А когда Симон затевал генеральную уборку, все в доме знали — тенор собирается на гастроли. Его гастрольная география ограничивалась Грузией. Уезжал он ненадолго, а возвращался, груженный сулугуни и живой птицей.
Сколько Леван знал Симона, столько помнил и его неизменный потертый костюм, всегда блестевший от тщательной утюжки. Кстати, пиджак Симон никогда не снимал, даже если весь город изнывал от жары. И всегда носил белую сорочку и галстук-бабочку — черную, в белый горошек.
Репертуар Симона соседи выучили наизусть. Да это было и нетрудно! Обычно в концертах он исполнял два романса: «Когда я на тебя гляжу…» и «Ты — тростник». А по утрам, закончив уборку, Симон усаживался за рояль и заводил свои бесконечные «о-о-о», «а-а-а»…
Леван вышел на площадку, нажал кнопку звонка у соседской двери и тотчас услышал шаги. «Значит, он дома», — подумал Леван и приготовился к встрече. Дверь открылась, и Хидашели удивленно раскрыл рот. Перед ним стояла красивая женщина с яркими крашеными волосами. На вид ей было не более тридцати.
— Простите… — растерялся Леван. Потом посмотрел на табличку у звонка. Уж не ошибся ли!
— Вы не ошиблись, — кокетливо проговорила женщина. — Симон живет здесь, а я его жена.
«Жена!» — чуть было не вскрикнул Леван, но вовремя сдержался. Он еще раз внимательно оглядел женщину. На ней было платье с глубоким вырезом. Леван это заметил. Он заметил и красивые, наверное, крашеные, волосы, и нижнюю, слишком полную губу, которая придавала ее лицу несколько капризное и вместе с тем детски-наивное выражение. Но из-под густо накрашенных ресниц глядели глаза опытной, уставшей женщины.
Она тотчас же почувствовала, что понравилась Левану, и довольная улыбка появилась на ее лице. Дверь своей квартиры Леван не закрыл, и она сообразила:
— Вы Леван Хидашели?
— Да. А откуда вы меня знаете?
— Ваша мама так вас обрисовала, что если бы мы встретились с вами на улице, то и тогда я бы вас узнала.
— И что же она говорила? Наверное, что сын ее красив?
— Да, очень, мол, красив, — засмеялась женщина.
— Тогда я, наверное, разочаровал вас?
— Нет. Пожалуй, нет. Я так себе вас и представляла. Прошу, заходите.
— Благодарю. Простите, что потревожил. Я хотел видеть Симона. — Левану неловко было просить утюг у незнакомой женщины. Вообще он терпеть не мог гладить и не любил, когда мужчины занимались домашними делами. Но положение было безвыходное.
Она догадалась, что Леван что-то хотел попросить.
— Заходите. И скажите, что вам нужно.
— Если вам это нетрудно, одолжите, пожалуйста, мне утюг.
— Сию минутку, — улыбнулась женщина, — заходите.
Леван вошел в комнату.
Все изменилось в доме Симона Канчавели. Огромный старомодный рояль исчез куда-то. Вместо него комнату украшало маленькое коричневое немецкое пианино. Старого стола с львиными лапами тоже не было в комнате. Его заменил маленький столик на изящных тонких ножках. Посреди стоял черный кувшин с красными гвоздиками. Хрусталь был заменен керамикой. Со стен были сняты старые, знакомые Левану с детства репродукции, вместо них висела одна-единственная японская гравюра.
— Вы знаете мое имя, а я не знаю, как к вам обращаться.
— Иза!
— Между прочим, Иза, должен вам сказать, что я никогда не сомневался в том, что Симон Канчавели человек со вкусом.
Услышав имя мужа, Иза вздрогнула и как-то пристально посмотрела в глаза Левана. Она хотела понять, что это было — похвала или ирония. А Леван улыбался и внимательно разглядывал ее.
— Боже мой, какая дура, я даже не предложила вам сесть. Пожалуйста.
— Благодарю. К сожалению, я очень спешу.
— Вы с дороги? Может быть, хотите перекусить?
— Что вы! Разве я позволю себе так вас беспокоить?
— Может, выпьете кофе?
— С огромным удовольствием, если бы время было. — Леван достал сигареты из кармана и предложил закурить.
Иза взяла сигарету, а потом вдруг удивилась:
— Откуда вы знаете, что я курю?
Леван улыбнулся. Иза почувствовала насмешку и растерялась.
— Я принесу утюг. — Она вышла в другую комнату и моментально вернулась с утюгом.
Леван еще раз церемонно извинился.
Иза проводила его до двери.
— Я сейчас же верну его вам, — сказал Леван и снова оглядел ее с ног до более чем смелого декольте. Он даже зажмурился и произнес: — Передайте уважаемому Симону, что вы достойны стольких его ожиданий.
Леван забрался в ванную. Пустил холодную воду. Внезапно почувствовал холод. Оделся торопясь. Уже у самой двери взглянул в зеркало, провел рукой по лицу и вернулся. Быстро снял сорочку, побрился и снова умыл лицо. Через несколько минут он был готов к выходу. И тут только вспомнил, что надо бы позвонить брату. Трубку взял Тенгиз.
— Здравствуй, — тихо сказал Леван.
— Приехал! Ах ты обезьяна! — Тенгиз сразу узнал голос брата. — Почему не сообщил? Встретили бы.
Левану не понравилось «ах ты обезьяна». Его раздражало, когда брат на правах старшего обращался с ним как с малым дитятей.
— Не хотел беспокоить семейного человека. Ну как вы? Как живете?
— Что ты расспрашиваешь по телефону? Сейчас же приезжай сюда! Циале что-то нездоровится. Простудилась она у меня.
«Простудилась она у меня», — Левану не понравилось и это. Он тут же вспомнил всегдашние нравоучения брата. Однажды, когда Леван еще учился в школе, Тенгиз ударил его по голове. Леван вскипел и ответил брату пощечиной. Тенгиз не ждал этого и, наверное, собирался здорово отколотить брата, но, когда увидел глаза Левана, остановился. Он понял, что перед ним уже не мальчик, и после этого никогда не поднимал на него руку. Но в наставлениях никак не мог себе отказать. И всегда держался в отношении Левана покровительственно.
— Как дети?
— Отправил их в деревню. Мама пишет, что там все в порядке. Сейчас же приезжай! Поговорим, вместе пообедаем.
— Хорошо. Еду. — Леван повесил трубку.
«Заодно позвоню и Маринэ, — подумал он и снова взял трубку, — но в Тбилиси ли она сейчас?»
— Алло! — услышал он незнакомый голос.
— Это квартира Миндадзе?
— Да.
— Попросите Маринэ.
— Я вас слушаю.
— Здравствуй, Маринэ!
— Здравствуй, кто это?
— Твой Леван Хидашели.
— Боже мой, Леван! Мамочка, Леван приехал! Леван! Как ты? Где ты? Сейчас же приезжай к нам! Знай, я больше не буду с тобой разговаривать по телефону. Лови машину и сейчас же приезжай.
Маринэ повесила трубку.
У Левана просияло лицо…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Металлурги с уважением относятся к физически сильным людям. Такая у них профессия. Мужество и сила металлургу необходимы.
Может быть, именно поэтому главному инженеру Руставского металлургического завода Михаилу Георгадзе Леван приглянулся с первого взгляда.
Сам-то главный вовсе не был типичным металлургом — небольшого роста, полный, давно перешагнувший за пятьдесят, он часто жаловался на одышку и сердце. Врачи советовали ему уйти на отдых или хотя бы перейти на другую работу. Он боялся этих советов как чумы.
Георгадзе не мог расстаться с заводом, хотя в политехническом ему настоятельно предлагали кафедру. Однажды он согласился прочесть в институте цикл лекций по своей основной специальности — металлургии чугуна — и с трудом выдержал там несколько дней. Болтовня преподавателей во время перерывов показалась ему пустой и недостойной, а шахматные доски в профессорской обозлили окончательно. Эту игру он считал занятием для бездельников. Не понравилось ему и то, как одеты преподаватели. Белые рубашки, жилеты, яркие галстуки. Он не выносил франтовства. Об инженере, который умудрялся выходить из цеха чистым, он категорически говорил: «Это не металлург». Он приходил в ярость, даже если видел у кого-нибудь из рабочих часы на руке.
Но белую сорочку под давлением домашних и ему пришлось надеть. И, глядя на себя в зеркало, он ворчал:
— Эх, только душа металлурга у меня и осталась.
Вся его жизнь прошла на заводах. Он долго работал в России. Когда построили Рустави и он вернулся домой, то оказалось, что ему даже трудно говорить по-грузински.
Он не любил ходить в гости, в театр, считая все это напрасно потраченным временем. Видеть не мог, как мужчины петушатся перед женщинами. А длинные тосты сводили его с ума.
— Боже мой, — говорил он, — как это они придумывают столько глупостей!
Однако выпить он любил и предпочитал вину водку.
— Жди, пока вино разберет, — повторял он всегда в свое оправдание.
Теперь он редко позволял себе выпить, а прежде бывало частенько — вызовет шофера, направит его на рынок за свеженькой рыбкой, и поедут они вдвоем куда-нибудь в духан.
Однажды начальник смены из литейного Эльдар Сихарулидзе пригласил Георгадзе на свадьбу.
Отец Эльдара был кинорежиссером. За великолепно сервированным столом собрались друзья Сихарулидзе, среди них много актеров.
Главный инженер, как он сам потом говорил, чувствовал себя неловко в этой шумной, болтливой компании. Подождал, пока выпили первые тосты за жениха и невесту, а потом тихо сказал заводским ребятам:
— Посоветуйте Эльдару уйти с завода. Пусть устроится где-нибудь по научной части. Из человека, который ест на таком фарфоре, металлург не получится.
И незаметно, тихонько ушел.
Действительно, не прошло и двух месяцев, как Эльдар оставил завод и определился в НИИ металлургии.
— Я же вам говорил, что из него ничего путного не выйдет, — сказал Михаил почти с удовлетворением. — Способный и старательный человек легко может стать ученым, но не металлургом. Металлург в первую очередь должен быть настоящим мужчиной.
И вот перед ним Леван Хидашели в своих грубых брюках и простой спортивной рубашке. Рукава, закатанные по локоть, обнажали бронзовые сильные руки. Энергичное лицо свидетельствовало о волевом характере. Держался он просто, свободно. Георгадзе внимательно перелистал трудовую книжку Хидашели.