— Братцы! Я предлагаю качать Раева за его товарищеский поступок! — звонко воскликнул Помидор Иванович и, прежде нежели Счастливчик успел опомниться, подхватил его на руки.
Десятка четыре рук, маленьких и средних, чистых и грязных, щедро отмеченных чернильными пятнами, потянулись к Счастливчику. Его осторожно подбрасывали и раскачивали в воздухе и припевали со смехом и визгом:
— Слава — Лилипутику, слава! Слава — кудрявому, слава!
Счастливчик, смеющийся, повеселевший, с растрепанными локонами и пылающим лицом принимал все эти знаки восторга.
Вернувшись с monsieur Диро домой, Счастливчик, не желая волновать бабушку и Лялю, рассказывая о первом, проведенном в гимназии, дне, умолчал об истории с костюмом и завтраком.
Одному только Мик-Мику, пришедшему к нему вечером репетировать уроки, поведал он все до капельки. Мик-Мик внимательно слушал своего маленького ученика и заставлял его повторять по несколько раз, что сказал директор, как отвечал ему Счастливчик, как его «чествовали» всем классом.
Счастливчик не скрыл ничего от Мик-Мика. Мик-Мик не выдаст, Мик-Мик не пойдет испуганный к бабушке, не захочет вступаться за него, Счастливчика, или жаловаться на негодных мальчуганов, как это, наверное, сделал бы monsieur Диро. Мик-Мик непременно желает видеть в Счастливчике маленького мужчину и всячески поддерживает это сознание и в самом Кире. Вот почему так любит Счастливчик своего молодого учителя, так искренен и откровенен он с ним.
В этот вечер, уставший от массы разнородных впечатлений, перенесенных за день, Кира уснул скоро, но тревожно. И снились ему веселые, шумные мальчики, длинный Верста, тихий Голубин, веселый, смеющийся Янко и милый, смелый и умный Помидор Иванович, с его открытым, честным, краснощеким лицом…
ГЛАВА XVI
Зима… Снег падает большими хлопьями… Точно большие белые птицы летают по воздуху и, бессильно распластав крылья, шлепаются на землю…
Разгуляй запряжен в санки и мчится, как бешеный, по мягкой, рыхлой санной дороге. Счастливчик едет в гимназию. На нем теплое, на беличьем меху, форменное пальто с огромным барашковым воротником. Воротник поднят, фуражка с выстеганным ватою дном нахлобучена на самые брови. Сверх фуражки и поднятого воротника еще башлык. Из-под них выглядывает, как гном из пещеры, крошечный, закрасневшийся на морозе, носик. Так укутала Счастливчика няня по приказанию бабушки.
Monsieur Диро тоже в теплой шубе. Но ему все-таки холодно. Он не привык к морозам. В Париже нет таких крепких, трескучих морозов.
И monsieur Диро зябко кутается в шубу, прячет свой длинный тонкий нос в ее воротник и то и дело ворчит недовольно, почему-то по-русски:
— Ой, этить рюской холодник!.. Совсем защиплевал мой носик!
Счастливчику делается ужасно смешно от этого замечания. Андрон же фыркает у себя на козлах.
Разгуляй думает, что это относится непосредственно к нему, машет хвостом и прибавляет ходу.
— Тпру! Чего ты! Блинов объелся, что ли! — кричит Андрон на Разгуляя.
Счастливчик хохочет неистово. Как тут не смеяться, посудите сами — видали ли вы лошадь, которая ест блины?
Вот и гимназия. «Тпрууу!» — особенно лихо осаживает Разгуляя Андрон. Потом перевешивается с козел и откидывает полость.
— Счастливо, барин! С богом! — говорит Андрон.
— До свидания, мой мальшик! — бросает ласково monsieur Диро.
Счастливчик ловко выскакивает из саней, кивает головою и исчезает в подъезде.
Швейцар улыбается, встречая мальчика, и торопливо помогает ему раздеться.
Ранец отстегнут, пальто сброшено, башлык и фуражка тоже.
Но что это сделали со Счастливчиком? Где его густые длинные волосы?
Локонов нет. Волосы выстрижены под гребенку, вследствие чего голова получилась круглая, смешная, как у галчонка, личико малюсенькое, а глаза огромные-преогромные, как две черные вишни.
Теперь Счастливчик не похож ни на овцу, ни на девочку, ни на болонку. Он настоящий маленький мужчина.
— Раев, здравствуй! Здорово, Лилипутик!
Это кричит во все горло Ваня Курнышов, пулей влетевший в швейцарскую. Он в осеннем стареньком пальто, без башлыка и в плохенькой. помятой фуражке. Счастливчик знает, что Ваня очень бедный и что пальто и все то, что на нем надето, — все приобретено по дешевой цене на рынке у старьевщика. Но Ване не холодно, несмотря на трескучий мороз. Его щеки точно два цветка мака. И запыхался он от быстрого бега. Пыхтит, как паровоз. Еще бы не разогреться! Ванин отец живет на конце города, и оттуда Ваня ежедневно совершает свою прогулку в гимназию, по его же словам, «на собственных рысаках», то есть попросту пешком.
— Все уроки выучил? — осведомляется у Счастливчика Ваня. — Небось, с репетитором? — помолчав секунду, прибавляет он лукаво.
Счастливчик кивает и краснеет. Если бы не Мик-Мик, разумеется, он не знал бы ни одного урока.
Мальчики вбегают на лестницу, прыгая через две ступеньки.
— Здорово, братцы! — слышится за ними. Это Янко. Веселый, радостный, как всегда, он весь так и сияет улыбкой.
— Арифметику не кончил. Задачи не понимаю. Дай списать, Помидорушко, у тебя, — просит он умильно Ваню.
Помидор Иванович упрямо крутит головою.
— Списать ни-ни… Это обман. А вот объясню тебе с удовольствием.
Три мальчика входят в класс. Еще рано. До молитвы остается еще целых четверть часа. Но в классе, против обыкновения, уже набралось много народа. В углу класса за доской движутся чьи-то ноги. На доске написано крупными буквами:
«Фокусник и чревовещатель.
Прием от 8 1/2 до 8 3/4 утра».
Весь класс собрался у доски. Хохот, возня, возгласы удивления.
— Это еще что за выдумки?
Из-за доски вылезает Бурьянов. Лицо торжественное, как перед учителем во время ответа. Над губою наведены углем усы, на щеках намазаны баки. Глаза выпучены, точно у рака. На голове колпак с кисточкой из бумаги. На колпаке с неподражаемым мастерством нарисованы чертики. Калмык мотает головой так, что кисточка трясется и танцует. Он отдувает выпачканные щеки, еще сильнее таращит глаза и выкрикивает густым басом:
— Честь имею представиться: фокусник и чревовещатель. Кто хочет видеть, как из одного перышка можно сделать двадцать?
Мальчики хохочут, сдвигаются в кучку, окружают Бурьянова. Всем хочется видеть, как из одного пера выходит двадцать.
— Покажи! Покажи! — пристают они к Калмыку. У Калмыка на ладони лежит стальное перо. Все смотрят на него с заметным любопытством.
— Давай другое, братцы, это не годится! — командует Бурьянов и протягивает руку вперед.
И вмиг в его руке очутилось другое перышко. Кто-то кладет третье, четвертое. Бурьянов сосредоточенно смотрит, считает и мотает головою:
— Не то, не то… Надо острее… Еще острее… Чуточку только, — мычит он своим деланным басом.
Мальчики разгораются любопытством. Действительно, презабавная штука, из одного пера можно сделать двадцать!
Когда маленький Голубин кладет на ладонь Калмыка свое самое хорошенькое желтое, точно золотое, перышко, по счету двадцатое, Бурьянов неожиданно срывает с головы свой бумажный колпак, насмешливо раскланивается перед огорошенными зрителями и пискливым голосом визжит:
— Вот каким образом из одного пера можно сделать двадцать! Вот каким образом один умный человек может провести тридцать наивных!.. А теперь честь имею кланяться, господа! До приятного свидания!
И зажав в ладонь полученные двадцать перьев, Бурьянов скрывается за доской. Мальчики хохочут. — Аи, да Калмык!
Действительно, Калмык сумел провести их всех — и презанятно. В другой раз они не будут простофилями и не дадут себя дурачить таким образом, а пока…
Звонок к молитве… На пороге класса стоит Дедушка, вернее Корнил Демьянович Вершиков, воспитатель.
— На молитву, дети, на молитву! — кричит он, хлопая в ладоши, и вдруг, заметив необычайное оживление у доски, проходит туда.
Как ни близорук и ни подслеповат Корнил Демьянович, однако он замечает все, что ему надо.
— Чьи это ноги? — строго обращается он к гимназистам.
Подавляя смех, Подгурин отвечает беспечным тоном:
— Это не ноги, а сапоги.
— Сапоги без ног, — вдохновенно прибавляет Янко.
— Сейчас подать мне эти сапоги! — сердится воспитатель. — Я знаю, кто там спрятан!
— Там фокусник, — снова отзывается длинный Верста замогильным басом.
— И чревовещатель, — подпискивает чей-то голос сзади.
— А вот посмотрим.
Дедушка не без труда пролезает за доску и вытаскивает оттуда смущенного и красного, как кумач, Калмыка. Колпак он успел сбросить в угол, щеки вытереть носовым платком, но усы остались, придавая ему уморительный и глупый до чрезвычайности вид.
— Ха, ха, ха, ха! — не могут удержаться от смеха мальчики при виде этих усов и этого глупого вида.
— Очень хорош! Безобразник этакий! — сердится Дедушка. — На час в гимназии останешься после уроков, а теперь ступай впереди класса на молитву с этим самым украшением на лице.
Калмык испуган. На молитве его увидит вся гимназия, инспектор, может быть, директор… Ужас! Ужас!.. Мальчики тоже не смеются, притихли…
Быть грозе!
Молча становятся в пары. Идут тихо в зал. Калмык впереди, красный, смущенный, с потупленными глазами, с черными огромными усищами, нарисованными над верхней губой.
— У «мелочи», глядите, братцы, церемониймейстер! — кричит кто-то из старших в коридоре и все указывают пальцами на Калмыка.
Инспектора в зале нет. Слава богу! Гроза миновала. Но зато сколько насмешливых взглядов и замечаний приходится вынести Калмыку!
О, он не простит этого Дедушке!.. Никогда не простит, отплатит ему, припомнит…
Сердце Калмыка исходит от злости. В голове роятся беспокойные мысли, как бы отомстить…
Молитва кончена. Звонок, и мальчики расходятся по классам.
ГЛАВА XVII
В первом младшем классе, у «мелочи», идет урок географии. Географию преподает классный наставник, болезненный, раздражительный, худенький человечек с козлиной бородкой. Зовут его Петр Петрович Пыльмин; гимназистики прозвали его Петухом. Петух терпеть не может лености и щедро сыплет на своем уроке единицы и двойки. Учиться у него претрудно: все наизусть, все наизусть. Реки наизусть, горы наизусть, моря наизусть, страны наизусть, словом, весь мир наизусть буквально, точно «Отче наш» или «Богородицу». А чуть переврал что-нибудь— пара. Еще переврал — кол. Еще — картошка. Так называют двойки, единицы и нули на языке гимназистов.