— Но, папа, мне же дали синий значок. Я должен доложить.
— Ну, ты же знаешь, Джо, что есть и другие решения.
Я понял, как мне нужно поступить. На следующий день я сдал свой значок.
Мамина жизненная философия совершенно не отличалась от папиной. Она просто больше говорила об этом вслух. Папа меньше объяснял словами: у него мы учились, наблюдая за ним. Он терпеть не мог, когда люди помыкают другими людьми, которым в жизни повезло чуть меньше. Никогда не говори о деньгах, требовал он от нас. И он не выносил, когда злоупотребляли любого рода властью. Он никогда не поднимал руку ни на кого из нас. «Кто бьет маленьких детей, тот ничтожный человечишка, — говорил он. — Ни один мужчина не имеет права поднимать руку на женщину, никогда». Папа работал допоздна, но почти каждый вечер ему удавалось успеть домой к ужину, чтобы посидеть за столом с нами. Папа следил за тем, как мы ведем себя за столом, — наши манеры должны были быть безупречными, — а еще он старался говорить с нами о таких вещах, как нравственность, справедливость и равенство. Иногда он говорил о холокосте. Отец не мог понять, как можно преследовать людей за то, кто они есть. «Мир допустил ошибку. Когда Гитлер уничтожал евреев, мир бездействовал. Нам должно быть стыдно. Когда творятся такие преступления, каждый из нас обязан, — говорил он нам, — во всеуслышание заявить об этом».
Мои родители редко куда-то выбирались из дома, так что когда такое все же случалось, для них это было важным событием. И вот однажды они оставили нас с Вэл дома, чтобы мы присмотрели за Джимом и Фрэнком, а сами отправились на рождественскую вечеринку в автосалоне, где тогда папа работал менеджером. Владелец автосалона был большой шишкой. Выше шести футов ростом, он тянул слова, как резину, у него была куча денег в банке и полезные связи с политиками по всему штату. Он был из тех, кто «сделал себя сам»; на рекламных щитах его компании его называли «другом рабочего человека». У него был фирменный приемчик — он любил раздавать серебряные доллары. Так он одаривал всех выгодных клиентов. Клиентам-то ладно, но когда хозяин раздавал мешочки серебряных долларов и сотрудникам, папу передергивало. Такие поступки как-то портили образ друга рабочих. Папа обрадовался, когда хозяин фирмы решил устроить рождественскую вечеринку для продавцов, секретарей и механиков. Из шоу-рума убрали все автомобили, и там должен был играть биг-бенд. Мой отец любил биг-бенды. В тридцатые годы он неплохо играл на кларнете и саксофоне, а еще замечательно танцевал. Мама надела свое лучшее платье, и они ушли.
Родителей не было всего пару часов, праздник, должно быть, только начинался, но они вернулись. Родители пошли к себе в комнату. Папа молчал. На следующий день мы узнали, что папа остался без работы. Позже мама рассказала нам, что произошло. Во время ужина они сидели за столиком, из-за которого было видно танцпол. Танцы еще не начались, когда хозяин фирмы взял ведро серебряных долларов, высыпал его на пол и наблюдал сверху вниз, как продавцы, секретарши и механики шарят по полу, стараясь набрать мелочи. Папа на секунду замер, потом встал, взял маму за руку и вышел вон. Он уволился в знак протеста.
Тогда я еще не понимал этого, или не отдавал себе отчета, но в Мейфилде отец чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег. Мы переехали в этот район в 1955 году, раньше нас здесь успели поселиться только три семьи, а потом вокруг построили трех- и четырехкомнатные двухэтажные дома, где поселились семьи молодых специалистов, только начинавших работать в компании DuPont. Это были молодые люди с высшим образованием — химики, бухгалтеры, юристы. Мейфилд тогда тоже только построили, там еще не успели подрасти деревья, хотя все равно условия были лучше, чем в Бруквью-Апартментс. Но для этих молодых людей это был лишь проходной этап: они поднимались по карьерной лестнице, и впереди их ждали солидные должности, машины побольше и дома попросторнее. Работать в DuPont значило обеспечить себе надежный доход сегодня и с уверенностью смотреть в будущее. Все остальные отцы в нашем районе носили зажимы для галстука, на которых в маленьком овале красовались буквы DuPont. Отцы, работавшие в DuPont, любили повторять: «Овал о тебе позаботится». Помните, как раньше говорили: «В Allstate ты в хороших руках».
Я всегда понимал, что мой отец предпочел бы не работать на чью-то компанию. Он предпочел бы иметь собственное дело. Но он, казалось, был ничуть не меньше уверен в своем будущем, чем остальные отцы. Мы здесь только на время, говорил он о нашем доме на Уилсон-Роуд. Мои братья, сестра и я в те дни чувствовали себя в полной безопасности. Америка будто рождалась заново для нашего послевоенного поколения. Строились новые дома, новые школы, появлялись новые модели автомобилей, новая бытовая техника, новые телевизоры и новые телешоу, где показывали таких же обыкновенных людей, как мы. Все это не вызывало у нас никаких опасений. Нужно ли было в Мейфилде страшиться вторжения коммунистов? Скорее в нашем любимом детском телешоу на ужин заявится сам Никита Хрущев.
Большинство жителей Мейфилда были протестантами, поэтому нам приходилось по воскресеньям долго добираться на воскресную мессу, но в остальном наша семья почти не отличалась от остальных. После воскресного обеда папа давал мне доллар, и я ехал на велосипеде купить на всех мороженого Brayer’s. Я возвращался, и мы вшестером сидели в гостиной и смотрели сериал про собаку Лесси, программу Джека Бенни и шоу Эда Салливана.
Однако мне всегда казалось, что в Мейфилде мой отец как-то не на своем месте. Я никогда особо не расспрашивал его о жизни. Он сам тоже ничего не рассказывал. Однако меня поражало, когда, открыв дверцу шкафа, я видел папины клюшку для поло, черные кожаные сапоги и коричневые бриджи для верховой езды, охотничий костюм; было странно смотреть любительскую киноленту о большом поместье папиного кузена на Лонг-Айленде, где у папы были собственные лошади. Еще он показывал фотографии своего любимого скакуна, Обидайа. Многое я узнал уже позже, из рассказов других людей. Однажды, когда Джимми было лет восемь, папа отвез его в Уилмингтонский аэропорт, взял напрокат двухместный самолет, и они вдвоем летали над городом. Они ездили стрелять по тарелочкам на реке Делавэр. Когда я учился в университете, отец взял напрокат сорокапятифутовое судно и повез семью кататься. Джимми был потрясен, когда узнал, что папа умеет управлять парусным судном. Рассказывали, что мой отец однажды переплыл реку Делавэр. А один раз я сам видел, как он поднялся на трамплин и прыгнул в воду идеальной ласточкой. В Уилмингтоне, штат Делавэр, никогда еще не было такого элегантно одетого, безупречно ухоженного менеджера по продажам автомобилей. Он отлично танцевал. Он любил петь и был грациозен от природы; я никогда не видел, чтобы он вел себя неловко в обществе. Но мой брат Джимми часто расспрашивал отца о прошлом, и в такие моменты всегда замечал, что тот немного печален.
Я помню, как отец говорил мне: «Ты должен получить университетское образование». Эти слова звучали вполне в его духе, как призыв из былых времен: «Ты должен получить университетское образование». Когда я думаю об этом, меня охватывает грусть. Он всегда жалел, что не получил диплома, и понимал, что это ограничивает его возможности. Напрямую он этого не говорил, но было совершенно ясно, что он имеет в виду: «Джо, никто никогда не отнимет у тебя твоего образования». Те, у кого власть и возможности, могут подчинить тебя. Они могут оставить тебя без работы, забрать у тебя деньги, лишить тебя пенсии. Но никто не может отнять у тебя твое образование. Мой отец и его брат Фрэнк даже не начали учиться в университете. И ни один из известных мне Байденов никогда не учился в университете. Но жизнь Джозефа Робинетта Байдена начиналась так, что все были уверены: этому молодому человеку высшее образование ни к чему.
Мой отец родился в Балтиморе в 1915 году, и примерно в то же время его отец, Джозеф Байден, начал работать на семью Блауштейнов. Он помогал им развозить по домам керосин в специальной повозке, на которой был закреплен большой бак. В компании предугадали наступление эры автомобиля, и тогда они стали заниматься бензином, учредив небольшую фирму под названием American Oil Company (позже Amoco). Джозефа отправили руководить отделением American Oil в Уилмингтоне. Летом отец почти всегда уезжал к своему двоюродному брату, Биллу Шину-младшему, с которым они были дружны как родные братья. Старик Шин, или Большой Билл, был суровым ирландцем и любил крепко выпить. Нам рассказывали, что он изобрел герметик, которым заделывали трещины в кладбищенских склепах. У Шинов было имение в Балтиморском охотничьем округе, и они были богаты, хотя особого значения этому не придавалось. Каждые два года Большой Билл покупал себе, жене и сыну по новому «Кадиллаку». Любимому племяннику, Джозефу Байдену, он купил «Бьюик-родстер». Отец приобрел все привычки блестящего джентльмена. Он ездил на охоту верхом с гончими, гонял на автомобиле, управлял самолетом. Он привык к хорошей одежде, прекрасным лошадям, осваивал все танцы, которые входили в моду.
Поэтому, когда его отца, Джозефа Байдена, перевели из Уилмингтона в Скрантон, мой отец, которому еще предстояло закончить среднюю школу, приехал в город на своем шикарном новом «Бьюике». Таких учеников в католических школах Скрантона еще не было, и ему пришлось нелегко. Одноклассники с новичком, имевшим замашки щеголя, не церемонились. Однако моя мама, Джин Финнеган с Норт-Вашингтон-авеню, влюбилась в него без памяти. Они поженились в Скрантоне в мае 1941 года.
Перед войной фирма Шинов получила крупный контракт на поставку герметика для торговых судов, отправлявшихся из американских портов, и мой отец начал работать в этом новом бизнесе. Большой Билл руководил отделением на верфи в Норфолке, штат Вирджиния. Билл-младший управлял нью-йоркским отделением, мой отец отвечал за бостонское. Билл-младший и мой отец жили на широкую ногу. Они управляли собственными самолетами, гоняли на них по всему Восточному побережью, охотились на лосей в Адирондакских горах. Останавливаясь в Barclay Hotel на Манхэттене, передавали на кухню для шеф-повара пару перепелок. Во время войны у Шинов все шло просто отлично, и мой отец смог хорошо заработать.