Татищев почувствовал невольное восхищение и зависть к сидящему перед ним человеку. Нет, таких людей гораздо лучше иметь в друзьях! Молча положил он на низкий столик перед Федотовым документ, так же молча присоединил к нему конверт с изъятыми при налете вещами и, не пряча глаз, сказал:
– Василий Борисович, не буду краснобайствовать – мы хорошо понимаем друг друга. Хочу, чтобы вы знали: буду рад оказать вам любую услугу, вы всегда вправе рассчитывать на меня. И чтобы не быть голословным… У меня имеются сведения, что севастопольским подпольем вы приговорены к смерти.
– Та-ак! – Федотов вскинул на Татищева удивленные глаза. – Я полагал, что подполье, если оно вообще здесь существует, могло бы избрать для себя и более достойный объект.
– И тем не менее это правда! Я сказал вам это для того, чтобы вы поостереглись. Если хотите, мои люди возьмут вас под неусыпную охрану.
«Этого мне только не хватало!» – усмехнулся про себя Федотов. А вслух сказал:
– Благодарю. Но, знаете, с детства не терпел соглядатаев! Окажите мне лучше другую услугу. Как вы, наверное, знаете, у меня здесь уже множество дел, и пришло время открывать свою контору. Я предпочел бы, чтобы это был особняк, в котором я смог также жить…
– Вы хотите, чтобы мои люди подыскали вам такой особняк? – озадаченно спросил полковник.
– Ну что вы! – улыбнулся Федотов. – Будет достаточно, если вы поможете мне побыстрее дать объявление в какой-нибудь газете. Лучше, конечно, в «Великой России»…
– Н-да… «Великая Россия» – официальная газета, в ней крайне редко печатаются объявления…
– Но это газета, которую читают здесь, в Крыму, все, – вежливо настаивал Федотов. – И у меня таким образом будет богатый выбор.
– Давайте текст, – решился наконец Татищев. – Завтра же объявление будет опубликовано!
Расстались они вполне довольные друг другом.
Глава тридцать шестая
Ночи в конце мая сохраняют весеннюю свежесть. С вечера они еще теплые, но где-то за полночь начинают наливаться сыростью и к рассвету уже дышат холодом. На ветви деревьев и на траву оседает мелкая искристая роса, и даже бредущий в потемках по лесу человек хорошо видит оставляемый за собою след.
Этот след беспокоил Кольцова. Он понимал, что, если кто-то обратит на него внимание и решит пойти по нему, легко выследит идущего. А Кольцову сейчас, когда он прошел через все муки и страдания, в равной степени не хотелось нарваться ни на врангелевских охотников, шныряющих по крымским лесам в поисках партизан, ни на самих партизан – рассчитывать еще раз на везение, как с отрядом Стрельченко, он не мог.
Почти двое суток потратил Кольцов на то, чтобы добраться от Симферополя до Дуванкоя. Дальше безопаснее было идти к Маккензиевым горам и затем к берегу Каламитского залива, но чтобы оттуда попасть на Херсонесский маяк, ему надо было через густо населенные пригороды обогнуть Севастополь. А с его документами это было сопряжено с безумным риском.
Он выбрал другой путь: с Дуванкоя свернул на Инкерман, обошел его стороной и оказался в знакомых с детства местах. Отсюда он мог даже с закрытыми глазами выйти к маяку.
К рассвету третьего дня пути где-то далеко, все громче подавая свой голос, зашумело море. И призывно замигал сквозь мглу Херсонесский маяк.
Затем стало всходить солнце. Земля еще была окутана мглой, а уж ослепительно засиял вознесенный в небо конусообразный стеклянный колпак маяка, а через несколько мгновений чуть ниже вспыхнули, засветились его оконца. Кольцов осторожно обошел хозяйственные пристройки маяка с тыла, забрался в заросли бузины, откуда можно было незаметно обозревать двор, стал ждать.
Не случись провала на явке в Симферополе, он был бы более беспечен, но сейчас, напуганный случившимся, решил понаблюдать, чтобы не напороться на белогвардейскую засаду.
Довольно долго из дома никто не показывался, затем звякнула щеколда, и во двор вышел крепкий еще старик в холщовой рубахе и таких же холщовых брюках. Он прошел через двор, заглянул в сарайчик, вернулся оттуда с ведром, достал из колодца воды, налил в умывальник, шумно поплескался. Вернулся обратно в дом.
И снова на какое-то время воцарилась тишина, но уже не хрустальная, как на рассвете. Теперь издали доносился мирный и умиротворяющий редкий церковный колокольный звон, мычание коров, кто-то где-то переговаривался – но далеко, слов было не разобрать. И из дома тоже стали доноситься какие-то мирные звуки: то звякнет ведро, то громыхнет кастрюля…
Из трубы над домом потянуло дымком – затопили печь.
Вновь прогремела щеколда и жалобно скрипнула дверь. На крыльцо вышел тощенький заспанный парнишка, его светлые волосы непокорно торчали в разные стороны. Кольцова словно обожгло: да ведь это же Юра. Как же он вытянулся!.. Прошло всего лишь полгода со времени их разлуки, а Кольцову показалось, что минули годы. Юра некоторое время постоял на крыльце, зевая и стряхивая с себя сон, затем пошел к умывальнику.
– Юра! – тихо позвал Кольцов.
Юра на мгновение застыл, но потом решил, что ослышался, и склонился к умывальнику.
– Юра! – несколько громче окликнул его Кольцов, и теперь уже Юра понял, что ему не почудилось, что его действительно зовут, он даже узнал голос зовущего его человека – потому что этот голос он различил бы среди тысячи других голосов.
Юра не видел Кольцова, но направился в ту сторону, откуда его позвали. Кольцов вышел из-за кустов бузины, шагнул ему навстречу. Юра припал к нему головой, обнял и какое-то время стоял так, замерев, не веря происшедшему.
– Павел… Андреевич!.. Павел… Андреевич!.. – прерывающимся голосом несколько раз повторил он и затем всхлипнул и тихо и тонко заплакал. – Павел… Андреевич!.. Я вас ждал… Я так вас ждал…
Кольцов, прижимая Юру к себе, хотел успокоить, приободрить, сказать какие-то приличествующие случаю слова, но тугой комок застрял в горле, и он никак, ну никак не мог его проглотить. Наконец он взял в свои ладони заплаканное Юрино лицо, ласково приподнял его кверху, заглянул в мальчишечьи глаза, сказал:
– Я очень рад!..
Они стояли так посередине двора, ничего не видя вокруг. А на крыльцо тем временем вышел смотритель маяка Федор Петрович, но, увидев Юру с незнакомым человеком, нырнул обратно в дом. И вот уже к двоим присоединился третий – Красильников. И уж на что был крепок на слезу чекист, но и он не удержался, полез в карман за тряпицей, означавшей носовой платок, стал торопливо вытирать помокревшие глаза.
В тот день у Юры было много работы. С его помощью на маяк вызвали всю группу. Подпольщики долго сидели в горнице и, перебивая друг друга, рассказывали, рассказывали… Строили планы, фантазировали, мечтали…
Всем было ясно, что на фронте назревают события и подполью следует активизировать работу. На этом решительно настаивал Кольцов. В то же время он просил всех быть осторожными, рассказал о провале явки в Симферополе, о гибели хозяина явки Кузьмы Николаевича Болдырева, о том, что сам едва унес оттуда ноги.
Услышав эту весть, Красильников всполошился. Кузьма хорошо знал о севастопольском подполье, значит, надо, не теряя времени, предупредить Бондаренко.
Мельком и вскользь Красильников подумал о Мите Ставраки. Как им повезло, что беда прошла мимо него, что он не напоролся в Симферополе на засаду! Схвати Митю врангелевская контрразведка, неизвестно, как бы он повел себя на допросах.
В свое время они с Бондаренко условились, что Семен Красильников будет выходить на связь с севастопольскими подпольщиками только в исключительных, чрезвычайных случаях. Но разве провал симферопольской явки, гибель Кузьмы и воскрешение из мертвых Павла Кольцова, его возвращение в Севастополь – разве все это не было тем самым исключительным случаем?
В фотографию Саммера Красильников не вошел. Стоя неподалеку, он долго наблюдал.
Громко хлопнула форточка, и Красильников увидел в проеме окна Бондаренко. Они встретились взглядами. Бондаренко помахал ему шляпой и, надев ее, отошел от окна. Вскоре он возник на крыльце, легко сбежал по каменным ступеням во двор. Неторопливо они пошли по городу.
– Третьего дня в Симферополе убит Кузьма Болдырев. Судя по всему, явка была провалена, за нею шло наблюдение, – объяснил наконец Красильников причину своего внезапного появления в городе.
Бондаренко приостановился, пораженный известием, коротко спросил:
– Откуда это известно?
– Из Симферополя прибыл Павел Кольцов. Он чудом ушел с явки. На его глазах все и случилось.
Довольно долго они шли молча.
– Странная история. Кузьма был крайне осторожный человек, – задумчиво сказал Бондаренко.
– Может, это продолжение джанкойских дел? – высказал свое предположение Красильников. – Меня в Джанкое тоже почти что таким способом прихлопнули.
Бондаренко не ответил.
Они шли по набережной, время от времени вклиниваясь в толпу. Даже сейчас, в самую жаркую пору буднего дня, на набережной было многолюдно. И вообще, жизнь в городе текла по каким-то своим, законам.
– С Кольцовым познакомишь? – спросил наконец Бондаренко.
– Конечно, – с готовностью отозвался Красильников.
– Завтра в пять в «Нептуне»?
– Завтра в пять в «Нептуне», – эхом повторил Красильников.
Они уже хотели было расстаться, но Бондаренко удержал его. В гомоне многоголосой улицы звучали зазывные выкрики севастопольских мальчишек-газетчиков:
– А вот «Заря России»!
– Покупайте «Крымский вестник»! Кому «Крымский вестник»!
– «Юг России»! Читайте «Юг России»! Только в «Юге России»: графиня Ростопчина жертвует бриллиант «Султан» на алтарь Отечества!
– «Великая Россия»! Покупайте «Великую Россию»!.. – громче всех пронзительно надрывался мальчишка, взобравшись на основание фонарного столба и размахивая над толпой газетами.
Бондаренко порылся в кармане, извлек мелкую купюру.
– Подожди, я сейчас, – быстро сказал он, подошел к мальчишке, взял газету. Возвращаясь к Красильникову, развернул ее, скользнул взглядом по заголовкам. На последней странице увидел одинокое, жирно напечатанное объявление, прочитал его и тихо засмеялся.