Не понравился роман!
Как так? То радовался, смеялся…
– Да, смеялся, радовался, пока дело касалось не меня!
Но как только речь зашла о его родне – ему сразу стало не до смеха.
– Зачем ты приплела, – он спрашивает строго, – дядю Хоню, мужа нашей тети Мани?
– А что такого? Что он за персона нон грата?
– Как ты смеешь над ним подтрунивать, когда дядя в годы войны заведовал типографией в партизанском отряде и распространял – с риском для собственной жизни – листовки антигитлеровского содержания?
Я стала оправдываться, что дядя Хоня в моем романе абсолютно положительный герой, без сучка без задоринки!
– Ну и назвала бы его, – сказал папа, – …дядя Ваня.
Слышу – мальчик:
– Да она всех нас у себя в романе вывела в смешном виде!
– Она даже надсмеялась над сантехником! – пробился сквозь стройный хор осуждающих голосов мой муж Лёшик. – Когда тот всё сделал от себя зависящее, чтобы починить унитаз, она ему заявила: «Какой вы замечательный мастер…» И добавила: «…своего дела».
Тут я не выдержала и заплакала:
– Как вам не стыдно, – говорю, – о всех о вас я написала с такой теплотой и любовью!..
– Ну ладно, ладно, – старик-отец первым пошел на попятный. – Не плачь, пошутили и хватит.
– К чему так на дружескую критику реагировать болезненно? – заволновался Лёшик.
А мой дорогой мальчик добавил:
– Тем более я тебе подарочек припас – «Практики Чод на каждый день» в золотом оформлении на мелованной бумаге…
Слушайте, благороднорождённые! – тут же загудело у меня в голове. – Моя линия учения – сердце всех учений Будды, мощный способ уничтожения пяти ядов, высший метод, клинок, рассекающий корни и путы, магическая сила, высшее лекарство, верный способ достичь состояния Будды за одну жизнь… Вам, напоминающим звезды, или горящие факелы, или светильники, чьих сил недостаточно, чтобы разогнать тьму для всех живущих, надо развернуть ум прочь от круга бытия, отрезать путы привязанности, отдать всё свое тело, собственность, жизнь, свое эго, чтобы увидеть воспринимаемый мир как иллюзорный, как пустоту, сновидение и мираж.
Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои, – следовало бы, конечно, посвятить жизнь состраданию и милосердию, освободиться из плена желания, из тлена бытия, как-то не пропасть, не сгинуть во мраке на этой бренной земле, дождаться – когда сознание раздвинет свои границы, а тело обретет невиданную свободу, – еще так хочется любить и быть любимой! А Лёша:
– Понимаешь, я сейчас занят придумкой – насчет плота восемь метров на восемь, пять метров высотой, мне туда надо поместить луну круглую зеркальную диаметром три с половиной метра для города Выксы, фестиваль АртОвраг…
В нашем возрасте любовь – уже целое событие.
Друзья Лёши, известный карикатурист с женой, угодили в автомобильную аварию, перевернулись, повисли, на ремнях пристегнутые, вниз головой, боятся взглянуть друг на друга, слава Аллаху, всё обошлось… Вернулись домой, хлопнули коньяка и занялись любовью, чтоб расслабиться.
– Это, я понимаю, повод! – он подытожил.
Словом, последний, кто стал протаптывать ко мне стежки, был старый финансист американский, приехавший к нам выяснять, как тут растрачивают его деньги.
– А вы горите по ночам? – спросил он, ошарашив меня этим вопросом, поскольку я-то, может быть, и горю, но что творится в космосе? Солнечная активность на пределе – бушуют невиданные магнитные бури, Луна приближается прямо на глазах, уже расстояние от Земли до Луны достигло минимального промежутка, свирепствуют тайфуны и цунами, океанический шельф так и ходит ходуном, движутся тектонические плиты…
– Да еще «Сталкера» по телевизору показывают, бессовестные, – жалуется Лёшик.
Я даже не знаю, что дает мне силы оберегать его усердную, ревностную жизнь?
Сколько я даблоидов ему сшила – не перечесть, внутренние органы из панбархата строчу без остановки, осыпаю их блестками и бисером, драгоценными каменьями, сердце – трудяга простой, печень в цветах, говорливые почки, стомак, похожий на галактический рукав, усыпанный звездными скоплениями… Фаллос воссоздала по памяти, Грановитая палата по этому фаллосу плачет! Главное, несу экспонаты на выставку, а он, как его ни утрамбовывай, торчит из рюкзака, ну, я махнула рукой, в конце концов, многие вообще не поймут, что это, а у других надо воспитывать уважение к…
– Ладно, меня ждут мои чертежи, – приветливо говорит Лёша, оставаясь ночевать в мастерской. – А ты молодец, что позвонила…Не пропадай!
Или он говорит мне:
– До связи!
Сидит – вяжет крючком из махориков домашний атомный гриб. И за этим занятием совсем забросил секс.
– Да ты сама виновата, – он отвечает, любуясь цветовой гаммой. – Такую скорчишь физиономию, – он показал какого-то бурундука, – и лежишь очень строго.
Словом, бегаю туда-сюда, изо всех сил стараюсь, если перечислить мои богоугодные дела – ими можно выстелить дорогу в рай, плюс бесконечные выступления в школах, библиотеках, участие в благотворительных сборниках, аукционах, серию фильмов сняла документальных об умственно отсталых людях – с собой в главной роли…
Мальчик мне говорит:
– Мы уже от твоих добродетелей прямо не знаем куда деваться!
А Лёша гнет генеральную линию:
– Ты должна роман дописать – за свою жизнь. Сколько там тебе – лет двадцать осталось? Надо закончить, издать и премию получить!
Да еще нежданно-негаданно пригласили в передачу «Полиглот» изучать язык хинди. Я, конечно, согласилась. Хотя хинди – абсолютное излишество в моей жизни…
Старика-отца все спрашивают знакомые:
– Видели по телевизору вашу дочь. А почему она выбрала именно хинди?
– Потому что все остальные языки она уже знает, – он отвечает, не колеблясь.
Учителю моему восемьдесят пять, Дом литераторов давай готовить юбилейное торжество с большим размахом, какими-то правдами и неправдами раздобыли средства на фуршет.
– Если б ты только знала, – сказал мой дорогой Учитель, мы договорились с ним встретиться в нижнем буфете ЦДЛ, – сколько рук я перепожимал, пока тебя ждал, и скольким людям мне пришлось сказать, что я их помню!
Я и сама иной раз напоминаю себе в метро: ты едешь к студентам, у тебя лекция в Институте современного искусства…
– Начало Альцгеймера? – весело пошутил чуть не столетний профессор Богомолов.
Одинокий старичина бредет под ветром из «Пятерочки», без перчаток, в руках парусят полиэтиленовые пакеты – душа обрывается. А спросишь: как жизнь, свет Олег Витальич? «Как в сказке, – отвечает. – Чем дальше – тем страшнее. А чем страшнее – тем интересней!» – добавит залихватски. И что-нибудь философское процитирует из Губермана.
– А вот и Владислав Ходасевич! Не знаете этих стихов? М-мадам!!!
Я приготовилась вести вечер, неделю обмозговывали программу юбилейного торжества, кандидатуры ораторов.
О ком-то зашла речь, неважно, о ком именно, юбиляр вздохнул:
– Не хочется иметь с ними дело. У них нету… этого…
– …Ничего, – говорю я, – они это приобретут с годами.
– Да! – согласился он. – …Но будет уже поздно.
Мы подсчитали, набирается восемьдесят гостей. Поэт ночь не спал, а утром позвонил в секретариат СП и твердо отказался от празднования.
– Как сказал Махатма Ганди, – он мне потом объяснил, – надо разгружать свою жизнь. Что я и сделал.
Мы сидели молча, глядя друг на друга.
– Весь этот час, что я тебя ждал, – произнес он после долгой паузы, – я всё время думал: господи, только бы ей ничто не помешало прийти ко мне!
Прошло некоторое время, и он добавил:
– Как удивительно: в таком большом шумном городе мы с тобой сидим в тишине.
– Знаешь, – сказал он на прощание, – я так рад, что ты у меня есть…
– А как я рада, что вы у меня есть!
– Я у тебя был, – сказал он.
…Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной, по слову Которого наступает вечер, и Который мудростью Своей открывает небесные врата и по разумению Своему чередует времена и располагает звезды по местам на своде небесном по воле Своей! Ведь тут же всё нереально в этом мире – что ни возьми! Как это ум наш ввел в систему и упорядочил, например, две такие вещи, как смерть и рождение? А старость? Взросление? Любовь? Разлуку? Забвение? Вечную память?
Разве это возможно осмыслить на бытовом уровне? Даже поэтически!
Как мы доверили себя такому сказочному, полностью неправдоподобному ходу событий? Да еще расположились среди этого всего с комфортом! Ей-богу, сомнение намного резонней замыленного взгляда на жизнь. Я даже не знаю, жили те люди на свете, которые умерли? Или они просто снились нам? Куда же они подевались? И не ошибочно ли – то, что я живу?
А впрочем, лучше принять на вооружение слоган соседа-старика Богомолова «Жизнь хороша и удивительна, если выпить предварительно!» и не ломать себе голову вечными вопросами бытия. Просто перепрыгивать с камня на камень, как путник переходит через горный поток, и делиться своей радостью, петь о солнце, о безумной любви, об изменчивом ветре, о ласточках, о бродяжничестве и беспечности, слова сами станут приходить ко мне, а я буду просто бросать их на бумагу и тут же забывать, пока тайна тайн не откроется мне, лик непостигаемого, прячущийся позади Вселенной.
В день рождения мэтр получил две телеграммы от известнейшего молдавского поэта, которого он много и плодотворно переводил. Первую: «Любим и ценим и любим». А вторую тот подредактировал: «Любим и ценим, ценим и любим». Видимо, забыл, что уже одну отправил…
– Поверишь ли, – сказал мой Учитель, – столько было звонков, что я не мог отойти от телефона даже по малой нужде!
Прошла зима. Весной именем моего Учителя в родном городке Угличе назвали старинную детскую библиотеку, да еще в ней решили устроить музей знаменитого земляка, о чем я не замедлила ему рассказать, позвонив по телефону.
Он помолчал, а через некоторое время произнес фразу, которой мог бы гордиться любой самый отрешенный йогин: