Именно это я отчаянно пытаюсь сделать во время вечерней репетиции в четверг со студенткой последнего курса, которая играет мою сестру.
С Мэллори Ричардсон мне доводилось ходить на одни и те же предметы, но на одной сцене мы вместе впервые. На прошлой неделе, когда начались репетиции, мы могли заглядывать в текст пьесы.
На этой неделе наш режиссер, тоже студент, попросил нас играть без текста. Не всю пьесу целиком, а только несколько сцен, чтобы запустить процесс запоминания. Меня это вполне устраивает, потому что я запомнила уже половину пьесы.
Мэллори же едва удается сказать по памяти хотя бы одно предложение.
– Джанет, посмотри правде в глаза! Ты слабая, – без всякого выражения произносит Мэллори. – Как думаешь, почему Бобби ушел? Потому что он не мог…
Она останавливается и кричит в первый ряд, где сидят наш режиссер и двое студентов-постановщиков:
– Слова!
Стивен расстроен: это видно невооруженным глазом. И я его хорошо понимаю. Только за последний час Мэллори так часто кричала «слова!», что эта просьба утратила всякий смысл.
– Он не мог больше выносить твоих причитаний, – подсказывает Стив, и его баритон эхом прокатывается по огромному помещению. – Ты жалкая. Ты…
Мэллори перебивает его.
– Спасибо, остальное я помню. Споткнулась только там, где «причитания».
Стивен дает нам знак начинать сначала.
– Джанет, посмотри правде в глаза! Ты слабая. Как думаешь, почему Бобби ушел? Потому что он не мог больше выносить твоих причитаний. Ты жалкая. Ты расклеиваешься… Слова!
Я борюсь с желанием метнуться через всю сцену и сбить ее с ног. А потом, может быть, во всю глотку прокричать ей на ухо ее слова, чтобы они наконец осели в ее ленивых мозгах!
Стивен быстро произносит следующую строчку.
Мы начинаем все сначала.
– Я устала все время держать тебя за руку и вытирать твои слезы, и…
– Бобби мертв! – кричу я и, пошатываясь, иду к ней. – И если мне хочется от этого плакать, то мне это, черт побери, позволено! Никто не просил тебя держать меня за руку. И я не просила тебя приходить сюда, Кэролайн.
– Я пришла, потому что…
Я уже жду этого.
«Слова!»
И так снова и снова.
«Слова!»
«Слова!»
«Слова!»
Аудитория в нашем распоряжении до десяти тридцати, то есть у нас есть еще целый час. Обычно Стивен использует каждую имеющуюся в запасе секунду. Но сегодня, похоже, чаша его терпения переполнена. Он поднимается со своего места и объявляет, что репетиция закончена.
Удивительно, что его хватило так надолго.
– Завтра собираемся с новыми силами, – говорит он. – У нас будет время с двенадцати до трех, так что сможем сделать больше, чем сегодня. Мэл, прочитай все сцены еще по несколько раз. Тебе нужно вызубрить свои реплики.
– Прости меня, Стив, – стонет Мэллори. По крайней мере, ей хватает порядочности, чтобы выглядеть виноватой. – Вчера у меня совсем не было времени, чтобы выучить эту сцену. Я готовила монолог для Найджела. – Она громко вздыхает. – У меня заданий по горло.
«Добро пожаловать в университет» – хочется сказать мне. Она думает, что единственная, у кого большая нагрузка?
Я взяла курс по сценарному мастерству, где мне нужно писать по две сцены в неделю. Профессор по теории кино задает читать столько, что у меня глаза разбегаются. Каждую неделю мне приходится готовить монолог для наших групповых занятий по прослушиваниям. Семинары служат для того, чтобы помочь студентам-актерам раскрепоститься и почувствовать уверенность в себе во время процесса прослушивания на роль, но, видимо, все было бы чересчур «легко», если бы нам позволили выступать с уже отработанным материалом.
Стоит ли говорить, что у меня тоже заданий по горло. Но я же не ищу себе оправданий. Я нахожу время, чтобы заучить несколько несчастных страниц диалога.
Рада, что репетиция закончилась: так сильно мне хотелось придушить Мэллори, которая, кстати, уходит, даже не попрощавшись.
– Завтра мы будем лучше, – успокаиваю я Стивена. Мне плохо из-за того, что сегодня мы его подвели, потому что знаю, насколько серьезно он относится к режиссуре.
Когда мы только познакомились, я шутила, что ему следует стоять перед камерой, а не за ней. Серьезно, парень просто улетный! Кожа цвета темного шоколада, совершенные черты лица, завораживающие глаза. Он напоминает мне Идриса Эльбу, только без сексуального британского акцента. Но Стивена не привлекает актерская карьера. Однажды он сказал мне, что цель его жизни – в сорок лет выиграть «Оскар» в номинации «Лучший режиссер».
– Ты и так стараешься лучше некуда, – отвечает Стивен. – Отличная работа!
Я скромно принимаю комплимент и ухожу со сцены через кулисы, по дороге роясь в сумке. Достаю телефон, и у меня екает сердце, когда вижу уведомление о пропущенном звонке от Айры. Вчера я звонила ему, чтобы узнать новости о пьесе Каваны, в которой мне умереть как хочется сыграть. Я попросила Айру узнать, что к чему, потому что было непонятно, то ли он действительно собрался ставить ее, то ли это просто слухи.
Я смотрю на часы. Сейчас половина десятого, значит, на западном побережье половина седьмого. Он точно еще в Лос-Анджелесе, потому что чуть раньше прислал мне СМС, сообщив, что «обедает» с продюсерами пилотного эпизода канала Fox. Даже не знаю, то ли радоваться, то ли огорчаться, что они разрешили прислать мне кинопробу. Но, к счастью, в ближайшее время я о них не услышу: официально кастинг начнется только в феврале.
– Привет, Айра, – говорю я, когда он берет трубку. – Это Элли. Хотела спросить, узнал ли ты что-нибудь о пьесе Бретта Каваны?
– Кое-что узнал.
Тогда почему не перезвонил?
– Производственный процесс начался, это совершенно точно. Я знаком с одним из постановщиков, поэтому связался с ней. – Айра выдерживает паузу. – Новости не очень хорошие.
У меня замирает сердце.
– Ой. И что она сказала?
– Актерский состав будут формировать исключительно из мужчин. Смелый шаг, да?
Очень смелый. И очень печальный. Я вдруг ловлю себя на отчаянной мысли, что хочу себе пенис.
– К сожалению, это означает: для тебя там роли не будет… – Ну еще бы. У меня же нет пениса! – Но я сказал Нэнси, что ты очень хочешь снова поработать с Бреттом. Она обещала передать ему, так что кто знает? Может, он позвонит тебе, когда запланирует что-то новенькое.
Это уже утешает. Немного. Я все еще под впечатлением.
По пути из учебного корпуса я отправляю сообщение Дину.
Я: Паршивый день! Может, позже захочу выпустить пар с тобой. Как игра?
Он не отвечает. Пока прошло три секунды, но обычно мне не приходится долго ждать.
Дорога до Бристоль-Хауса занимает у меня пять минут, ответа так и нет. Матч уже должен был закончиться. Ханна сказала, что начало в шесть. Сейчас почти десять.
Проходит еще пять минут. Я уже почти в общежитии. Почему он не отвечает?
Эй, психованная, прошло всего лишь десять минут. Успокойся.
Но вместо того, чтобы успокоиться, я расстраиваюсь еще больше, потому что на меня снизошло одно тревожное озарение.
Я написала Дину не потому, что хочу заняться с ним сексом.
Я пожаловалась ему на свой день.
Да, Ханна абсолютно права: в моем словаре отсутствует такое понятие, как «ни к чему не обязывающие отношения». У меня была отвратительная репетиция, и я первым делом обращаюсь к парню, с которым сплю, чтобы все ему рассказать. Чтобы он выслушал меня, утешил и сказал, что все будет хорошо.
Повторяй за собой, Эллисон Джейн: он… не… твой… парень.
– Он не мой парень, – твердым голосом говорю я.
– Что? – Высокий парень в парке сбавляет ход и смотрит на меня.
От неожиданности я подпрыгиваю.
– О, я не с вами разговаривала.
Его взгляд останавливается на моем ухе, и я понимаю, что он ищет наушник с Bluetooth. Не обнаружив такового, парень бросает на меня странный взгляд и уходит прочь.
– Если ты говоришь сам с собой, это еще не значит, что у тебя не все дома, – кричу я ему вслед.
Ну, если только, конечно, ты не бездомный, которого я постоянно встречала на улицах Бруклина и который что-то кричал о правительственных заговорах и о том, что инопланетяне крадут наши мозговые клетки через телефоны.
Но, однако, кто сказал, что Лу сумасшедший? Может, инопланетяне действительно это делают. Я же не могу доказать обратного.
Я устало тащусь в общежитие и вхожу в темную комнату. Ханны пока нет дома. Сегодня она была на матче, поэтому я решаю позвонить ей и узнать, что она делает сейчас.
– Привет! – Где бы она ни была, там громко. До меня доносится какофония голосов, а в ухо бьют басы. – Я в баре. Хочешь к нам?
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал обычно.
– А кто там? Гаррет и остальные?
И Дин?
Я едва успеваю прикусить язык. Черт побери, снова веду себя как его девушка, невероятно дотошная девушка, хочется заметить, из тех, кто проверяет своего парня, когда он не с ней.
– Ага. Почти вся команда здесь. Сегодня мы выиграли, так что все празднуют. – Из трубки снова доносится громкая музыка. – Гаррет все пытается вызвать меня на состязание, кто больше выпьет стопок.
– А остальные что делают? – спрашиваю я с деланым безразличием. – Логан, Так, Дин?
Сейчас я себя ненавижу, очень-очень.
– Така нет. Логан играет в бильярд. А с Дина какая-то девица пытается слизать его лицо.
Во мне все холодеет.
Э-э-э… что, простите?
– Ладно, я все равно тебя плохо слышу, – говорит Ханна. – Напиши мне, если соберешься к нам.
Дрожащей рукой я опускаю телефон. Дин в баре целуется с какой-то девицей?
Через два дня после нашего разговора о том, что мы встречаемся только друг с другом?
Черта с два!
18
Моя мама была красивой женщиной. Я говорю так не потому, что я ее дочь и смотрела на нее сквозь розовые очки. Я говорю так, потому что это правда – Эва Хейз была сногсшибательно красивой и изящной женщиной. В молодости, лет в двадцать, она работала моделью, и, хотя ростом была чуть ниже, чем требовалось для дефиле, ее высоко ценили на рынке печатной продукции. В моем книжном шкафу до сих пор стоит памятный альбом, хранящий вырезки из всех каталогов и журналов, для которых она снималась.