д парламентом, не будет надлежащей почвы для успешного развития и преодоления страшных последствий братоубийственной войны. Мы верим, что наши герои-добровольцы, отважные казаки и все истинные патриоты земли Русской не напрасно проливали свою кровь на полях сражений!
Да будет так! Да взойдет заря свободы над измученной Россией! Она заслужила этого».
– Я слышал, адмирал и кадетов недолюбливает, – как бы между прочим сказал Николаев, проверяя свой «Смит-и-Вессон».
– Кадеты разные у нас. Пепеляев5, например, у Верховного правителя в фаворе: министр внутренних дел. И еще есть люди в правительстве из этой партии, – ответил Ушаков.
– Вы в Омске успели потереться рядом с высшей властью, так что ориентируетесь в ее хитросплетениях, – подполковник загнал револьвер обратно в кобуру.
– Может, и ориентируюсь, но похуже, чем в своем чемодане, – отшутился Ушаков. – А вообще, Верховный правитель – человек непартийный. Тут наши с ним позиции, наверное, полностью совпадают.
– Что там о проливах пишут? – сменил тему Николаев. – Мы ведь за них воевали.
Ушаков перевернул газетную страницу.
– Мальчишка-газетчик кричал об этом, а информации по существу кот наплакал. Больше пишут про наши отношения с Польшей. Поляки не отводят войска на «линию Керзона»6, у них вся Галиция, Минск, Борисов, Бобруйск… Наш министр иностранных дел ведет переговоры, Антанта предложила посредничество. О проливах, как я понимаю, мы разговор завели, просто чтобы поднажать на союзников.
– Я тоже думаю, что проливов нам не получить, – трезво оценил ситуацию Николаев. – Не для того в Босфоре стоит внушительная британская эскадра, хотя официально ее держат для моральной поддержки султана.
– До нас в Сибири долетали слухи, будто кое-кто из видных большевиков сбежал в Турцию. Знаете что-нибудь об этом?
– По неподтвержденным данным, у турок объявились Орджоникидзе и Киров. Но не у султана. Якобы их пригрел Кемаль-паша7, а эти деятели явились к нему не с пустыми руками. Другую гражданскую войну будут раздувать, видимо, – сказал подполковник.
Тут раздался телефонный звонок, и дежурный офицер сообщил, что за Николаевым и Ушаковым прибыли из Особого отдела.
На Патриарших прудах после обеда во вторник было немноголюдно. Вообще, пережив два года владычества большевиков, Москва на удивление быстро приходила в себя, но здесь, где в любое время года любили отдыхать москвичи, именно сейчас происходила своего рода пересмена. Мамы, бабушки и няни, гулявшие с детьми, как раз увели своих подопечных для еды и отдыха, а для тех, кто так или иначе где-нибудь трудился, час прогулок пока не наступил.
Таинственный преферансист-монархист, похоже, учел данное обстоятельство. Исходя из этого, были предприняты максимальные меры предосторожности. За капитаном Грибковым на месте предполагаемой встречи как бы невзначай наблюдал только дворник возле дома № 32 по Малой Бронной, старательно убиравший снег. Ушаков и Николаев находились по другую сторону замерзшего водоема, на втором этаже небольшого дома, расположенного по Малому Патриаршему переулку.
Жильцов квартиры, выходившей окнами на пруд, деликатно попросили оказать помощь государственной охране, а пока охрана будет решать свои проблемы, никуда не отлучаться без ее ведома. Дополнительное и немаловажное преимущество наблюдателям давали британские армейские восьмикратные бинокли.
– Удивительно нагло они действуют, – тихонько произнес Ушаков, примостившись на подоконнике. – Наплели этому капитану с три короба про Отечество в опасности, про какое-то восстание красных, которое якобы вот-вот начнется. Мол, враг свил гнездо прямо под носом у военного министра.
– Да-да, – кивнул в ответ Николаев. – Это притом, что Михаил Константинович Дитерихс – сам монархист, каких еще поискать.
– Возможно, расчет был на то, что алексеевцы заступили охранять наше здание только неделю назад, а в Московском походе состояли в корпусе Кутепова8, – высказал версию штабс-капитан. – Грибков не придворный гвардеец, он обычный служака. Не успел освоиться в новой обстановке, может не знать, кто есть кто.
– Значит, вы в тайное общество не верите, как и шеф?
Ушаков подкрутил настройку бинокля.
– Пожалуй, воздержусь от оценок.
Тем временем капитан 1-го Алексеевского пехотного полка исполнительно зашел на второй круг. Часы старшего агента Епифанова, который устроился рядом с обоими офицерами контрразведки, уже показывали без двадцати четыре.
– Не явится?
На мысль Николаева, высказанную вслух, никто не успел ответить. Со стороны Малого Козихинского переулка на аллею перед прудами ступил одинокий мужчина в коротком сером пальто в мелкую клетку и черной барашковой шапке. Он передвигался уверенной походкой, не торопясь, и, судя по его движениям и осанке, был вполне физически крепок и ловок. Воротник пальто мужчина поднял максимально высоко, и с наблюдательного поста даже в бинокль никак не получалось хорошенько разобрать черты его лица.
– Бывалый, кажется, – заметил Николаев.
Грибков, не меняя темпа, шагал навстречу неизвестному. На глаз, их разделяло метров двадцать пять или чуть больше. По всем четырем сторонам пруда гуляло или направлялось по своим надобностям человек десять, не более, включая обоих конспираторов.
Случай с карточным проигрышем обернулся такими последствиями, что Владимир Богданович Грибков от стыда готов был сквозь землю провалиться. Майор Савельев из 2-го батальона, к которому он обратился за советом, специально направил его в Особый отдел госохраны, чтобы не позориться перед своей, военной контрразведкой. Но грязная история всё равно дошла до нее, и теперь уже ничего нельзя было изменить.
Почему он не отверг предложение этого Юрия Евгеньевича, против которого сел тогда играть в «Дрездене»? Во-первых, чего греха таить, был сильно пьян. Именно в тот раз спиртное почему-то оказало на него тормозящее воздействие. Во-вторых, Юрий Евгеньевич был крайне учтив и обходителен: пригласил выйти покурить, когда обнаружилось, что Грибков не сможет немедленно рассчитаться с ним, убеждал не волноваться. В-третьих, этот пронырливый чёрт прозрачно намекнул на свои связи с сильными мира сего, которые, дескать, вовлечены в тайное общество.
Если же совсем честно, то боевой капитан, участник еще Второго кубанского похода9, в ту минуту попросту растерялся. Быть под огнем неприятеля, вести за собой роту, не кланяясь пулям, было для него не в диковинку. А вот играть в мутные шпионские игры, да еще когда в голове гудит, как при артиллерийской канонаде…
В Особом отделе вроде бы вошли в его положение. Задача, как ее сформулировали там, представлялась легкой. Повстречаться с монархистом, не привлекая постороннего внимания, обменять конверт на расписку и сразу отбыть обратно в казарму. Всё остальное, как уверяли его сыщики, они сделают сами.
Лихого преферансиста Грибков узнал метров за двадцать. Тот прикрывал уши и щеки воротом пальто, обе руки прятал в карманах. «Замерз. В окопах не сидел, наверное», – подумал капитан.
– Здравствуйте, Владимир Богданович, – вежливо сказал мастер карточного боя, когда дистанция между ними сократилась до двух метров.
– Здравия желаю, – Грибков постарался придать своему голосу некое радушие.
– Принесли то, что обещали?
– А вы?
– За меня не беспокойтесь, пожалуйста, – дал понять преферансист.
– Покажите, – хрипло потребовал Грибков.
– Простите, но только после вас.
Повисла пауза.
«Ах ты, хлыщ салонный. Тайное общество у него. В революцию опять играете? Мало вам февраля!» – капитан, чьи предки были крепостными в Нижегородской губернии, внезапно закипел ненавистью к зажравшейся аристократии. Какое-то темное чувство поднялось в нем, человеке в целом незлобивом и законопослушном, для которого служба была образом жизни, а карты… что ж, карты оставались единственной мелкой слабостью.
– Что он делает, наш капитан, а? Нет, ну что он делает?!
Подполковник Николаев отнял бинокль от глаз и повернулся к Ушакову.
– Не понимаю…
Старший агент Епифанов среагировал живо.
– Господа офицеры, попрошу за мной.
План, утвержденный в Особом отделе, явно рушился. Грибков и неизвестный в пальто с поднятым воротником проговорили в общей сложности минуты полторы. При этом капитан и не подумал достать конверт, а его собеседник по-прежнему держал в карманах кисти рук. То, что произошло потом, едва не ввергло всех в ступор.
Оба, Грибков и предполагаемый заговорщик, прекратили беседу и вместе двинулись в сторону Малого Козихинского. Теперь, действительно, надо было спешить. Жандармский опыт заранее подсказал сотрудникам государственной охраны хотя бы вчерне предусмотреть разные варианты развития событий.
Конечно, к операции были привлечены не только «дворник» с Епифановым. В улицах и переулках, выходивших на Патриаршие пруды, дежурило еще по паре агентов в штатском, а около наблюдательного пункта стоял экипаж на санном ходу, с плотным кожаным верхом, который полностью скрывал седоков. Извозчики от Особого отдела также ожидали команды чуть дальше на Малой Бронной и в Большом Патриаршем переулке.
– В Козихинском есть наши, – бросил Епифанов, когда он и контрразведчики бежали к санному экипажу.
– Повторите, что вы сказали, – попросил Юрий Евгеньевич.
– Я вам ничего не отдам, пока вы меня не познакомите с вашим начальником, – внятно, почти по слогам повторил Грибков.
«Что у него в карманах? Нож? Револьверы? Будет стрелять прямо здесь? Это вряд ли. Скручу его, если кинется, – жилистый, владеющий приемами рукопашного боя, капитан был уверен в себе. – Скручу, а охрана пусть разбирается».