Греки чуть-чуть выпятили грудь вперед. Подняли головы.
Велисарий осушил кубок. Протянул, чтобы его снова наполнили.
— Прекратите думать об этих подразделениях, об этих снобах, наслаждающихся жизнью в Константинополе. Не пройдет и года, как вы получите достаточно трофеев, чтобы смеяться над ними. Не говоря уже про славное имя и благодарность Рима.
Солдаты смотрели на него с готовностью. Глаза горели.
— Трофеи? — переспросил один. — Вы думаете? Мы слышали… — Он замолчал, Заговорил Агафий:
— Мы слышали, ты с неодобрением относишься к трофеям. — Глаза Велисария округлились,
— Где это вы такое услышали? Только не от сирийских солдат. Эти парни вернулись из Миндуса с таким количеством трофеев, что не знали, куда их девать. И вы, конечно, не могли слышать это от фракийских катафрактов.
Греки обменялись взглядами. Внезапно Кирилл расхохотался.
— Мы слышали это от других гарнизонов. В Константинополе. Они говорили: Велисарий очень сурово относится к тем, кто хочет наслаждаться сбором богатств во время кампании.
Улыбка исчезла с лица Велисария.
— Это не трофеи. Это грабеж. Они правильно вам сказали. Я не терплю грабежа местного населения во время похода.
Он очень сильно нахмурился.
— Я не потерплю грабежа и насилия в отношении местного населения. И не потерплю неподчинения. Я никогда этого не допускал и не потерплю в дальнейшем. Не сомневайтесь в этом. Наказание за грабеж в моей армии — пятьдесят ударов кнутом. Того, кто насилует и убивает, я казню. В случае второго нарушения в том же подразделении командующий этим подразделением сам ложится под кнут. Или его вешают.
Он осушил кубок. И снова протянул его. Кубок тут же наполнили. Он его осушил. Снова протянул. Солдаты внимательно смотрели на кубок и на полководца. Всем казалось, что вино на него никак не действует. Несмотря на выпитое при них количество.
— Не сомневайтесь, — тихо, но очень твердо сказал Велисарий. — Если вы не можете жить по этим правилам…
Он кивнул в сторону дороги на Константинополь.
— …то вам лучше сразу же отправиться за этой пятеркой в ваши уютные казармы в Константинополе.
Он снова осушил кубок. И протянул. Пока кубок наполняли, Велисарий небрежно заметил:
— Благородные господа из Константинополя не все правильно поняли, поскольку эти высокомерные аристократы на самом деле не знают, что такое кампания. Когда они последний раз участвовали в войне?
Собравшиеся рассмеялись.
— Кампания, друзья мои, — это когда вы отправляетесь для того, чтобы крушить врага. И делаете это. После того как с врагов покончено — а это называется: выиграть войну — трофеи не представляют проблемы. Но мы не говорим о воровстве. Воровство — это когда воин крадет серебряное блюдо в крестьянской хижине, — с упреком добавил он. — Единственное серебряное блюдо, которое есть у крестьянина. Если оно вообще у него есть. Или его куриц. Трофеи — это богатство империи, отдаваемое завоевателям. — Он поднял кубок и махнул им на восток.
— В мире нет империи богаче, чем империя малва. И они также любят путешествовать с комфортом. Поверьте мне. Когда я был в Ранапуре, император малва воздвиг для себя шатер почти такой же величины, как Большой дворец в Константинополе. И вы не поверите, чем он его заполнил! Один только трон — он его называл «передвижной» — был сделан из чистого…
Велисарий говорил еще минут десять. Половину этого времени он развлекал собравшихся рассказами о богатствах малва, причем говорил об этих богатствах с удивлением и благоговением — от их количества. Другую половину времени он рассказывал о нерадивости и трусости малва, с упреками и пренебрежением.
Это не было чистой ложью. Но это и не было абсолютной правдой.
К окончанию речи Велисарий осушил еще одну амфору вина. Его слушатели тоже выпили достаточно.
Он посмотрел на солнце. Зевнул.
— А, черт побери. В любом случае уже слишком поздно трогаться в путь.
Он встал.
— Секундочку, ребята. Мне нужно отдать приказ. Затем мы уже сможем по-настоящему выпить.
Воины смотрели на него с открытыми ртами. Полководец не только стоял прямо, причем с явной легкостью, но даже не шатался.
Велисарий пошел к Валентину и Анастасию. Его катафракты оставались сидеть в седле и пролили уже реки пота под палящим солнцем. Они с негодованием смотрели на войска Константинополя.
— Передайте Маврикию: мы отдохнем оставшуюся часть дня! — крикнул он им. — Продолжим путь завтра утром.
Велисарий стал отворачиваться, затем, словно его посетила какая-то счастливая мысль, добавил:
— И скажите моим слугам: пусть принесут вина! Побольше, чтобы нам всем хватило. Хорошего качества, слышите? Мне для Этих людей ничего не жалко.
К тому времени, как появились слуги, ведущие нескольких мулов, нагруженных большими амфорами, в лагере константинопольских войск царило веселое оживление. Все праздновали. Рядом с полководцем собралась большая толпа. Десятки простых солдат, да даже сотни, если считать тех, кто стоял по краям, собрались вокруг офицеров, оказавшихся ближе всего к полководцу.
Когда солнце село, Велисарий приказал снять навес, чтобы все солдаты могли его лучше слышать. После этого продолжал выступать.
Конечно, рассказывал о богатствах малва с одной стороны и военной некомпетентности с другой. Но среди этих мелодий были умело вставлены и другие. Вплетены в канву. Он говорил о большой численности войск малва, которых могут победить только дисциплинированные войска, хорошо знающие свое дело. Он говорил о доблести их персидских союзников и необходимости ни в коем случае не оскорблять их своим отношением, поведением и высказываниями. Он говорил и о себе, как о полководце. У него широкая душа, но когда необходимо, он может быть жестоким.
Но больше всего на протяжении вечера Велисарий говорил о Риме. Риме и тысяче лет его славы. Риме, который часто проигрывал сражения, но редко проигрывал войны. Риме, диком и жестоком, когда требовалось, но в конце концов, империи, подчиняющейся законам. Риме, чей император (тут войска внезапно вспомнили, и не без благоговения, что приятный человек, с которым они пьют, на самом-то деле еще и является отцом малолетнего императора) правит только с согласия тех, кем правит. В особенности это касается тех достойных и доблестных людей, чья кровь и смелость создали и укрепили Рим, и благодаря которым он остается в безопасности и нерушимости на протяжении столетий.
Речь шла о тех людях, с которыми полководец пил вино.
Он осушил последний кубок.
— Пожалуй, мне на сегодня достаточно, — объявил он. Поднялся на ноги — медленно, осторожно, но не шатаясь, и посмотрел на коня. — Черт побери, — пробормотал. — Ехать слишком далеко.
Он повернулся к Агафию.
— С твоего разрешения, хилиарх, я хотел бы сегодня переночевать здесь.
Глаза Агафия округлились. Он сам встал, шатаясь довольно сильно, и огляделся вокруг. Он был одновременно удивлен и немного смущен.
— У нас в общем-то нет… — Велисарий небрежно махнул рукой.
— Одеяло сойдет. Во время кампаний мне часто приходилось использовать седло вместо подушки.
Двое декархов быстро поднялись и отправились искать лучшее одеяло, имевшееся в лагере.
Пока они этим занимались, Велисарий расправил плечи и громко объявил:
— Если вы хотите о чем-то попросить, просите сейчас. Я удовлетворю просьбу, если это в моей власти.
Мгновение люди колебались. Затем один гектонтарх откашлялся.
— Дело в том… я имею в виду тех, кого твои фракийцы тянут рядом с нами. О трупах.
По толпе пробежала волна. В отношении было немного возмущения, даже немного злобы, но ярость отсутствовала.
— Эти парни были не самыми лучшими из нас, — очень твердо заявил Агафий. — Мы все это знали. Не в первый раз так поступили. Тем не менее…
— Все равно не надо их так таскать! — крикнул кто-то.
— Не в этом дело! — рявкнул другой голос. — Они были мерзкими ублюдками. И вы все это знаете!
Снова заговорил тот, кто начал первым.
— Таскайте их сколько хотите, полководец. Только не надо таскать их рядом с нами. Это… неправильно.
Теперь бормотание толпы больше напоминало ворчание. Велисарий кивнул.
— Вполне справедливо. Я прикажу, чтобы их похоронили завтра утром. По-христиански, если мне, конечно, удастся отыскать священника.
Стоящий рядом солдат фыркнул.
— Им, пожалуй, это не поможет. Сатана уже давно положил на них глаз.
По лагерю прокатилась волна смеха.
Велисарий сам улыбнулся, однако покачал головой.
— Это решать Господу, не нам. Они в любом случае будут похоронены по-христиански.
Он сделал паузу, затем снова заговорил. Его мощный голос разносился по всему лагерю, хотя, казалось, он не прилагал к этому особых усилий. Все его внимательно слушали.
— Больше подобное не повторится.
Он не угрожал. Сотни слушавших его солдат обратили внимание, что он им не угрожает, и оценили это. Они также поняли и оценили теперь, что их полководец вообще не склонен угрожать.
Но если потребуется сделать армию такой, как ему нужно, его армией, то он заставит половину тащить за собой трупы второй половины. И не станет долго задумываться перед тем, как отдать приказ.
— Да! — прокричало множество глоток.
— Меня зовут Велисарий, и я — ваш командир.
— Да! — прокричали все.
На следующее утро, вскоре после того, как армия снова сдвинулась с места, от персидской армии, ушедшей вперед, прибыл курьер. Курьера отправил Куруш, чтобы тот выяснил — очень ненавязчиво, не задавая прямых вопросов, — положение дел в римской армии.
Велисарий курьера не встретил. Он в этот день ехал рядом с константинопольскими войсками. Но Маврикий сообщил персу о последнем развитии событий.
После того как курьер в тот вечер вернулся в шатер Куруша и пересказал услышанное, молодой перс с трудом сдерживался, пока не ушел курьер.
После того как они остались в шатре вдвоем с дядей, Куруш взорвался.