Седло и стремя
Севьян Израилевич ВайнштейнМихаил Васильевич КрюковСедло и стремя
Спор у Медного Всадника
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
…— Завершая нашу встречу с этим выдающимся творением скульптора Фальконе, я хочу еще раз подчеркнуть глубокий реализм образа Петра, необычайно удачную ритмическую связь его фигуры с конем, а всего изваяния — со скалой-постаментом, — громко произнесла молодая девушка-экскурсовод, обращаясь к группе стоявших возле нее людей.
— Скажите, — прервал ее один из присутствующих, — а что — разве Петр I не пользовался стременами? Ведь на статуе их нет!
Этот вопрос не был для экскурсовода неожиданным: ей, как видно, и раньше задавали его.
— В жизни царь, конечно же, пользовался стременами, — отвечала она своим хорошо поставленным голосом, — но талантливый скульптор, стремясь подчеркнуть целеустремленность преобразователя России, счел эту деталь, как, впрочем, и седло, излишней. Напомню вам, что писал по этому поводу Радищев в своем известном «Письме другу, жительствующему в Тобольске» 8 августа 1782 года, то есть на следующий день после открытия монумента: «Узда простая, звериная кожа вместо седла, подпругою придерживаемая, суть вся конская сбруя. Всадник без стремян в полукафтанье, кушаком перепоясан, облеченный багряницею, имеющ главу, лаврами венчанную, и десницу простертую… Но позволь отгадать мне мысли творца образа Петрова. Крутизна горы суть препятствия, кои Петр имел, производя в действо свои намерения; змея, в пути лежащая, — коварство и злоба, искавшие кончины его за введение новых нравов; древняя одежда, звериная кожа и весь простой убор коня и всадника суть простые и грубые нравы и непросвещение, кои Петр нашел в народе, который он преобразовать вознамерился…»[1]
Эрудиция экскурсовода подавила толпу. Но в наступившей тишине неожиданно прозвучал голос какого-то скептика:
— Может быть, дело и не в этом. Ведь Петр изображен в одеянии древних римлян, а у них стремян вроде бы вообще не было. Я где-то читал, что Фальконе использовал в трактовке образа Петра некоторые черты памятника римскому императору Марку Аврелию…
— Верно, верно! — поддержал его сосед. — Об этом еще Адам Мицкевич писал…, — и тут он процитировал на память несколько строк из стихотворения Мицкевича «Памятник Петра Великого», в котором поэт прямо говорит о «царе-кнутодержце в тоге римлянина»[2].
— Ну, знаете ли, — решительно не согласился с этим другой экскурсант, — быть того не может, чтобы римляне не знали стремян; чтобы в Риме с его высокой культурой не было такой простой штуки! Стремена — вещь необходимая, уж я-то знаю, сам кавалерист. Попробуйте-ка проскакать часа два без седла и стремян, а потом уж и рассуждайте о Марке Аврелии!
Группе давно уже было пора возвращаться в гостиницу, и шофер автобуса, которого волновало не отсутствие стремян на царском монументе, а барахлившее реле стартера, начал нетерпеливо сигналить гиду. Но теперь уже, казалось, никакая сила не в состоянии была остановить спорщиков…
И неудивительно. Даже среди специалистов по истории материальной культуры человечества до сих пор нет единого мнения о том, когда, почему и при каких обстоятельствах возник такой специфический и весьма важный атрибут снаряжения всадника, как седло со стременами. Между тем изображения всадников и конской упряжи известны с глубокой древности: около трех тысяч лет человека верхом на коне запечатлевали на камне, рисовали на фресках, его фигуру лепили из глины, отливали в металле. Многие древние авторы писали об использовании лошади для верховой езды, а Ксенофонт оставил своим потомкам даже специальный трактат «О коннице», в котором он между прочим подробно описывает требования, предъявляемые к конской упряжи. К этому следует добавить, что сама эта упряжь — нередкая находка в датированных археологических памятниках.
И тем не менее представления ученых о том, когда появились стремена и жесткое седло, к которому они крепились, расходятся настолько резко, что разрыв в предлагаемых датировках составляет не десятилетия и даже не века, а целое тысячелетие…
Два ассирийских барельефа
Колесницы и конницу взял я с собой…
Вид человека, лихо гарцующего верхом на осле, не может не вызвать у нас сегодня снисходительной улыбки. Другое дело — лошадь! Она словно специально создана для того, чтобы скакать на ней, преодолевая расстояния и преграды.
Однако простая и логичная мысль о том, чтобы сесть на лошадь верхом, почему-то совершенно не приходила в голову человеку на протяжении тысячелетий после того, как это животное впервые было одомашнено. Как показывают новейшие данные, доместикация лошади произошла, вероятнее всего, в IV тысячелетии до н. э. в Северном Причерноморье[3]. Две тысячи лет спустя на огромных территориях Евразии получает распространение обычай использования легких двухколесных повозок, запряженных парой лошадей. В это время существовали уже развитые приспособления для управления упряжной лошадью (кожаная сбруя с металлическими распределителями ремней, удила с псалиями и др.). В принципе аналогичные по своему устройству колесницы мы находим в раскопках гробниц иньских правителей древнего Китая, на наскальных рисунках Монголии, Тувы, Алтая, Средней Азии, на египетских фресках. И хотя некоторые исследователи трактуют отдельные шумерские тексты, датируемые II тысячелетием до н. э., как косвенные свидетельства спорадического использования коня для верховой езды[4], но изображений всадников в эту эпоху еще нет.
Впрочем, по крайней мере одно исключение из этого правила все-таки существует. В древнеегипетской батальной сцене, датируемой XIV в. до н. э., мы видим воина, скачущего верхом. В руках у него поводья, но они слишком длинны, чтобы сдержать коня. Сидит этот человек в крайне неудобной, неустойчивой и напряженной позе, почт на крупе (рис. 1). Не случайно поэтому многие исследователи считают, что перед нами не опытный всадник, а дезертир, решившийся на крайний риск: обрезав постромки и взгромоздившись на упряжную лошадь, он бежал с поля брани[5].
В IX в. до н. э. верховых лошадей уже использовали в своем войске ассирийцы, но делали они это очень своеобразно. На бронзовом барельефе, относящемся примерно к 850 г., изображена группа всадников, стреляющих из луков. Характерно, что сидят эти лучники примерно так же, как это делал упоминавшийся нами египтянин, — сдвинувшись далеко назад, к крупу лошади. В таком положении контролировать действии коня шенкелями невозможно, а руки у воинов заняты. Поэтому чувствуют они себя на спине лошади явно неуверенно, и в тот момент, когда нужно спускать тетиву, их лошадей придерживают под уздцы пешие солдаты (рис. 2).
Это изображение относится ко времени «второго возвышения» Ассирии, когда Ашшурнасирпал II и Салманасар III предпринимали активные завоевательные походы против Урарту, Вавилона и других соседних государств. Возможно, что рассматриваемый барельеф свидетельствует о применении ассирийцами своеобразной новинки и области военной техники и тактики: севшие на лошадей лучники получали лучший обзор местности и могли поэтому эффективнее поражать врага. Но, произведя залп, они, видимо, тут же спешивались, во всяком случае стрелять на скаку еще не умели.
После временного упадка Ассирийской державы, которым отмечена первая половина VIII в. до н. э., реформы Тиглатпаласара III создали предпосылки к ее новому возвышению. При Ассархаддоне ассирийцы уже широко применяли конницу. Полагают, что с наибольшим успехом она использовалась в пересеченной местности, где традиционным колесницам действовать было трудно. Дошли до нас и изображения ассирийских всадников этого времени.
На каменном барельефе из Ниневии (рис. 3) хорошо видны не только фигуры воинов, скачущих верхом, но и детали их вооружения, конская упряжь, даже выражение их лиц. Какова резкая разница в этих двух изображениях, которые разделяет не более двух столетий! Ассириец VII в. до н. э. сидел на лошади так же, как это принято и в наши дни. В его облике нет ни тени прежней скованности и неуверенности. Он галопирует, бросив поводья и размахивая боевым топором. Пожалуй, никто не усомнится в том, что он — профессиональный наездник. Чем же объяснить столь быстрый прогресс в технике верховой езды у ассирийцев?
Весьма убедительной представляется точка зрения тех исследователей, которые связывают распространение конницы в Ассирии с проникновением в Переднюю Азию кочевников-скифов[6]. Впервые этот народ упоминается в ассирийских текстах около 700 г. до н. э. То было время, когда скифские племена начали стремительно продвигаться из степей Придонья на юг, вдоль побережья Каспийского моря в Закавказье (недаром Эсхил назвал Кавказ «скифской дорогой»). Вскоре кочевники начинают всерьез вмешиваться в большую политику ближневосточных государств. Около 674 г. до н. э. царь скифов женится на дочери Ассархаддона и оказывает «царю царей» важную услугу, вступив с ним в союз. Впрочем, это не помешало скифам позже объединиться с мидийцами и захватить в 612 г. Ниневию, что привело в конечном итоге к падению Ассирийской державы. Вот на каком историческом фоне, надо полагать и произошли те существенные сдвиги в военной технике, которые зафиксированы двумя ассирийскими барельефами.