Обратно она провожала нас до остановки. Еще холодный март. Снег только начинает таять. Мы долго ждем автобуса. Сестра шутит, она всегда так умеет шутить, что всем смешно, а потом мы садимся в автобус, и я через заднее стекло смотрю, как Алька, помахав нам рукой, уходит в своем сером пальто.
Про любовь они говорили только с Таней. Алька любила ее очень и восхищалась, и смеялись они тоже над чем-то своим, а я была маленькая, и даже когда выросла, всё равно осталась для нее маленькой.
Читала она только любовные романы. У нее была коллекция книг Даниэлы Стилл. Однажды кто-то позвонил по телефону, мужской голос попросил неизвестного Владимира, всего лишь ошибся номером, но она ходила весь день улыбаясь. Рассказывала сестре, с которой делилась всем, вот помнишь, такой-то, два раза приходил в общежитие, давно было, лет семь назад, это он звонил. Сестра, конечно, не помнила. Алька сердилась – ну как же, кран протекал, помог починить кран, во второй раз принес какую-то краску. Невысокий. На Николая Рыбникова похож.
У них мог быть роман. Но не случился.
Но как долго потом, наверное, она ждала его звонка.
Она любила наряжаться. Всё время покупала новые вещи. Говорила нам с сестрой небрежно – вот, купила, на рынке сказали, что мне идет, – и осторожно вынимала из шкафа, словно только что напечатанную фотографию из проявителя, очередное платье, и так же медленно, как снимок на фотобумаге, проступала на ее лице радость. Мы всё хвалили.
До сих пор помню зеленую блузку с желто-черными разводами, желтую юбку с черными цветами по подолу, платье, еще одно платье, пиджак с блестящими пуговицами. Потом, после ее смерти, всё это так и осталось висеть в шкафу – многоцветной безумной болью.
Я долго помнила наизусть номер ее телефона, шесть цифр. Иногда набирала и слушала гудки, зная, что никто не ответит, но мне казалось – так идет какая-то связь, я звоню ей туда, где она сейчас, и она слышит, но не может подойти.
Через месяц мы отключили телефон. Через полгода в ее квартиру переехала моя сестра.
Ее зимнее пальто я запомнила серым, но оно не было серым. Это потом оно снилось таким. А тогда? Была серая шуба, козликовая, какое-то коричневое пальто с воротником, плащ.
В конце зимы, когда ее выписывали из больницы, она позвонила мне и попросила привезти пальто. Я собиралась больше часа. Пальто привезла моя тетя. Так оно и осталось – незажившим воспоминанием.
В последний месяц ее жизни мы не разговаривали. Она избегала нас, злилась, когда мы звонили, допускала в квартиру только маму с тетей. За две недели до ее смерти приехали к ней в гости, мама сказала – надо успеть попрощаться. Она лежала на кровати, голова ее была обвязана платком, в шкафу, на полке с любовными романами, лежал черный парик. Она уже его не надевала. Всё было чисто, стерильно, страшно, темно. Мы смотрели в тишине телевизор.
В автобусе меня колотило, колотило и ночью. Хотелось ей позвонить, но я не позвонила.
За неделю до своей смерти она пришла в мой сон – здоровая, кудрявая, счастливая, в темно-сером пальто с меховым воротником. Я сидела на лекции в университетской аудитории, и преподаватель, интимно склонившись надо мной, сказал – пришла твоя тетя, хочет тебя увидеть. Она стояла у окна, улыбалась.
– Ты выздоровела? – спросила я ее.
– Я пришла попрощаться.
Она говорила громко, радостно. Я гладила ее по колкой шерстяной ткани, по волосам, лицу, целовала рукава ее пальто и говорила, говорила, как люблю ее, просила прощения за непривезенное пальто, за последний приезд, за то, что не поздравила ее с днем рождения, потому что не знала, что сказать. Она тоже обнимала и гладила меня, и я понимала – она любит меня, и как неважно всё, за что я прошу прощения.
Я целовала, плакала, не отпускала, мама будила меня, а я всё плакала, плакала.
Умерла она через неделю, одна. Помылась, положила на кровать деньги, иконку, листок с переписанной молитвой. Она не успела одеться, не успела лечь на кровать.
Во сне я часто стою у спуска горы. Вижу одно и то же – дорогу, крыльцо дома, надо всем – небо. Иногда идет снег, иногда день – бесснежный. Я жду – голубое или розовое. Но Алька, счастливая, румяная, спускается в сером пальто и меховой шапке. И я не знаю, почему так.
Алексей СлаповскийНовая жизнь
Владимир Песцов, инспектор Государственного архитектурного надзора, приехал в небольшой приволжский город.
Его повели осматривать только что построенный дом.
Он знал, что дом будет сдан и принят независимо от его мнения, поэтому смотрел и слушал без интереса.
Спросил мимоходом:
– А сколько тут квартиры будут стоить?
Ему сказали. Недорого – если сравнивать с Москвой.
– У половины квартир вид на Волгу, – добавил Михайличев, управляющий строительной компанией. – Некоторые даже москвичи покупают в качестве как бы дачи и в смысле свежего воздуха.
– А когда заселять будете?
– Да через неделю практически, вы же видите: и газ уже подключен, и вода идет. Чего не жить?
Песцов вернулся домой.
– Как съездил? – спросила жена, утирая слезы от лука.
– Нормально.
На другой день он позвонил Михайличеву и сказал, что хочет купить квартиру.
Тот одобрил и сказал, что подыщет наилучший вариант.
– С семьей будете проживать?
– Нет. Мне нужна обычная однокомнатная. Или двух, если ненамного дороже. Кстати, просто интересно, если бы я к вам переехал, работу нашел бы?
– С вашей квалификацией?! Да я первый вас возьму!
Все эти дни Песцов жил необычайно тихо и спокойно, оберегая свою тайну. Был добродушен с женой Таней, ласков с малышкой дочерью, терпим с тещей, проживавшей с ними.
Навестил и первую семью, где двум сыновьям-близнецам, подросткам, подарил новые планшеты, каждому свой, чтобы не ссорились, а первой жене – ее тоже, между прочим, звали Таней – преподнес энную сумму не в зачет алиментов.
– С чего это вдруг? – спросила она.
– С премии.
После этого Песцов частью перевел на карточки, частью снял наличными те деньги, что он копил и сберегал не один год на всякий случай, оформил увольнение, огорчившее начальство, организовал для коллег прощальный фуршет. Они удивлялись, задавали вопросы. Он улыбался и говорил:
– По семейным обстоятельствам.
Потом сказал жене, что его посылают в длительную командировку: надзирать за важным объектом.
– Надо так надо, – пожала она плечами.
То же самое по телефону он сообщил и Тане-первой. Деньги сыновьям обещал присылать, как и раньше, регулярно.
И вот Песцов среди голых стен, с потертым, видавшим виды чемоданом на колесиках.
Сопровождавший его Михайличев удивился:
– Это все ваши вещи?
– Да. Хочу с чистого листа. Ничего старого, всё новое.
– Хорошая мысль! – позавидовал Михайличев. – Я вот тоже возьму да и уйду наконец.
– Проблемы?
– Жена! Ни ума, ни секса! – с обидой сказал Михайличев. – Чего ради, спрашивается? А где спать-то будете, тут вообще ничего же нет!
– Поживу в гостинице, пока делают ремонт.
– Могу порекомендовать хорошую бригаду. Все наши, местные, никаких нелегалов.
– Спасибо.
Песцов жил в гостинице и каждый день с утра спешил к своей квартире. Ездил на машине, только что здесь купленной. Очень недорогой, зато абсолютно новой.
Он сам с расторопным бригадиром Борисычем выбирал отделочные материалы и обсуждал, как и что сделать, чтобы недорого и качественно. Покупал сантехнику, мебель для кухни и двух комнат. Всё достаточно простое и стильное. Никаких излишеств. На окнах деревянные жалюзи теплого орехового оттенка. Комната поменьше – спальня, побольше – гостиная и одновременно кабинет с письменным столом у окна.
Через месяц квартира была готова.
Песцов собрал в чемодан свои вещи, по пути заехал на свалку и выкинул чемодан подальше в мусорные кучи. Отправился в супермаркет и купил необходимые мелочи: зубную щетку, бритву, другие туалетные принадлежности. Там же приобрел белье, джинсы для повседневности, пару хороших брюк, кроссовки, туфли, домашние тапочки, несколько рубашек и футболок. Приехав в квартиру, принял душ, оделся во всё новое, а то, в чем был до этого, завернул в кусок обоев и вынес в мусоропровод.
Он казался себе новорожденным или персонажем фантастического фильма, который исчез из одной жизни, чтобы появиться в другой – голым, как Адам. Ничего из предыдущего существования, кроме документов.
Михайличев поставил его руководить небольшим подразделением, которое проектировало и утверждало квартирные перепланировки.
– И творческое удовольствие будете получать, – сказал он, – и моральное удовлетворение.
Под моральным удовлетворением, как позже понял Песцов, Михайличев подразумевал небольшие бонусы от клиентов и руководства, разумно делившегося прибылью – понемногу, но регулярно.
Михайличев вообще зауважал Песцова – не за бывшую его должность, а за смелость: не каждый способен так вот резко изменить судьбу. Он оказался единственным гостем на новоселье Песцова. Тот купил бутылку шампанского, фруктов, приготовил себе ужин, собирался отметить, а тут и Михайличев. Не прогонять же его. Михайличев поздравил Песцова, выпил, пожаловался на жену и взрослых, не очень толковых детей, сына и дочь, на брата-пьяницу, вымогающего деньги, на здоровье, на невнятную отечественную экономическую политику, правда, при этом похвалил политику внешнюю, которую, как патриот, поддерживал, потом похвастался, что у него есть замечательная женщина для души и удовольствия, и посоветовал Песцову тоже завести кого-нибудь.
– Я бы в твоем статусе их вообще каждую неделю менял, – сказал Михайличев без хамства и панибратства – они были уже на «ты», – а если какая начнет что-нибудь, как они это обычно делают, тут же пинком под зад, извини за реализм, и пусть ищет другого дурака. Мне жены хватает мотать мне нервы и затирать мозги! – сердито выговаривал он воображаемой подруге Песцова, но как бы от своего имени.