одни убытки... - скорбно заключила она и снова поинтересовалась:
- А что она натворила, Машка-то? Мохов пожал плечами:
- Пока не знаю. Знаю только, что со второй. Утонула.
- Валька? Утонула? - заохала Клавдия. - Как же это?
- Да как все остальные. Полезла в море по пьяной лавочке, и в результате - несчастный случай на воде, - пробубнил Мохов.
Клавдия сокрушенно зацокала языком, а Мохов спросил:
- Можно посмотреть, где они жили?
- Да смотрите, если надо, не жалко, - разрешила Клавдия, - только там не прибрано. Эта Машка, зараза, такая грязнуля. Да и Валька, хоть она теперь и покойница, не лучше была, кругом какие-то ватки вечно валялись, все чем-то намазывалась, хотела покрасивше казаться... Нет, в следующий раз я баб к себе не пущу: или мужиков, или семейную пару, - резюмировала она. Опять же и блуда меньше будет, а то Машка в последнее время совсем оборзела... Да, - вспомнила она, - у Машки же фингал под глазом, а вчера еще не было.
- Очень интересно, - пробормотал Мохов и, заглянув в приоткрытую дверь сарайчика, повел глазами направо-налево. - Здесь, значит, они и жили? - И, получив утвердительный ответ, вошел внутрь, походил из угла в угол и вернулся.
Марина, Клава и дядька в трениках все это время терпеливо дожидались его снаружи.
Мохов вышел из сарайчика и посмотрел на свои наручные часы. Марина догадалась, что он решил закругляться, и прошептала, делая круглые многозначительные глаза:
- Платье... Платье...
- Ах да, - спохватился Василич. - Вы не в курсе, эта Машка никакое платье не продавала?
- Продавала, - невозмутимо ответила Клавдия. - Валькино платье и продавала, сказала, что та ее попросила. Видать, поиздержалась. - Она хмыкнула. - Вот Машка его и продала одной тут, недалеко живет, на Шоссейной, вроде Вальки, такая гонористая тоже. Платье-то на ней, как на корове седло! Валька ведь худая, как жердь, была, а эта, ну, кому Машка платье сплавила, ничего так, в теле, хоть и дура.
- Ну что ж, Клавдия...
- Матвеевна! - с готовностью подсказала дородная Клавдия.
- ..Клавдия Матвеевна, извините за беспокойство. - Мохов опять посмотрел на часы. - И до свидания. - Он подхватил рыжий чемодан и взял курс на "уазик", стоящий у ворот. Возле него уже нервно разгуливал сержант.
Марина привычно засеменила за Моховым. Когда они были уже у калитки, их окликнула Клавдия:
- Адрес-то искать?
- Какой адрес? - рассеянно спросил Мохов.
- Да Машкин же!
- А-а... Ищите, ищите... - махнул он рукой.
Прежде чем забраться в "уазик", Марина поинтересовалась у Мохова:
- А на Шоссейную поедем?
- Это еще зачем? - не понял он.
- Поговорить с той женщиной, которой Машка продала платье Коромысловой.
Мохов застонал:
- Слушайте, Виноградова, я сам знаю, что делать. А вам советую успокоиться и продолжать отдых - вы ведь сюда отдыхать приехали, если я не ошибаюсь?
Марина кивнула.
- Ну вот, вы хотя бы с этим согласны, - обрадовался он. - Вот и отдыхайте себе дальше, а мы как-нибудь без вас разберемся: и с платьями, и с Машками, и с чемоданами...
- Еще сестра Коромысловой - Полина... - начала Марина.
- И с Полинами тоже, - едва сдерживая раздражение, добавил он. - И вообще хватит мне уже, что я тут с этими чемоданами таскаюсь, будто мне делать нечего. Разберемся мы, разберемся, - повторил он.
Марина ему не поверила, она прекрасно понимала, что все, о чем он мечтает, - это побыстрее от нее отделаться.
***
Однако из "уазика" Марина выбралась с твердым намерением последовать совету Мохова. Не потому, что так же, как и он, предпочитала считать случившееся с Валентиной Коромысловой несчастным случаем на воде, вовсе нет, просто другого выхода у нее не было. Все, Валентина утонула, чемодан она сама оставила у Машки, а та продала ее любимое платье по ее же, Валентининому, совету. Как говорится, решили и постановили. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
И - не исключено - она бы немедленно приступила к выполнению моховского завета - отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, - если бы... Если бы не произошло нечто непредвиденное. Она увидела директора пансионата "Лазурная даль", понуро входящего в здание милиции. Под мышкой у него был портфель, такой раздутый, будто в него засунули пару арбузов.
- Да это же, это же!.. - удивленно воскликнула Марина.
- Ну что там еще? - немедленно запаниковал Мохов, едва успевший вывалиться из "уазика" с чемоданом наперевес.
Марина, не обращая на него внимания, рысью понеслась за Павлом Николаевичем. В результате чего уже через минуту стала свидетельницей трагикомической сцены, разыгравшейся в дежурной части.
Директор "Лазурной дали", все еще сжимая в дрожащих руках свой распухший портфель, стоял навытяжку перед дежурным по отделению, наскоро перекусывающим бутербродом, и дрожащим же голосом говорил:
- Я пришел сделать заявление...
- Какое еще заявление? - буркнул дежурный, не переставая жевать.
- О растлении несовершеннолетних, - еле слышно прошептал директор, откашлялся и повторил громче:
- Я пришел сделать заявление о растлении несовершеннолетних!
Дежурный застыл со своим недоеденным бутербродом в руке, а Мохов, только что вошедший в вестибюль, немедленно включился в этот идиотский разговор:
- И кто кого растлил?
Директор обернулся на его реплику, увидел Марину и выронил из рук свой раздутый портфель:
- Вы.., вы уже тут?
- Так что там у вас стряслось? - нетерпеливо спросил директора Мохов, шаря по карманам, наверное, в поисках ключа от кабинета.
Директор сделал глубокий вдох, потом выдох, открыл рот, чтобы что-то сказать, и.., стал медленно оседать на пол.
Глава 17
ЖЕРТВА АДЮЛЬТЕРА
Пока дежурный с помощью нашатыря приводил в чувство директора пансионата "Лазурная даль", Марина, преданно глядя в глаза совершенно оторопевшего Мохова, повторяла, словно заклинание:
- Вы только ему не верьте... Не верьте... Он ее не растлевал, потому что она совершеннолетняя, ей уже девятнадцать лет!
Мохов затряс головой, как пес, вылезший из речки:
- Кому девятнадцать лет? Да о чем вообще речь? Вы меня тут с ума сведете!
- Машке девятнадцать лет, Машке! Директор тем временем пришел в себя, и дежурный, заботливо обнимая его, как барышню, за талию, усадил на стул и посоветовался с Моховым:
- Может, ему "Скорую" вызвать? Директор оклемался до такой степени, что стал активно возражать:
- Не надо, не надо "Скорую"... Все пройдет, я только сейчас...
Вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то флакончик, вытряхнул из него на ладонь таблетку и, запрокинув голову и закатив глаза, бросил ее себе в рот. Проглотил, усиленно работая кадыком, и примерно через минуту уже порозовел.
"Сердечник, - решила про себя Марина, - а смотри-ка, туда же, по девкам бегает!" Она присела на стул рядом с ним.
- Пал Николаич, Пал Николаич, вы напрасно переживаете, Машке девятнадцать лет, понимаете, девятнадцать!
- Что? Повторите! - Директор перевел на нее страдальческий взгляд.
Марина с удовольствием выполнила его просьбу:
- Машке девятнадцать лет, а значит, вы ее не растлевали!
Его губы задергались и сложились в отдаленное подобие улыбки:
- Машке - девятнадцать?
- Ну да, она сама мне так сказала.
- Сама сказала? - не поверил директор и поискал взглядом свой портфель, который по-прежнему валялся посреди вестибюля, и вид у этого портфеля был совершенно сиротский.
Мохов посмотрел на дежурного, при этом в глазах его стоял вопрос: ты что-нибудь понимаешь? Дежурный ответил ему соответствующим взглядом. Тогда Мохов приземлился на стул по другую руку от директора пансионата "Лазурная даль" и задушевно поинтересовался:
- Могу я все-таки узнать, что здесь происходит?
- Сейчас я все объясню. - Марина мужественно взвалила тяжелый груз ответственности на себя, правда, перед этим заручилась разрешением директора:
- Можно рассказать?
В знак согласия тот молча опустил веки.
Историю Павла Николаевича, Машки и покойной Валентины Коромысловой Мохов выслушал на удивление бесстрастно, ни разу не перебив Марину. А когда она наконец замолчала, в разговор неожиданно вступил сам "виновник торжества", тоном, достойным древнегреческих трагедий:
- Я пришел, чтобы все рассказать... - И после апокалиптической паузы:
- Я понял, что лучше самому все рассказать, потому.., потому что одна ложь рождает другую... Я и жене все рассказал, и она мне велела: пойди, Паша, от-, кройся, иначе этому не будет конца.
Марине стало жалко несчастного директора, которому пришлось каяться перед женой. Просто же было покойной Кристине-Валентине задурить мозги такому легковерному бедолаге!
Мохов, которому, похоже, надоел директорский монолог, исполненный жертвенного пафоса, уперся ладонями в колени и заявил тоном, не терпящим возражений:
- Короче, так, граждане, ситуация мне ясна. Вас, уважаемый, шантажировали, и мы с этим разберемся непременно.
- А как же?.. - начал было директор, но договорить ему не удалось.
- А наперед, папаша, советую вам быть поосмотрительнее. Таких Машек у нас за сезон знаете сколько бывает! - укоризненно добавил Мохов почти по-дружески. ("Наверное, не меньше, чем утопленников", - подумала Марина.) - Такой сброд съезжается - только держись. Нельзя, нельзя быть таким легковерным. - И поспешил снова обнадежить:
- Разберемся мы с этим, разберемся. А пока отправляйтесь домой, врача вызовите, что ли...
- И.., это все? - опешил директор.
- Все, уважаемый, все. - Мохов вскочил со стула и в очередной раз посмотрел на свои часы. - Я бы и рад, но больше не могу уделить вам ни одной минуты. Начальство ждет, извините.
И он ушел, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, оставив Марину и директора в вестибюле, наедине с дежурным, который, успокоившись, с энтузиазмом принялся за свой недоеденный бутерброд.