- Горгий.
- А меня - Тордул.
Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:
- Блистательный Тордул.
Моряка будто оса ужалила. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов, должно быть, просил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.
- Спасибо за пиво, Тордул,- сказал он.- Мне пора идти.
- Нет, Горгий,- отрезал моряк- Ты должен выпить еще.
Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? - подумал он.
Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы ладонью, сказал:
- Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких Касситерид.
- С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы…- Тордул будто костью подавился.-Ну-ка, скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи?
- Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона … Значит, три месяца.
- Ну, так очень далекие Касситериды куда ближе, чем твоя Фокея!
- Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень, не поддается веслу…
Тордул опять подавился костью. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали.
- Хитер же ты,- сказал Тордул, хлопнув грека по спине,- Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.
- На рудник? - удивился Горгий.- Послушай, у меня и в мыслях не было…
- Да будет тебе, Горгий. известно, что путь на Касситериды - одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! - крикнул он рябому.- Ну-ка, спой греку закон об Оловянных островах.
Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:
Труден, опасен тот путь, что ведет корабли к островам Оловянным,
Честь морякам, что ведут корабли потаенной дорогой.
Если же кто чужеземцу расскажет великую тайну,
Тайну пути на гуманные, дальние Касситериды -
Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем:
Вырвав злодею язык, что поведал запретное слово,
Тем языком и заткнуть согрешившее горло,
Дабы, дыханья лишив, наказать его смертью.
Все же именье злодея в казну отписать, в Накопленье.
Тордул перевел все это Горгию и заключил:
- В Тартессе любопытных не любят.- Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал:- Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас з Фокеи времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя и обращал его в рабство?
Горгий осторожно ответил:
- Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела.
- Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.
Угораздило же меня заглянуть в эту дыру,- подумал Горгий, отирая с лица обильный пот.
- Бывало,- сказал он тихо,
- Так я и думал.-Тордул придвинулся ближе.- А теперь скажи, как поступали у вас изгнанные правители?
- Ну… бежали в соседние города… Бывало, скликали народ и.»
- Дальше! - потребовал Тордул, видя, что грек замялся.
- И шли войной на того, кто их изгнал.
- Клянусь Черным Быком, это по мне! - Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков.
- Это было в давние времена,- поспешно добавил Горгий,- сам я ни разу не видел…
- Скоро увидишь! - Тордул трахнул кулаком по столу.
Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если бы Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек… На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык… Лохматый захрипел…
Топот ног, звон оружия - в подвал гуськом спускались трое стражников в желтых нагрудниках. В углу мелькнули плащи: труп закидали тряпьем.
Воцарилась тишина.
- Есть ли здесь грек из Фокеи? - раздельно выговорил старший стражник греческие слова.
Горгий поднялся, не чувствуя под собой ног.
- Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.
Властители Тартесса
В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было - давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.
Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначею Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим. Сотрапезников было немного - лишь самые приближенные, именитейшие люди страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки - рослые, откормленные - сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.
- Замечаю я, Сапроний,- сказал царь,- последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.
Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху.
- Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными .стихами, славящими твое великое имя!
Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам своею рукою положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивала его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.
Сапроний начал читать. Пылали в верноподданническом экстазе его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:
- Что есть Сущность? Внимай: Сущность есть Неизменность!
Вьется овод вокруг круторогой коровы всегда неизменно,
Неизменно вращается обод колесный вкруг оси тележной,
Неизменно вращается солнце вокруг Тартессиды.
Неизменность - и мать и сестра твои, вечная Вечность,
На устоях твоих и воздвигнуто вечное царство Тартесса…
Сапроний икнул и продолжал с новой силой:
В чем Основа Основ? В Накоплении вечно текущем.
Вечен тысячелетний Тартесс в накопленье Основы
И пока за пиримом пирим серебра голубого В щит Нетона ложится…
- Стой,- прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта.- «За пиримом пирим» - плохо. Не поэтично. Слово «пирим» годится только для рудничных донесений. «За крупицей крупица» - так будет хорошо.
- Хорошо? - вскричал Сапроний.- Нет, Ослепительный, не хорошо, а - превосходно!
Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой, Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:
- Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония, Он говорит: «В Накоплении вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления - Неизменность, а не Текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже,- он понизил голос,- даже Сущность Сущности!
- Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками.- Я высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но - не согласен я!
В моей фразе понятие Текучести совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждает Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.
- И все-таки стихи уязвимы,- мягко сказал Кострулий.- Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замечу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк,
Сапроний подался к царю тучным корпусом.
- Дозволь же, Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе…- Он вдруг осекся, завопил:- Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня так!
Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.
У Аргантония борода затряслась от смеха.
- Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он.
Пазлидий убрал улыбку с лица.
- Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам подпадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…
- Помню,- сказал Аргантоний.- Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.
- Мой ученик,- поспешно вставил Сапроний,
- На слух все было хорошо,-тихо сказал
Павлидий.- Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».
В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени.
- Всюду враги. Всюду преступники,- огорченно сказал Аргантоний.- Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?
- Сегодня же отправлю,- ответил Павлидий.
- Встань,-сказал царь Сапронию.-Твоя преданность мне известна, Но за едой и развлечениями ты стал забывать… перестал стараться…
- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний.
- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, но распускать учеников не позволю.
И царь принялся за тыкву, вареную в меду, тщательно оберегая бороду от капель.
Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитый щеголь, что встречал его корабль.
Так предстал Горгий перед грозным владыкой Тартесса. Щеголь - звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: по торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.