработает здесь, Литуня сможет посещать специализированный детский сад, пить хорошее молоко и какао, есть фрукты. Сейчас сильнее, чем когда-либо, Анна почувствовала, что она приближается к идеалу такой женщины, которая не только представляет домашнюю тягловую силу, но и наравне с мужчиной несет тяжесть ответственности за быт семьи, за подготовку обществу нового поколения.
Как замечательно, как мудро, как вдохновенно говорила об этом тетушка Гражина! Она выглядела тогда действительно как статуя Свободы! Анна знала, что никогда не забудет той минуты: большой зал, наполненный до отказа женщинами, и величественная фигура седой спокойной дамы, выступающей с эстрады. У нее была совершенная дикция. В голосе ее слышались металлические нотки. Она говорила на чистом польском языке, и столь гладко, как мог говорить разве только Цицерон. Это была уже не тетушка Гражина. а трибун, вождь, Прометей, который Анне и тысячам таких, как Анна, женщин открывал доступ к настоящей мудрости, выпрямлял дороги и указывал цели.
— Самое большое благо для женщины — семья. До сих пор женщина была пассивным ее орудием. Настало время, чтобы она осознанно взяла на себя ответственность за моральное и материальное состояние семьи, чтобы плечом к плечу с мужчиной она включилась в общественно полезный труд, провозглашая непоколебимую правду построения общества на здоровом фундаменте семьи. Как пламя жаждет кислорода, так наш домашний очаг жаждет твоей души, женщина. Ты счастливее своих бабок и прабабок, потому что можешь появиться у этого очага не как служанка или домашний зверь, который только отогревается возле него и тунеядствует, а как свободная, сознательная жрица, которая наравне с мужчиной имеет свой характер, интеллигентность, знания и чувство значимости своей роли, своей миссии!
Анна скрупулезно собирала все выступления тетушки Гражины, опубликованные в разных газетах, и знала их почти наизусть. Многие из ее приятельниц поступали так же, но Анна была счастливее их, потому что при необходимости всегда могла воспользоваться личными советами и указаниями этой женщины незаурядного ума. И сейчас именно ее нужно было благодарить за свою должность, так как благодаря тетушке, обладая высокой квалификацией и глубокими знаниями, она свободно могла соперничать со многими мужчинами, а главное, умела защитить быт своей семьи и взять на свои плечи тяжесть ее спасения собственной работой. Анна заранее радовалась, предвидя похвалу тетушки, и заранее знала, какую доставить ей радость, когда предстанет перед ней как живой пример плодотворности тех лозунгов, которые возродят человечество.
И она не ошиблась. Вернувшись на Польную, Анна застала пани Гражину уже дома. Как раз подавали обед. Пани Гражина просматривала в салоне толстые журналы. Она встретила Анну с чарующей сердечностью, которая, правда, смущала, но в то же время вселяла уверенность, что состоится доброжелательная и приятная беседа.
— Мне приятно тебя видеть, девочка моя, — она поцеловала Анну в лоб. — Как там идут дела в познанском Объединении женщин?
— Как раз завтра должны проводиться выборы и голосование по резолюции.
— Это нужно провести, — решительно начала пани Гражина. — Я не сомневаюсь, что ты справишься с этим. Ты во сколько возвращаешься?
— Я не возвращаюсь, тетя. Резолюция, вероятно, пройдет. Пани Хепферова проследит. Что же касается меня… Я остаюсь в Варшаве.
— Как это?
Анна рассказала все, объясняя, что не писала о материальных трудностях Кароля, не желая отрывать тетю от дел и считая, что поступила в соответствии со своим долгом. Пани Гражина сосредоточенно выслушала все, после чего встала и обняла племянницу.
— Растрогала ты меня, Анна. Ты показала себя настоящей женщиной, достойной называться ею. Недалек тот час, когда посеянные идеи принесут повсеместный и обильный урожай.
Кашлянув, она добавила уже иным тоном:
— Но твой переезд в Варшаву имеет и плохую сторону: Объединение в Познани теряет одну из лучших сотрудниц. Ты совершенно уверена в Хепферовой?
— Вне всякого сомнения, тетя.
— Это хорошо. Из трех адвокатов, которые прошли наши инструкторские курсы, она самая старательная. Как идут у нее дела?
Анна пожала плечами:
— Ничего, ведет канцелярию и кое-что зарабатывает. Во всяком случае, по нашим тяжелым временам терпимо. Зато Пеля устроилась отлично, потому что получила должность юрисконсульта в управлении по протекции депутата Червиньского. Кушлювна понемногу перебивается, но как-то живет.
Пани Гражина, всматриваясь в одну точку, сказала:
— И как раз такую женщину, как Пеля, бросил муж. Вот так, деточка, мужчины по многим аспектам стоят значительно ниже нас. Хоть бы твой Кароль…
Анна пыталась защитить мужа, хотя в душе вынуждена была соглашаться с откровенным осуждением. Пани Гражина не скупилась на резкие слова, которые приобретали привкус порицания по отношению к Анне как бы за то, что она стала женой такого человека. Появление слуги прервало их беседу. Он доложил о прибытии пани Маркевич.
— Проси, — распорядилась пани Гражина и, обращаясь к Анне, добавила: — Я пригласила эту особу на обед.
Анна знала пани Маркевич с виду уже многие годы. Каждый, кто хоть раз побывал в кондитерской «Мазовецкая», не мог не запомнить квадратную фигуру ее хозяйки, бодрствующей с раннего утра до поздней ночи, вездесущей и всевидящей. Для Маркевич приглашение на обед к такой известной личности, как депутат Ельска-Шерман, председательница и защитница многих обществ, дама, которую принимали в самых высших кругах, было честью, достойной черного бархатного платья и соболиной накидки, а также нескольких крупных бриллиантов. Все это не очень украшало ее, но Анна знала, что Маркевич в сущности деловая женщина, а это самое важное. В то время, когда она открывала свой кондитерский магазин, на улице Мокотовской было шесть объектов такого типа, а сейчас осталась только «Мазовецкая», только она пережила кризис.
После кратких приветствий была затронута как раз эта тема, но тут попросили к столу, а точнее, появился Кубусь и заявил, что он голоден и что если мама скажет еще подождать, то лучше пойти в ресторан. Он был настолько поглощен предстоящим обедом, что забыл даже поздороваться с Анной.
— Куба, — позвала она, — ты не узнаешь меня или вообще не хочешь знать?
— О, это ты! Извини, Анка. Это здорово, что ты приехала!
Он поцеловал ей руку. При этом она заметила, что он не брит и что у него грязные ногти. В его жилете не хватало двух пуговиц, а галстук был завязан криво. Ничего не изменилось, он всегда был неаккуратным, и никто не заботился о его внешнем виде, ни у кого не было времени, чтобы заняться этим.