— Ждет. Жалко Маню. А зачем жил? Не знаю. Жил, жил, а зачем, не знаю. Вроде все собирались жить, а потом война. А на войне мучили меня. Я ведь в плену был всю войну, мучили меня… И никто не жалел. Немка одна пожалела, один раз пожалела немка, красивая, как ты, Аля.
Колбасы принесла нам, корзину колбасы, красивая, пожалела. Теперь умру. А был я мужиком, был мужиком на земле, один раз, а больше не буду, помру теперь. А зачем был? Такого рядом со мной не было во всей жизни, как вот ты, Аля. В земле мы, в земле, чистыми, как ты, не были, не знали… Думал я, чистые не для нас. А ведь я тоже человеком был на земле, один раз. А зачем был, не знаю. Коль бы не умирал я, не пришла бы ты, такая, посидеть возле, не стала бы слушать меня, говорить бы не стала, жалеть…
— Стала бы, стала, дядя Миша, не надо так говорить. — Аля положила нежную руку свою на грубую, черную руку Гульнова. — Видите, я руку вашу держу, стала бы, стала…
Михаил Васильевич закрыл глаза и заплакал. Он больше не открывал их и ничего не говорил. Аля посидела и поднялась:
— Дядя Миша, я приеду еще, а вы постарайтесь, потерпите.
Михаил Васильевич не ответил. Аля пошла к выходу.
Из Дорофеева грузовик прошел по мосту через Судогду, потом обогнал трактор с тележкой, а навстречу ему необычное для этих мест такси, «Волга» в шашечках. Кто-то едет в деревню. Поднимается такси на холм, по улице едет, по колдобинам, сворачивает к конторе. Останавливается. Из машины выходит молодой моряк, высок, красив, с кортиком, с золотыми нашивками. Направился к Алиному дому. Потрогал дверь. Заперто. Перед домом стал ходить. Он ходит, а в окнах конторы и других домов видны расплющенные о стекло носы.
Наконец появляется Аля. Она идет со своей зеленой сумкой, задумалась, печаль еще не сошла с ее лица. Такси она не замечает, потому что не смотрит по сторонам, а смотрит в себя. И моряка увидела не сразу. А когда увидела уже на подходе к своему дому, от неожиданности остановилась. Не радость и даже не удивление было на ее лице, а мгновенная усталость. Как-то растерялась она, сникла, и усталость проступила во всем ее облике: слишком много на этот день оказалось нагрузки на ее душу. Как только она остановилась, моряк быстро зашагал ей навстречу, тронулась и Аля. Аля подняла свои прекрасные глаза на моряка, и легкая, чуть заметная улыбка иронии тронула ее губы. Ну что, мол, ты еще скажешь мне?
— Здравствуй, Алевтина! — сказал моряк тоже с улыбкой легкой иронии. — Ты не обрадовалась? И даже не удивилась, что я перед тобой?
Аля вздохнула:
— Не удивилась.
— Будем на улице разговаривать?
Аля молча двинулась, рядом пошел моряк.
Дома она присела на диванчик, моряку поставила стул.
— Ты видела, я не отпустил машину? — сказал моряк.
— Правильно сделал, ночевать у меня негде и гостиницы у нас нет.
— Аля, хватит дурить. Я за тобой приехал.
— Опять за мной?
— Опять. Ты же учиться не хотела бросать, но теперь… что тебе теперь мешает?
— Теперь работа, я сама и моя жизнь этому мешают.
— Работа? — ухмыльнулся моряк. —
Я договорился с твоим начальством, и в облздраве был, и в райздраве.
— Сережа, я первый раз в жизни сегодня устала как-то, мне говорить с тобой трудно. Давай выйдем, пройдемся немного, а потом ты поедешь.
— Мы поедем вместе.
Аля встала, и они вышли. Пошли по улице.
Из конторы выглядывают две женщины, и одна другой говорит:
— Видала, какой! А наши-то дурачки на мотоциклах подкатывают. Смех!
Аля с морячком завернули налево и пошли к лесу. По привычной для Али дороге.
— Между прочим, я дома был.
— Как мама там?
— Мама? Мама говорит, езжай, Сережа, и забирай ее.
— Мама… Что же она? Я ведь работаю.
— Достаточно того, что я работаю, плаваю. И тебя как-нибудь смогу содержать.
— Женой.
— Разумеется, женой.
— Содержать будешь, женой-содержанкой…
— Алевтина, зачем ты все усложняешь? Шутишь. Я же серьезно говорю,
— Нет, Сережа, содержанкой я не буду. Я себя уважаю, люблю работу свою, у меня дядя Миша умирает, а ты… что ты говоришь? — Аля вдруг так разволновалась, что слезы выступили на глазах. — Ты себя любишь сильно, хочешь быть человеком, по своим любимым морям плавать и чтобы дома жена сидела, ждала тебя, я чтобы сидела, тебя ждала, а ты не подумал, что у меня тоже могут быть любимые моря и я тоже хочу по и им плавать. Ты никогда об этом не думал, потому что ты не видишь во мне человека, а кого ты во мне видишь… мне даже думать противно.
— Аля! Но ведь ты любишь меня, ты же любишь меня? Или нет?
— Нет.
— Как? Ты что говоришь? Ты в своем уме? Ты же сама…
— Сама говорила? Да, когда девочкой была, маленькой, а уж потом ты ведь п не спрашивал, был так уверен, что тебе и знать было неинтересно, что я думаю и что чувствую… А я, чем больше тебя узнавала, тем меньше ты мне нравился… Какая там любовь!
— Я тебе не верю. Твоя мама, родители твои, мои родители… как же это? Все было на месте… Что-то не то говоришь ты.
— То, Сережа. С детства я почему-то ужасно люблю умных людей, и ты был для меня таким, а теперь я в этом сомневаюсь. Почему сомневаюсь? Скучно как-то говорить об этом.
Они шли по обочине дороги, вдоль лесной опушки. Навстречу мчался мотоцикл. Мотоциклист словно наткнулся на что-то, резко остановился, но, подумав одно мгновение или даже не подумав, он рванул газ и хотел было пролететь мимо, но тут бросилась к нему с криком Аля.
— Володя! Володя! — кричала Аля. Она догнала его, потому что Володя снова затормозил и стал ждать, не поворачиваясь к бегущей.
Оставив мотоцикл, Володя и Аля подходили к Сергею.
— Познакомьтесь, — сказала Аля. — Сережа, жених мой, бывший. А это — Володя… которого я люблю.
Сережа, сжав зубы, поклонился Володе, с издевкой, конечно, но тот смотрел на Алю и как бы совершенно забыл о присутствии моряка. Потом пришел в себя и, повернувшись к Сереже, искренне, почти по-детски воскликнул:
— Она неправду говорит! Это я люблю ее… — И сник Володя, опустил глаза.
— Все ясно. Вопросов нет, — отрезал Сережа. — Теперь мне все ясно.
Аля вздохнула.
— Извини, — сказала она, подняв глаза на Сережу, — не обижайся на меня. Таксисту я скажу, чтобы спустился к тебе. До свидания.
Аля взяла за руку Володю, и они пошли, вроде она повела его, потом побежали к мотоциклу.
— Ты погоди, тут отвязать надо, — сказал Володя у мотоцикла и стал отвязывать от заднего сиденья сверток.
— Что это? — спросила Аля.
— Да это… пластинки.
— Какие пластинки?
— Обыкновенные пластинки. Шопен.
— Да? Здорово. А что это ты?
— Тебе вез. На память. Возьми.
Аля взяла пластинки, прижала к себе. Села на заднее сиденье. Сел и Володя, потом обернулся:
— Ты что говорила? Правду или неправду?
— Не знаю.
Володя тронулся на горку. Аля одной рукой прижимала к себе пластинки, другой держалась за Володю. Когда доехали до поворота, Аля затеребила Володю, чтобы тот остановился.
— Дальше не надо, я пойду, — сказала она, слезла с сиденья.
Володя задумался, глядя ей в глаза:
— Ты его тоже дразнишь?
— Его? Нет.
— А зачем говорила?
— Чтобы он отвязался. Так просто он никогда не поверит.
— А меня… зачем?
— Не знаю.
— Тоже дразнишь?
— Тебя? Нет… Ты приезжай ко мне.
— Когда?
— Когда? Сегодня. Постучи, и я открою. Хорошо?
Володя так взревел мотоциклом, что Аля испуганно шарахнулась, а он, развернувшись, умчался по нижней дороге, миновал Дорофеево, перескочил мост, обогнал злополучное такси, вырвался на шоссе и умчался в свой Владимир.
Вечером Аля сидит у Козловых, смотрят телевизор, девочки-подростки с обеих сторон уселись, им с Алей приятно. Они то и дело поглядывают на Алю, как она смотрит, нравится ей или нет, очень хочется им, чтобы Але понравилось, вообще хотят ей угодить всячески. Они в том возрасте, когда в таких, как Аля, им видится свое ближайшее будущее — тут и обожание, и жгучий интерес.
— Тебе нравится? — спрашивает Леночка.
— Да, Лена, — сдержанно отвечает Аля. Лена старается переживать, всплескивает руками, ахает, на Алю поглядывает. Другая девочка, подружка Лены, в очках, молчалива, сосредоточенна, не выказывает своих чувств, но в тихом своем обожании она вместе с Леной.
Аля смотрит на часы:
— Мне пора.
Встает, прощается с родителями. Девочки идут провожать Алю. Идут через улицу наискосок. Девочки шушукаются, что-то на ухо друг дружке говорят. Потом Лена к Але:
— Аля, а это жених приезжал?
— Жених, бывший, — отвечает Аля тоном не вполне серьезным.
— Уже бывший? — с восторгом восклицает Лена. — Красивый, как артист.
— Со стороны красивый, — говорит Аля.
— Аля, — вдруг спрашивает. Лена, — а любовь бывает?
— Бывает.
— А у тебя была?
— У меня? Была, несерьезная.
— Несерьезная? А когда же будет серьезная?
— Да вот… скоро.
— Надо же! — восклицает Лена и толкает свою подружку.
— А как ты живешь, Аля? — спрашивает Лена.
— А вот заходите, посмотрите.
Проходят в калитку, потом поднимаются по ступенькам. В комнате Аля включает свет, девочки во все глаза оглядывают стены, обстановку. Кинулись к треугольному девичьему алтарю, стали трогать склянки, коробочки, портрет в рамочке. Лена взяла в руки портрет.
— Кто это? Жених?
— Есенин.
— Есенин? — Лена осторожно ставит рамочку на место.
— Девочки, — говорит Аля, — вы пока побудьте, а потом пойдете.
— Когда потом? — Лена спрашивает.
— А вот потом… когда Володя приедет.
— Во-ло-дя? Какой Володя? Моряк?
— Нет, моряк уехал. Наш Володя.
— Костин брат?
— Костин брат.
— Аля… А что он приедет?
— Что? Да я хочу, чтобы он приехал.
— Сегодня приедет?
— Сегодня. Скоро. Посидите, а я сейчас переодеваться буду.
Аля вышла из спальни, распустила волосы, подошла к зеркалу, к алтарю своему, расчесывает распущенные волосы. Горит тусклая настольная лампочка, и в тусклом свете Аля вся сияет свежестью, юностью, ожиданием. Девочки завороженно следят за се движениями, они притихли, затаились, прониклись пониманием этой минуты ожидания. Аля как будто бы забыла о присутствии девочек, занимается собой, вся ушла в ожидание. То перед зеркалом расчесывает уже и без того воздушные волосы, поправляет воротничок, ходит, открывает дверь в спальню, прислушивается, выглядывает в окно, снова возвращается, вздыхает. Она смотрит странными глазами куда-то.