И вне всякой связи со своим рассказом спросил:
— Вы еще не видели могилы Шаляпина в Париже? Нет? Шаляпин — и простой холмик, ныне заброшенный. А это Шаляпин! Правда, мы не удивляемся. Наше настоящее. Так сказать, парадоксы. Париж, Париж... Нас из Киева было четверо. Чтобы выжить, мы создали коммуну. — Гуляев чуть улыбнулся и покачал головой. — Да, да. Настоящую коммуну: деньги общие, одежда — тоже. Снова парадокс?! Белый офицер и коммуна! Но без нее на первых порах сдохли бы. Боже, каких парадоксов не бывает в жизни! От чего бездумно удрал — к тому сознательно пришел.
Пока перебивались случайными заработками, жили дружно. Вскоре один из нас, бывший корнет Его Апостолистического Величества Франца Иосифа тринадцатого кирасирского полка и мой бывший друг, получил приличное место, а я заболел. Тогда этот тип заявил нам, что не намерен кормить ватагу бездельников и оплачивать больничные счета. Остались втроем и были дружны, пока не повезло следующему...
...Тренер и Гуляев оживленно беседуют. А всего день назад тренер почти не замечал старика. Но вчера мы побывали в посольстве, и с Гуляевым по-приятельски обошелся наш пресс-атташе. Потом он же порекомендовал нам старика гидом. Тогда тренер признал Гуляева и де-факто и де-юре. Сейчас они неразлучные друзья.
Облезлые металлические вертушки пропустили нас в метро. Сергей удивленно сказал, оглядывая станцию: «И куда только не занесет человека обыкновенная разножка!» Мы засмеялись.
В подпрыгивающем стареньком вагончике тесно. Я прислонился к стене и смотрю в угол. Из угла доносится гитарный перезвон и мечтательный голос. Играет цыган в модном пиджачке с серой бабочкой. Хмельной взгляд из-под разудалых черных кудрей. Струны поют грустно и задушевно. Люди в вагоне смолкают и слушают. Я вдруг опять подумал: «Надо обязательно сделать все, чтобы удался рекорд. Это так нужно здесь».
На улице за нами увязалась толпа репортеров. Они были одержимы одной манией: снимать нас в самых нелепых позах и задавать глупые вопросы. Особенно нахально держал себя лысеющий бородач в вельветовой богемной куртке нараспашку. Он непременно решил увековечить нас с бутылкой кока-колы, сигаретами или конфетами в руках. Он опустошал все встречные уличные автоматы. Отказ удваивал его энергию.
— Мосье, только два снимка. Пейте из горлышка. А Вы, мосье менеджер, отнимайте бутылку, — требовал он. — Подпись будет: «Тебе еще рано пить, дорогой».
Оставался еще час. Мы было договорились посидеть в кафе на улице, но Сергей запротестовал: «Только не с этой компанией. Сожрут». И мы двинулись в раздевалку. У дверей наших спутников остановил полицейский. Они показывали ему корреспондентские карточки и трещали, словно сороки, но полицейский никого не пропустил.
В раздевалке все красного цвета, только стены розовые. На захватанной руками двери бумажная табличка: «Achille Zavatta». Я читал в «Огоньке» об этом знаменитом французском клоуне. «Сегодня публика видит в нас что-то общее с ним. Пришли поразвлечься», — думаю я и сообщаю всем, кто такой Ахилл Заватта. Сергей иронически смеется.
— Костя, мы с тобой нынче вместо него: оба не в форме, а ради нас вся потеха. Поневоле заделаешься клоуном. — Он щупает свои мышцы и смеется громче: — Всех насмешим!
— Сергей, помнишь выступление в Лондоне? Тогда неделю не спали, чуть не задохлись в тесном номерке. Кормили организаторы матча плохо. Не «железо» поднимать, а... — Я так и не подыскал подходящей «тяжести» и сказал: — И все равно здорово «сработали». Иначе было нельзя. Сейчас тоже нельзя, Сережа.
Пришел тренер и объявил:
— Вот такой зал! — и поднял большой палец.
Гуляев озабоченно подхватывает:
— Ну, ребята, парижане ждут от русских силы. Не осрамитесь.
Мы смотрим на Гуляева и молчим.
Сергей повернулся к окну и как-то серьезно вздохнул.
— А вечер-то какой славный!
В дверь просунулась лысая голова репортера-бородача.
— Что говорит мосье Серж?
— Хорошая погода, — перевел я.
— О да! Нарядные люди и такие сладенькие женщины. — Репортер подмигнул. — О, ля, ля! Мадам, добрый вечер!
Сергей послушал перевод и сказал:
— Наверное, сексуальный психопат. Посмотри на рожу.
Тренер сидел в кресле и смеялся.
Зашли немцы и поздоровались. Старик тренер вежливо сообщил:
— Какая чудесная погода!
Маленький немец-полулегковес мрачно заметил:
— И надо поднимать «железо». Чудесное «железо».
Все заулыбались. Потом немцы ушли. Я лежал и думал, что все спортсмены, наверное, одинаковы. Перед соревнованиями волнуются и жалуются на свои хворобы. Желчны и раздражительны. А выступают с азартом, как ни в чем не бывало.
Тренер расхаживает в коридоре и напевает себе под нос. Его ботинки отчетливо стучат по полу.
«В Париже надо выступать здорово. Русские всегда выступали здесь с блеском». Вспоминаю Шаляпина, Поддубного. Какая реклама: «Сильнейший человек всех времен и народов!» Это, конечно, крепко преувеличено.
— «Юный корнет и седой генерал...» — доносится из коридора тенорок тренера.
— Эх, надоело в песнях душу разбазаривать! Костя, пойдем поглядим на зал, — зовет меня Сергей.
Мы идем по бетонной лестнице. Внизу стоят уже два полицейских. Тот, который не пропустил репортеров, останавливает Сергея за плечо. Щупает его мускулы. Вертит. Сергей ошалело хлопает глазами. Я сам не пойму, что нужно этому человеку в крылатке. Наконец полицейский хлопнул Сергея по плечу.
— Хороший коммунист!
— Ну и нахалы! — говорит мне Сергей уже в зале. — Но что делать? Бить по морде?
— По морде нельзя, — назидательно объясняю я. — Будет международный конфликт. Надо оформить протест через посольство.
Сергей недоверчиво глядит на меня.
— А ну тебя! Тут серьезное дело.
— Какое серьезное? Он завидует, а ты кипятишься.
— Хамье! Один предлагает проституток, другой говорит глупости. В газете пишут, что я жизнерадостный комбайн для поднятия тяжестей.
— Они от всего сердца, Сережа, — смеюсь я.
С нами здоровается президент спортивной федерации. Мы шаркаем ногами и кланяемся, словно испанские гранды. Я удивляюсь себе.
На помосте — сверкающая никелем штанга. Сергей ловко вспрыгнул на сцену и попробовал гриф.
— О'кэй! — сказал он развязно. — Только поднимай.
В раздевалке он лег на раскладушку, а я сел на стул. Потом к нам заглянул Гуляев и сообщил:
— Мухачи начали.
Мухачами называют ребят из легких весовых категорий. Они всегда выступают раньше нас.
Сергей с Гуляевым ушли.
Редкие голоса в коридоре. Приглушенный уличный шум. Неуютные стены.
Скоро Сергей и Гуляев вернулись. Сергей снова прилег и опустил на пол руки. Гуляев массировал его с явным удовольствием.
— Я дипломированный массажист, — хвастался он. — Для нас, спортсменов, массаж — великая вещь. Мышцы приучаем слышать.
— Братцы, да это же носилки! — всполошился Сергей, ощупывая «раскладушку».
— Вздор! — успокаивает Гуляев. — Вздор!
— Нет, не буду лежать. Ни за что не буду. Я еще не труп!
Я задремал. Может быть, на две-три минуты. Когда очнулся, Гуляев рассказывал:
— ...Я к нему пришел и говорю: «Вы честный человек, Пальяр». А Пальяр мне в лоб: «А вы откуда знаете?» — Гуляев бережно мнет размякшее плечо Сергея и улыбается своим словам. — Я опешил, а Пальяр разошелся, кричит: «Может быть, вы расскажете мне, как я получил это кафе?! Ха, «честный человек» был гарсоном и прислуживал на пляс Пигали в бистро. Он подставлял пьяным клиентам пустые бутылки из-под шампанского. Зимой пускал проституток погреться. «Честный человек» не взял потом на работу родного брата. Брат был слишком беден. А брат есть брат, и заставлять работать его, как всякого другого, я не мог. Я отказал ему. А теперь водятся деньжонки, и я для всех — господин Пальяр. Честный человек!» — Гуляев улыбался тонкими красивыми губами. — Со всего доля. Да, Пальяр, не из тех, кто плюет в бутылку.
Я слушал, и мне казалось, что я не буду сегодня выступать. Я просто случайный зритель. Рассказ Гуляева отвлекал.
— Я был менеджером, и Чони тренировался у меня, — говорил Гуляев. — В Европе он давил всех. Редкий боксер. Я был менеджером, потом меня сожрали другие менеджеры, — уточнил старик. — Так вот. Чони никогда не выступал без капель.
— Допинг? — спросил я.
— Капли воды, — усмехнулся Гуляев. — Капли обыкновенной воды. Чони не знал своей силы. Всегда сомневался. И меня осенила идея. Взял дома пузырек, налил воды из-под крана и подкрасил чаем. Перед боем показал пузырек. «Чони, это — великоленное тонизирующее средство. Наше национальное, русское». Чони взмолился: «Дай». Я согласился, но сердито пояснил: «Капли строго по счету. Пять капель удваивают силу. Тогда ничего не бойся! Десять — ослабнешь. Двадцать — не сдвинешь ноги». С тех пор Чони не проигрывал. Если попадались злые противники, я наливал ему шесть капель. И он рвал и сокрушал все, что попадало под кулак! Как-то я забыл пузырек. А ему на ринг. Пришлось выложить правду. Чони не поверил. Проиграл бой, затем другой. Упрашивал достать капли. Я смеялся. Он взял и ушел от меня. Решил, что скрываю от него свой секрет.
Сергей дремал, блаженно улыбаясь.
— Чони и Хаманн — мои лучшие ученики.
— Хаманн? — переспросил я.
— Немец Хаманн — третий боксер Европы до войны. Чони и Хаманн ненавидели друг друга. Однажды Чони никак не мог свалить противника. Поймать поймает, да только удар неплотный. В перерыве говорю: «Вон видишь, Хаманн сидит с крашеной шлюхой. Весь бой смеялись над тобой. Смотри, они и сейчас смеются». Хаманн, как нарочно, что-то своей бабе шепчет на ухо, и та хохочет. Чони от злости чуть дурно не стало. Гонг. Чони выпрыгнул на ринг. Хлоп! И противник в нокауте.
Пришел тренер и увел Сергея на разминку.
Я дождался, когда стихли их голоса, и спросил Гуляева:
— Александр Григорьевич, а почему не вернетесь домой?