Я, наконец-то, умер.
Свет.
Приглушённый неяркий свет ночника на тумбочке.
Я лежал на кровати. Всё вокруг было неправильно! И кровать, и стены, и потолок — всё было… как в кино про земную жизнь!
А рядом со мной лежала голая женщина!
Лежала, совершенно не стесняясь, смотрела на меня задумчиво и ласково.
Я будто забыл, как дышать.
Женщина была старая, лет сорока, не меньше. Но почему-то маленькая, с меня ростом…
Нет, идиот, это я взрослый и большой!
Даже не двадцатилетний, старше!
У меня что, секс? Настоящий? Был или будет?
— Слава? — спросила женщина. Голос у неё был хрипловатый и глубокий. — О чём ты задумался?
Я молчал. Она меня знает? Втянул со всхлипом воздух… и чуть не закашлялся от обилия запахов.
«Стоп, стоп, стоп!» — завопил Боря. «Спокойно! Нам надо понять, где ты и в чьём теле!»
— Когда у тебя такой взгляд, — помедлив продолжила женщина, — ты словно где-то очень далеко. На Сатурне, да?
Она неловко рассмеялась, взяла мою руку и прижала к лицу.
— Прости. Не стоило этого говорить… не стоило…
Свет.
Тьма.
Свет.
Я моргнул, глядя в потолок. Так… всё непонятнее, потолок не голубой, обычные серые панели… я вроде как на Каллисто… но не в комнате для воскрешения…
Воздух точно наш, но какие-то незнакомые тяжелые запахи в нём.
Но я на базе.
Я лежу… чёрт возьми, даже на кушетку не переложили, я в контейнере! Голубенькая простынка, тощая маленькая тушка…
Толкнув запор (хорошо, что крышка открывается и изнутри) я сбросил прозрачную пластину и сел. Подтянул пятку и посмотрел на цифру «7».
Ну да.
Движения были заторможенные, а ещё в помещении было прохладно. Подращенные до стандарта клоны лежат не в анабиозе, конечно, анабиоза у нас не придумали, но в состоянии гибернации. Если пилот гибнет, то в тушку накачивают стимуляторов, согревают и переносят на обычную кушетку.
Но в нашей ситуации явно было не до того. Контейнер стоял где-то в глубинах клонарни, где я никогда и не бывал в сознании. Просторное помещение, дизайн производственный, по стенам трубы, на потолке лампы с холодным светом, повсюду уходящие в глубины станции проходы. И десятка три контейнеров. Их торопливо выкатили, вкололи нам стимулятор, но в неполной дозе и оставили лежать.
Понятно. При тех потерях, что предполагались, комнат для оживления не хватит.
Меня потряхивало, я встал, выбрался из контейнера. Отпихнул его, контейнер покатился на крошечных колесиках, но перед этим взял простыню и обмотал вокруг талии.
С чего бы я начал стесняться кого-то после воскрешения?
Видимо, от этого сна — не сна, в котором красивая, хоть и старая женщина целовала мою руку…
Рядом в контейнере лежал ещё один мой клон, помладше, хотя, наверное, годный. Рисовать на пятке цифру «8» времени не было, но я похлопал его по плечу — на удачу. Надеюсь, ты мне не скоро понадобишься. Маловат ты для таких полётов… Заглянул в соседние контейнеры. Там лежали пилоты, мальчишки и девчонки, всех их я, конечно же, знал. Нас ведь не так много, а с третью ребят мы росли и тренировались вместе.
Кто-то из наших был в глубокой отключке, кто-то, казалось, просыпался — может быть тоже погиб и сейчас приходит в себя?
Но тормошить и будить я никого не решился. Вдруг что-то испорчу?
— Эй! — осторожно позвал я. — Кто тут есть? Второй-синий второе крыло, Святослав Морозов! Я вернулся!
Тишина.
Нет, какие-то смутные звуки откуда-то доносятся.
«Слава. Я понимаю, что ты ошарашен, я тоже. Но как ты помнишь, мы выпрыгнули голышом в пустоту не потому, что нам стало жарко».
Ну надо же! У Бори прорезалось что-то вроде чувства юмора!
Спорить я не стал, он был прав. Так что я пошёл-побежал большими легкими скачками, стараясь не налетать на контейнеры. Сила тяжести маленькая, а вот инерция никуда не делась, синяков наставить легко…
У одного из проходов на стене нашлась схема помещений, я постоял полминуты и вроде бы разобрался, в какой части клонарни нахожусь — в «Подготовительной — 3». Вот сюда свернуть и выйду к комнатам воскрешения.
Но насторожившие меня звуки шли с другой стороны.
— Что я делаю… — прошептал я, но ответа ждать было не от кого.
Так что я просто пошёл на звук, свернул в узкий проход и двинулся по длинному холодному коридору, шлепая пятками по линолеуму.
И чем отчетливее я слышал звуки, тем меньше они мне нравились. Звуки походили на стрельбу.
Секунд через десять я понял, что не ошибся. На полу лежало тело морпеха в полном боевом. Одна рука была отрублена, повсюду кровь. Я посмотрел на рану — края казались обожженными.
Падшие.
Укороченный автомат морпеха стал ещё короче — ствол наполовину был отрублен огненным мечом. Может из него и можно было стрелять, но я не настолько в этом разбираюсь. Так что я вытащил из кобуры морпеха пистолет и побежал дальше. Пистолет оттягивал руку, а на поворотах пытался вырваться из пальцев.
Звуки становились всё ближе. Стреляли два автомата, короткими экономными очередями.
Я перепрыгнул через ещё два трупа морпехов. Эти оказались обезглавлены. Автоматы целы, но я уже понял, что отдачей меня унесёт в ближайшую стену и не стал их брать.
Толкнул дверь с надписью «Центр доращивания — 2».
Тут было гораздо ярче и теплее. Помещение здоровенное, метров сто — сто пятьдесят квадратных. Дальние стены покрывали стойки со стеклянными цилиндрами, заполненными мутной белой жидкостью. Сквозь неё просвечивали розовато-красные тельца младенцев.
Ближе к дверям стойки тоже были, но почти все разбитые. Пол заливала белая жидкость, неприятно липнущая к ногам, по ней изгибались, тая, прожилки крови. Ещё на полу было очень много битого стекла и десятка три младенцев. В основном мёртвых, но некоторые подёргивались.
Странно, но меня не замутило и орать я тоже не стал.
Ангел стоял сразу за дверью, боком ко мне. Ореол вокруг него был слабым, зеленоватым спереди, а со спины совсем белым. Этот ангел был нагим и бескрылым.
Падший.
В правой руке ангел держал огненный меч. Меч почти неуловимо подёргивался и от него рикошетили пули. Не то двое, не то трое морпехов держали оборону в дальнем конце, прикрываясь перевернутыми на бок лабораторными столами.
Я пошёл босиком по бело-красной жиже, заходя ангелу за спину. Морпехи прекратили стрелять, видимо, боялись попасть в меня.
Я приблизился к ангелу так близко, что мог бы прижать пистолет к его белоснежной коже. Остановился. Поднял руку с пистолетом. Падший медленно повернулся, посмотрел сквозь меня, продолжая прикрываться мечом от морпехов. Рука его словно жила своей жизнью, загнулась за спину, подрагивала. Может у него на руке глаза есть, как у серафима на крыльях?
Лицо у ангела было красивое, рост метра два с небольшим. Он слепо смотрел поверх меня, потом начал крутить головой, пытаясь отыскать то, что его насторожило.
— Бах, — сказал я.
Ангел вздрогнул и взгляд его сфокусировался.
— Бах, — повторил я. — Бах, бах!
— Святослав Морозов, — сказал падший торжественно. — Преклони колени, ты стоишь перед ангелом.
— Да какой ты ангел? — спросил я, продолжая целиться ему в грудь.
— Падший.
— А мне кажется, ты фуфло, — сказал я и выстрелил.
Кинетика она такая, надежная, но палка о двух концах. Серебряная пуля пробила грудь ангелу, а моя рука с пистолетом дёрнулась и засадила мне же по подбородку. По груди ангела потекла кровь, у меня во рту тоже стало солоно.
Ангел постоял, потом моргнул. Глянул мельком на шевелящегося под ногами младенца. Тот, похоже, был вполне готов родиться, когда его цилиндр разнесло на куски.
— Это лежишь ты, — сказал ангел, поднимая ногу. — И если не бросишь оружие и не преклонишься…
Я даже почувствовал, как от него пошла темная благодать, проклятие, попросту говоря.
— Дурак, это девочка, — сказал я и выстрелил ещё раз, в голову, когда падший вновь опустил взгляд.
Голова падшего разлетелась на куски, он рухнул. Огненный меч упал на пол, зашипел и погас.
Я подумал, что нужно поднять младенца. Честно говоря, я не заметил, мальчик это или девочка.
Но у меня тряслись руки, поэтому я бросил пистолет — тот упал мягко, неторопливо, и прислонился к стене. От укрытия ко мне бросились два морпеха и, вот уж кого не ожидал увидеть, кардиолог Хенрик. Морпехи были в форме, Хенрик в халате на голое тело.
— Малец… малец, как же я тебе рад… — один из морпехов на миг обнял меня, и я даже не стал объяснять, что двадцатилетнего пилота называть мальцом неправильно. Морпехи, не выпуская оружия, принялись поднимать живых младенцев, которые немедленно начали вопить.
Хенрик сунул мне в руку леденец, достав его из кармана халата.
— Держи!
— Да отвали ты, кусок дерьма! — завопил я. — Что ты вечно глумишься, дебил?
Хенрик заморгал, растерянно глядя на меня.
— Тебе нужен сахар! Вам всем нужно сладкое после воскрешения! Мозгу нужно, сердцу нужно! Почему вы всегда ругаетесь и не берете?
Он махнул рукой и тоже принялся поднимать младенцев.
В помещении стоял ор, воняло кровью, химией и дитячьими какашками.
Я тупо смотрел то на леденец, то на Хенрика. Кардиолог был совсем немолодым, несуразным, некампанейским.
Мне вдруг стало понятно, что он действительно совал нам леденцы, потому что считал это полезным. А хохотать принимался потому, что наша реакция его смущала.
Я развернул леденец и сунул в рот. Сказал:
— Там убитые. Морпехи.
— Знаем, — сказал морпех, кладя на стол младенца, которого чуть не раздавил падший. Принялся заворачивать в какую-то тряпку.
— Их могло быть несколько. Падших.
— Трое их было. Это последний. Заверни дитя во что-нибудь.
Я стащил с себя простыню, обтер младенца.
Да, возможно, это я. Или Джей. Или Эрих. Но уж точно не Анна или Хелен.
Завернув младенца в простыню, я сел на стол рядом с ним и принялся грызть леденец.