м. На минуту вынырнул из рабочего расписания, сказал пару дежурных фраз, а потом ждал, когда выговорится и попрощается. Это его привычная манера – ждать, когда человек сам догадается, что он не нужен.
А теперь хороший повод позвонить, отработать жанр встречи через многие-многие годы. Тем более что уже прошло… Гм, сколько же времени прошло с тех пор? Да и были ли они на самом деле, все эти долгие-тёмные годы?
Олег звонит Ирине. Он помнит номер телефона, ведь это та самая квартира, где они… У неё ничего не изменилось. Ирина мгновенно узнаёт, как если сидела у аппарата и ждала его звонка.
– Как дела?
– Хорошо. – И с нажимом: – Не плохо. Жаловаться нечему.
– Вот и славно.
– Вот и поговорили, – Ирина нервно (или показалось?) хихикнула.
Сама не спросит, зачем звонит, знает, что сам скажет. Если захочет.
Знает, что должно быть произнесено некоторое количество ритуальных фраз, прежде чем перейдёт к сути – оказывается, она его помнит: как он устроен, как он ведёт дела. Жена всё-таки.
– Ну, почему? Неужели нам не о чем говорить?
– А о чем бы ты хотел говорить? И зачем?
– Ну, не знаю… Столько всего было.
– Вот именно было, было и прошло. И быльём поросло… Неужели жалеешь?
– Не знаю. Хотел бы разобраться с твоей помощью.
– С каких это пор тебе понадобилась моя помощь? Ты же сам с усам…
С усам…
– Я давно не ношу усов.
– Правда? – В голосе недоверие.
– Правда. Это – правда.
– А всё остальное? Обычно ты говоришь только то, что от тебя хотят услышать. – И что ты хочешь от меня услышать, Ир?
– Ничего. Мы так давно не виделись… И я уже научилась обходиться без тебя. Давно научилась.
– Ну, хорошо ведь!
– Хорошо… – Усмешка усталой женщины. – Знал бы ты, чего мне это стоило. И как мне было плохо поначалу.
– Но теперь всё прошло.
– Дурак ты, Гагарин. Я так и не поняла, почему ты ушёл. Тогда. Тебе было наплевать на меня, да?
– Ну, что ты.
– Ты никогда меня не любил?
– Ир, зачем сейчас снова ворошить всё это прошлое, расчесывать все эти раны? – А если для меня это не прошлое… Хотя ты прав. Зачем…
Короче, Ира отпадает. Он не в состоянии провести два вечера подряд за разбором полётов. Кроме того, у неё налаженная жизнь, она живёт
"с одним неплохим человеком". И хотя любви нет, есть спокойствие.
Есть стабильность.
Завтра у них своя программа. Культпоход на стадион. Он фанат футбола. Важный матч. В конце концов, когда-нибудь "Локомотив" должен победить "Динамо". Или наоборот?
Но они обязательно встретятся. Потом как-нибудь, да? Когда будет время. Если время будет. Ты прав, вспоминать прошлое не имеет смысла. Этот гейзер больше бить не будет. Заткни фонтан. Заткнули.
Словно ничего и не было. Чужое кино.
Замусоленные, задумчивые странички записной книжки. Случайно Гагарин натыкается на ещё одну запись. Оля. О'кей, Оля, привет, как дела?
Пока не родила, перехаживает. Ты ждёшь ребёнка? Мы все его ждём. Я так рад за тебя, так рад. Да уж, а как я рада – столько попыток, столько бесплодных ожиданий. Всё-таки получилось. Значит, заслужила.
А я просто так звоню, хотел тебя завтра в ресторан позвать. Между прочим, крутой ресторан для состоятельных випов. Какой ресторан, у меня такой токсикоз, я на еду даже смотреть не могу. Ем только ночью. Встаю в шесть утра, чтобы вытащить из борща мозговую кость.
Смешно? Смешно, ага. Но всё равно приятно, что помнишь. Что вспомнил.
Оля, да. Небольшой роман в курортном городке. Чёрное море. Галечный пляж. Камни впивались в спину, когда она садилась верхом. Вот и лето прошло, будто и не бывало. Оля научила его курить траву – на юге с этим проблем не было. Их роман так и прошёл, словно бы со смазанным видоискателем. Нечёткость изображения. Взъерошенная, похожая на воробья. Умная, въедливая. Угловатая…
На всякий случай позвонил Танечке. Занято. Занята. Никому я не нужен… Только положил трубку на рычажки, звонок. Вздрогнул от неожиданности.
Звонит приятель Мишка. Мишка Самохин, рослый красавчик из второй реанимации. У него есть ещё брат-близнец Сашка. Сашка Королёв. В мединституте над нами всегда прикалывались – близнецы, а с разными отчествами. Чудо природы. Мать одна, а отцы разные. Михаил
Александрович. Александр Юрьевич. Гы-гы-гы.
У Гагарина мелькает мысль: на ловца и зверь. Может, не заморачиваться с бабами, позвать первого встречного? Сочный, низкий голос Самохина звучит издалека, словно из-под земли. Ага, снова в разъездах. Откуда на этот раз? Душанбе, а где это? Столица независимого Таджикистана, где солнце и дыни… – Как там трава?
– Какая трава?
Мишка не курит. Мишка сугубо положительный. У него одна, но пламенная страсть. Он любит одну музыкантшу, о, это та ещё история.
(15) Искусство для искусства.
– Всё то же и те же, да? Постигаем специфику барочного исполнения?
Въезжаем в как его… в аутизм?
– Ты хотел сказать – "аутентизм"? Нет, – Самохин воодушевлён, – теперь мы перешли к особенностям раннего романтизма, сменили клавесин снова на скрипку.
– Но ты признался?
– В чём? – Сделал вид, что не понял, взял междугороднюю паузу, хотя ответ очевиден. – Нет.
– Почему?
– Не могу.
– А что звонил-то?
– Да у меня закончились деньги на карточке. – Говорить о финансовых проблемах проще, чем о любовных. – Не могу разыскать Королёва, Сашка куда-то пропал.
– Ну, на самом деле известно куда, в Питере он, однако.
– Не уверен, в Питер звонил, не нашёл.
– Ну, под Питером.
– Звонил в под Питер. Но сезон же закрылся, фонтаны больше не работают.
– Понятно. (16)
– Не мог бы ты…
– Но откуда у меня…
15.
Однажды, совершенно случайно, коллега билеты подкинула, сама пойти не смогла, Миша, Михаил Александрович Самохин попал на концерт камерной музыки. В сонном, облупленном зале филармонии выступали
"Виртуозы барокко", коллектив, широко известный тягой к аутентичному
(как в старину, на старинных же инструментах) исполнению музыки.
Самохин слушал их первый раз, после работы, даже не переоделся, очень есть хотелось, в антракте перехватил в буфете сладкую булочку с чаем, расслабился. Сначала, в первом отделении концерта, он очень напрягался, хотел моменту соответствовать – всё-таки, культурное мероприятие, духовность, все дела, прислушивался к внутреннему голосу и к тому, как душа себя чувствует, откликается ли на музыку.
А затем, после булочки и чая, восприятие наладилось, покатило как по маслу. Барочные опусы, изысканные и кудреватые, закрутились вокруг ушей, проникли в сердцевину организма и остались там горсточкой пепла, томительным послевкусием.
Миша Самохин сидел в филармоническом зале, внимательно слушал
Генделя и Перселла, от нечего делать рассматривая музыкантов. Благо их в "Виртуозах барокко" не так много, все на виду. Девчушку со скрипкой из второго ряда он отметил сразу – то, как яростно она сражалась со сложными пассажами, неистово выпиливая незримые узоры и потрясая при этом густой, чёрной, как смоль, чёлкой. Полузакрытые азиатские глаза, постоянно блуждающая улыбка. Девчушка отдавалась искусству целиком – от макушки и до кончиков концертных туфель, которые (Миша ясно чувствовал это) находились под постоянным напряжением. Самохин даже залюбовался упорством и напором, с которым скрипачка участвовала в сражении с музыкой.
Потом Миша отвлёкся, перевёл взгляд на других музыкантов, которые стояли ближе к зрительному залу, их вклад в музыку был значительнее и заметнее, но вели они себя нейтрально, словно занимались привычным, поднадоевшим уже делом. И тогда он снова вернулся к черноволосой скрипачке, стал разглядывать её с удвоенной силой, словно помогая ей справиться с самыми трудными местами. И вот он уже слился с ней, с её движениями, будто бы они следуют параллельными курсами, копируя, подобно гимнастам, одни и те же движения и мысли – это Перселл их соединил-связал, торжественным, одним на двоих, звучанием.
Миша еще не осознавал, что влюбился в раскосую скрипачку, едва ли не с первого взгляда почувствовал в ней родственную душу и тело, открытое для любви, для чувств, изысканных и изящных, как звучащая в зале музыка.
В одно касание.
Он ещё не отдавал отчёта в том, что случайный культпоход перевернёт всю его жизнь. Сейчас он парит вместе с лиловым облаком барочных обертонов и придёт в себя только тогда, когда дирижёр даст последнюю отмашку, музыка прекратится и наступит пауза, тягучая и мучительная.
Аплодисменты возвращают Самохина на землю, он начинает видеть всё иными глазами, оптика изменилась, вот она, волшебная сила искусства!
Когда сознание прояснилось, Миша подумал, что совершенно напрасно пришёл без цветов, его тянуло сорваться с места и побежать к сцене, подойти к скрипачке и просто, без слов, обнять её. Дабы она поняла, что он чувствует, чтобы она ответила ему тем же. Но цветов не было, некая центробежная сила выталкивала Самохина из кресла, он вскочил и принялся хлопать стоя. Другие люди тоже вставали, тоже аплодировали, но не так страстно, казалось, Миша производит шуму больше, чем все остальные зрители. Так билось его сердце, полное новой любви. Во все глаза он рассматривал предмет обожания, превратившийся после исполнения музыки в обыкновенную, немного смущённую, коротконогую девушку.
Вот взгляды их встретились. Самохин почувствовал короткое замыкание, по невидимой вольтовой дуге произошёл энергетический обмен такой силы, что через мгновение Миша был полностью опустошен.
Нет, он не подбежал к сцене, чудачества чужды зрелым и серьёзным мужчинам. Медленно, важно, в спокойствии чинном, Михаил прошествовал в гардероб, пытаясь справиться с нахлынувшими на него чувствами, разобраться в том, что происходит. И не смог. Может, первый раз в жизни. Потом он долго стоял возле служебного входа, независимый и красивый, дожидался скрипачки. Улица выглядела как чёрно-белая фотография. Февраль подсвечивал её таинственным полумраком, нечёткими переходами света во мглу и обратно, чистый "Доктор