Господи, да что с ней такое?! Она просто сошла с ума. Только что, на собственной кухне. Она сошла с ума от поцелуев Егора Шубина.
— Лидия, — произнес он медленно, как будто она и впрямь ничего не соображала, а он должен был во что бы то ни стало растолковать ей какую-то сложность, — у меня нет и никогда не было времени ни на какие романы. Женщины, с которыми я спал, были просто женщинами, с которыми я спал. Мне было наплевать на них, а им было наплевать на меня. Ты — из другой категории. Я женюсь на тебе, если останусь жив. Поняла? И мне совершенно все равно, хочешь ты этого или не хочешь. Я просто на тебе женюсь. Но спать с тобой сейчас я не буду. Потому что если… случится что-нибудь, ты будешь убиваться по мне, а мне бы этого не хотелось.
— Убиваться? — повторила она непослушными, как будто чужими губами, потом протянула руку и потрогала его лицо.
Он еще некоторое время внимательно порассматривал ее, сидя перед ней на корточках. Поднялся, вылил из чашек остывший кофе и стал мыть их под краном.
Говорить было нечего, как будто они уже все сказали друг другу.
— Ты… понял, какие названия могли заменить слово “Континенталь”? — спросила Лидия. Ей нужно было спросить его о чем-нибудь. Просто спросить, чтобы перестать думать о том, что именно он сейчас сказал.
— Есть несколько вариантов, — ответил он буднично. — У нас есть компания “Инвест-транс”. Если считать все подряд, и дефис тоже, то все подходит. Есть ОАО “Янтарный”.
Тоже подходит. Есть “Кристаллвест” и еще “Балтэкотранс”. Самое интересное, что все они работают в интересах разных департаментов. — Он сухо улыбнулся. — “Янтарный” принадлежит хозяйственной службе. “Балтэкотранс” — это промышленная группа. “Инвест” — это банкиры. “Кристалл” — это порт и рыболовная флотилия. Четыре главы департамента. И замы, которых я тоже почти никогда не проверял. Верных восемь человек. За исключением Барышева, которому нет никакого резона меня спихивать. Я ему полезен.
— Кто такой Барышев? — спросила Лидия тоном жены, которой муж рассказывает о том, что его опять обошли с повышением.
— Глава хозяйственной службы. Он с Тимофеем уже лет двадцать. Личный друг, соратник, верный ленинец и так далее.
— Ты знаешь, — сообщила Лидия, обращаясь к его спине. Он варил кофе и к ней не поворачивался. Она подозревала, что он не может ее видеть, — я сегодня забралась в кабинет к Леонтьеву, пока он был в отсутствии, и меня там чуть не застукали.
— Ты что? — спросил он и повернулся. — Совсем с ума сошла?
— Я хотела посмотреть бумаги, которые у меня утащили. Ты утром сказал, что это важно. Я была уверена, что они лежат у Игоря в кабинете. Я взяла ключ у охранника и залезла в кабинет. Бумаг не нашла, зато нашла кассету, которую мне в ящик подбросили, помнишь, я говорила?
Он кивнул. Из-за очков было совершенно невозможно разобрать, о чем он думает.
— Леонтьев вернулся, как раз когда я там ковырялась. — От воспоминаний ей вдруг стало холодно и снова застучало в висках, как тогда, под столом. — Я забралась под стол и сидела там, пока его к главному не позвали. Потом вылезла и уехала домой.
— Все? — спросил он. — Больше ничего не произошло?
— Кассета у меня в сумке, — сообщила она. — Достать? Послушаешь?
— Ты как мой брат, — сказал Шубин мрачно. — Такая же идиотка.
— Я не идиотка, — возразила Лидия не — слишком уверенно. — Ну что? Будешь слушать?
Не дожидаясь ответа, она выскочила из кухни, нашла под письменным столом свою сумку и осторожно, как будто она могла взорваться, выудила оттуда крошечную кассетку “Сони”.
— Вот! — Она помахала ею перед носом у Шубина, как вражеским штандартом, захваченным в битве. — Сейчас включу.
Отчаянно суетясь, она выхватила из автоответчика кассету и, несколько раз промахнувшись, наконец вставила на ее место добытую в леонтьевском кабинете. Шубин молчал, опершись о край стола.
Лидия передвинула регулятор громкости на максимум. “Панасоник” засипел, потом на мгновение умолк и проговорил невнятно:
“У меня плохие новости. Боюсь, что придется поторопиться, иначе вся сделка сорвется. Почему вы настаиваете на том, что груз может быть отправлен только в январе?”
Голос Шубина, гораздо более отчетливый, чем голос его собеседника:
“Мы понимаем, что создаем вам определенные неудобства, но наше решение окончательно, и, боюсь, мы не сможем его изменить”.
“И что это означает? Что вы отказываетесь от сделки и расторгаете все договоренности? Вы знаете, как плохо это может кончиться, особенно если подробности сделки станут известны Большому Боссу. И прежде всего как плохо это может кончиться лично для вас”.
“Это означает то, что означает. — Голос у Шубина был холодный и твердый, как гранитная скала в Северном море. — Но спасибо, что предупредили”.
“Декабрьская отгрузка прошла точно по графику, с нашей стороны сделано все возможное, а вы никуда не торопитесь и не хотите идти нам навстречу”.
“Наше нежелание обусловлено только интересами дела”.
“Общего дела, Егор Степанович! — Теперь в голосе собеседника Шубина слышна явная досада. — “Континенталь” — это очень хорошие деньги. От вас только и требуется вовремя пропустить несколько договоров, а вы все резину тянете!”
“Вы меня шантажируете? Или просто угрожаете?”
“Я не шантажирую и не угрожаю, я только прошу вас поторопиться, чтобы сырье ушло в пункт назначения до конца января”.
Снова сипение ветхого “Панасоника”, какое-то отдаленное телефонное шуршание. Запись кончилась.
Лидия старательно пялилась в раковину, посреди которой одиноко стояли кофейные чашки — одна в другой. Чашки были темно-синие с золотой каймой по верхнему краю. Это еще бабушка когда-то привезла из Питера. Отличные, очень красивые чашки.
Черт бы побрал эти чашки.
Лидия даже представить себе не могла, что запись, которую она совершенно равнодушно выслушала, достав кассету из почтового ящика и потом еще раз в компании Леонтьева, когда она привезла ее на работу, произведет на нее такое удручающее впечатление. Слушать ее в присутствии Егора Шубина было невыносимо.
Она не могла заставить себя посмотреть на него. Ей было так стыдно, как будто он только что, на ее глазах, совершил что-то непристойное и отвратительное.
— Хочешь кофе? — спросила она фальшиво. — Я сварю…
Не отвечая, он перемотал пленку и включил ее снова. Лидия поднялась и вышла в коридор. Слушать это еще раз было выше ее сил.
Она вернулась, когда голоса отзвучали и в кухне воцарилась тишина, такая глухая и вязкая, что ей показалось, будто вместе с голосами из кухни исчез и сам Егор Шубин. Однако надежды ее были тщетны. Шубин стоял над “Панасоником” и рассматривал его в глубокой задумчивости.
— Второго голоса я не узнаю, — сообщил он, оглянувшись на Лидию. — Нужно еще раз послушать…
— Забирай ее домой и слушай там хоть до завтра. — Лидия обошла его, открыла шкаф, достала банку с кофе, открыла и уронила на стол. Банка покатилась, кофе посыпался неровной коричневой дорожкой. — Ах, черт возьми!
— Слушай, — сказал он с раздражением, — это обычный монтаж. Даже не очень качественный. Ты что? И вправду тупая? Там, — он показал на автоответчик, — я говорю совершенно дежурные фразы, которые я говорю по сто раз в день. Я не называю никаких дат, не упоминаю никаких названий…
— Ты только во всем соглашаешься с человеком, который их называет и упоминает, — перебила его она, собирая кофе в подставленную ковшиком ладонь.
— Лидия, — сказал он холодно, — ты можешь мне верить, можешь не верить, это не имеет никакого значения, потому что мне совершенно точно известно, что я не воровал, не продавал и не покупал. В этом мое большое преимущество. Я точно знаю, что все это чья-то игра.
Он помолчал, словно ожидая ответа, потом вытащил из “Панасоника” кассету, оделся и ушел.
Гриша Распутин лежал на диване, рассматривал потолок, на котором извивались невесть откуда взявшиеся тени, и вяло думал. Думать ему совсем не хотелось, но он заставлял себя, уверенный, что в конце концов что-нибудь да придумается.
Положение у него было сложное.
Деньги кончились еще три дня назад, и где их можно срочно взять, Гриша не представлял себе совершенно. Как правило, он не обременял себя скучными мыслями о том, где, когда и у кого он возьмет деньги в следующий раз. Деньги в Гришиной жизни имели свойство появляться именно в тот момент и именно в том количестве, какое было необходимо. Всегда подворачивалась случайная работа, или гонорар за давно позабытую статью, или Ольга подкидывала что-то “на бедность”.
Однако сейчас ничего такого приятного и неожиданного не вырисовывалась. Ольга со своим идиотом мужем уехала в Лондон и все еще не вернулась, хотя должна была прилететь две недели назад. У мужа там оказались какие-то срочные дела, в Москву он не торопился, ублажал дорогую супругу, возил ее в Шотландию, к морю, на какие-то невиданные английские курорты. Она несколько раз звонила, расслабленно мурлыкала, но, как понял Гриша, возвращаться не собиралась, несмотря на то, что все время уверяла любимого, как надоел ей муж и какой он полный кретин.
На работе тоже в последнее время все шло не так гладко, как обычно. Гриша Распутин давно привык к мысли о том, что он гений и гордость редакции, что заработать он может где угодно и сколько угодно, поэтому особенно никогда не напрягался, позволяя себе много такого, чего не мог позволить обычный — не гениальный — журналист.
Всю прошлую неделю он почти не приходил на работу. Настроение было паршивым и зыбким, как только что замерзший лед на глубокой и грязной луже. Днями он спал, а ночами шатался по клубам или сидел в интернетовских порнографических файлах. Кокаин употреблял умеренно, почти не пил, в исследование глубин собственного подсознания не погружался и к сегодняшнему дню наконец отчетливо осознал, что со всего размаха угодил в жуткую ловушку. Угодил уже давно и долго не подозревал об этом, продолжая весело скакать и прыгать сереньким козликом, от которого в ближайшее