Это «другое» было глубоким увлечением историей. Она полонила его еще подростком. Часто, сидя среди запыленных ветхих книг, воскрешая великие события прошлого, он мечтал о будущем. О том, как он напишет прекрасную и единственную в своем роде книгу о революциях. Это будет честный самозабвенный труд. Вероятно, труд всей жизни. В нем будет воздано должное всему. И давно минувшее свяжется в непрерывную гигантскую логическую цепь событий.
Где-то в глубине души он верил, что такая работа у него получится.
Забрезжил рассвет. Он услышал хриплые крики и стук моторов. От берега отплывали лодки.
Соскочил с парапета и побрел в гостиницу. Возле киоска его обогнал грузовичок и тут же остановился. Шофер вытащил кипу газет и бросил продавщице на прилавок. Уехал.
Он купил газету. На первой полосе увидел портрет знаменитого преступника с измученным лицом. Прочел: «Вчера казнен Шосман». А пониже заметил себя со штангой в руках. Фотография была мутная, неразборчивая, хотя и занимала полстраницы.
«Ну что же, — решил он. — Для них я очередная сенсация. — Усмехнулся, когда подумал: — Не убийца, но тоже сенсация».
Вспомнил, что сегодня вечером будет уже дома. На душе сделалось радостно и спокойно. И понял, что не смог бы прожить здесь больше ни одного дня...
1962 г.
Три утра
Нет ничего тяжелей на свете, как ждать, ждать, ждать!
М. Горький
Я проснулся в шесть часов. Тренер читал книгу в своей постели. Я полежал немного, силясь припомнить увиденное во сне. Затея не из легких. Включил приемник. Звучал незнакомый инструмент. Чудно, заунывно и гибко, словно человеческий голос.
Тренер кивнул мне и начал зарядку.
Я спросил:
— Узнать, как выступил Иван? — Тревога не покидала меня с вечера.
— Разбудишь. Соревнования закончились ночью. Подожди.
Я не жду. Беру трубку и говорю телефонистке номер комнаты.
— Два, два, два.
Телефонистка не поняла. Я сказал:
— Цвай, цвай, цвай. — И нас соединили.
Пашин спросонок долго не мог сообразить, кто и зачем звонит. Потом прохрипел:
— Первое место. — И опустил трубку.
— Первое место, — повторил я за ним вслух.
— Молодец, — сказал тренер. — Я так и знал. Думаешь, у противников нет нервов? Есть нервы. И так же бегают в клозет. И хватаются за бока, ноют. И не спят так же.
Он стоял рядом и прямо-таки швырял слова мне в лицо:
— Нравится мне Полухин. Вчера говорит: «Зачем я буду ломать голову над возможностями противника? Пускай они ломают. Я думаю, как поднять свои килограммы. И знаю, сколько смогу. Поднимут больше — выиграют. Но я не думаю об этом. Я думаю о своих килограммах». Здорово думает! — Тренер укоризненно ткнул пальцем в мою сторону и ушел в ванную бриться.
Он бреется и строго продолжает:
— Я с Полухиным согласен. Я тоже никогда не думал о противниках. Знал, на что готов, и не «горел». И заметь себе: здорово выступал.
Один раз уж очень хотелось выиграть в Челябинске. И «сгорел». На седьмое место скатился, а подготовлен был прекрасно. — Он выходит из ванной и стоит в дверях. Шеки намылены. В руке бритва. — Я не плаваю и всю жизнь боюсь утонуть. Это понятно. Не смейся. Где я вырос, нет воды. Но ты, — он запнулся, сдержав горячее словечко, — ты же сильнее любого из них! Какие сомнения, в чем? — Он взмахивает руками так, словно я ковер и он выбивает из меня пыль. — Давить их всех надо! Как паровым катком. С твоей силой я бы... Эх! — Он повернулся и исчез в ванной. Я понимаю, для чего этот разговор с утра. Он повторится завтра и еще послезавтра. Тренер хочет, чтобы я не знал сомнений. Потому что сила без сомнений — это не только победа. Это музыка и неисчерпаемые, немыслимые запасы энергии. Это неутолимая жажда работы. Жажда на годы, пока хранится в тебе ощущение той победы.
Он говорил нужные и понятные слова. Призывные, как боевой клич. Для меня они звучат именно так.
Тренер побрился и выбирает в шкафу рубашку. Я спрашиваю:
— Все ношены?
— Нет, две свежие. — Завязывает галстук и морщит лоб. — А знаешь, не взяли ту статью в журнал. Говорят, сплошь цифры.
— В методической статье, как ваша, они неизбежны. Она построена на расчетах.
— Вместо Маши Носовой сидела какая-то ведьма. Прочла мне лекцию об искусстве. Даже театр не позабыла.
— Я что-то не пойму.
— Я и сам не пойму. Журнал специальный. Какого черта ей надо? — он пожал плечами. — Николай, позвони Пашину. Они уже встали.
Я опять сказал в трубку «цвай, цвай, цвай» — и через мгновение услышал скрипящий голос старшего тренера команды.
— Да, да, Коля. Ты разбудил меня тогда. И разбудил в минуты, которые могут еще кое-как сохранить здоровье и работоспособность старому неврастенику. Как Иван? — переспросил он. — Все было на волоске. Он дико нервничал. В рывке трясся, как загнанная лошадь. Щеки запали. Мокренькая челка. Виновато озирается. В толчке не встал с начальным весом. Мы все за головы. Неужели «баранка»? Потом собрался. Толкнул. В общем набрал равную с Бассевичем сумму.
Повторное взвешивание. Ребята нагишом. Хлынула публика. И тут мы с ужасом вспомнили курицу, которую сожрал этот гурман. А поляки — сколько бутылок кока-колы истребил Бассевич!
Курица оказалась полегче кока-колы. И какими сладкозвучными были звуки фанфар!
Я передал рассказ тренеру, и мы смеялись.
За завтраком тренер говорил:
— Твоему противнику пора остановиться. Ты знаешь почему. А тебе шагать да шагать. Вот... А жим? Жим я умею тренировать. — Он коротко и убедительно рассказал как и попросил не очень распространяться об этом. — Если бы я знал рывок и толчок, как жим! — И он сжатыми кулаками показал, что тогда у меня были бы неслыханные результаты. Он даже закрыл глаза. — В рывке поменяем стиль и хват. Мышечная масса требует этого: вес у тебя изрядный. И посмотрим! — Он положил локти на стол и приблизил свое лицо к моему. — Если бы ты случайно не разнес на тренировке нос пустым грифом, ты бы уже столько рвал!..
Минут десять мы молча завтракали, пока тренер не разделался с кофе.
— Нет, Николай, ты не тот, что в Софии. Там в любую минуту мог сорваться на крик, истерию. Нервы, нервы... Здесь ты молодец. Вера в сделанное на тренировках должна быть — это главное. И в Софии я не сомневался в победе. Ты одной ногой в могиле будешь, а любого обыграешь. Сейчас ты спокоен. Я вижу.
Красные черепичные крыши. Паутина из проводов. Уличный фонарь с грязным, закопченным плафоном. Серое небо. Серая улица. Серое ползет в комнату. И комната поэтому тоже сумрачная, неуютная.
Уже полчаса из ванной доносятся свист и песни. Там тренер.
Я лежу на диване и думаю о завтра. О женщине на обложке журнала. О жизни, в которой я постоянно вижу себя со стороны и не рад этому, как встрече с надоевшим человеком. О картине на стене, написанной небрежными расплывчатыми мазками.
Нудный тон диктора утомляет, и я выключаю радио.
Закрыл окно — сильно шумит улица.
Раздражают мелочи. Это плохо. Да, спать по пять часов перед соревнованиями мало. Подолгу не засыпаю. Сегодня, если смогу, отдохну днем. На ночь — снотворное и пораньше лягу.
Вошел тренер. Взял рубаху.
— Ну что? — смотрит в глаза.
— А вот что. Широчайшая и круглая мышцы спины у вас колоссальны, — замечаю я с преувеличенным восторгом. — Мощные и рельефные, будто вы атлет, а я ваш тренер.
— Какие там мышцы, — тренер смущенно улыбается и неожиданно говорит: — Выиграть чемпионат мира, и все! Больше ничего не надо. А когда у них магазины открываются?
— Не знаю.
— Надо побриться. — Тренер снова скрывается в ванной. Я иду за ним. Стою в дверях за его спиной и рассказываю.
— Дизье — классный атлет. Как он вчера выступал! Какой запас силы! Если бы не чрезмерное возбуждение! Проиграл в том году первое место и, видно, отчаянно трудился. Силища неимоверная, но волнение помешало. Не точная работа. То в рывке перебросит штангу назад. То в толчке возьмет на грудь страшный вес, с груди — никак. А «тянет» штангу резко, зло, словно и не вес. Потрясающее зрелище! Сила бурлит, а нервы не справляются.
— Что ты равняешь всех с собой? Повторяю: ты на двадцать голов выше своих противников. И нервы у тебя в порядке. Спишь, как младенец. Вот аппетит бы получше!
Я молчу.
— Когда завтракать? — спрашивает тренер.
— Я вас жду.
— А я тебя.
— После соревнований не ем. Не могу. И перед соревнованиями тоже. В Риге побил рекорд — две ночи глаз не сомкнул, от еды тошнило. А выступил на рекорд всего в одном упражнении.
— Спина болит. — Тренер морщится. — Встать утром не мог. Наклоны поделал — разогнал. Клин клином вышибают.
— Да, спина у нашего брата штангиста — слабое место.
— Пойдем есть?
— Да, пойдем.
Каждое утро я из своей постели смотрю в окно. И замечаю новые подробности. На кирпичной стене дома напротив — старинные часы. Острые стрелки и медная зелень цифр. Колокола в гари и пыли. Дымок фабричной трубы.
Тренер только что встал. Разглядывает площадь и сообщает:
— Цветочники поехали. — Смотрит на часы. — Половина седьмого. А укатили вечером в девять. Маловато времени для радостей.
Берет галстук и измеряет окружность моего бицепса и своей талии.
— Такими руками тонну поднимать. А он сомневается. Нужно поплотнее позавтракать. Обедать не будем. Не стоит перед соревнованиями. Я бульон заказал. А потом... — Бьет кулаком воздух.
После он делал зарядку и говорил:
— Проснулся в половине шестого — ты спишь. Обрадовался. Все, значит, идет отлично. Выйти страх — как нужно было! Терпел, чтобы не разбудить. — Тренер с видимым удовольствием наклонился. У него сильные мышцы. Смуглая волосатая кожа. И по-юношески впалый мускулистый живот. — Сегодня на чемпионате мира я выжму, вырву, толкну! — вдруг с пафосом отчеканил он, называя цифры моих лучших результатов. Делает это, чтобы укрепить уверенность во мне. — В жиме выступай спокойно, как на тренировке. Жим не любит волнений. Владей собой. На помост выходи хозяином. В рывке надо возбудиться. А в толчке лишь ногами передвигай, и так задавишь. Твое любимое движение. Близко. никто и не подберется.