— Прочтите, — предложил Холмс, — а потом поделимся выводами.
Я взял первый снимок и стал его внимательно изучать. Фотографии представляли собой снимки с отдельных страниц дневника Голдсборо. Записи были испещрены кляксами, дрожащий, неразборчивый почерк плохо поддавался идентификации. В отличие от Холмса, я обладал скудными познаниями в графологии, но даже мне было известно, что по фотографиям записей, забрызганных чернилами, мало о чём можно судить. Тем не менее я разобрал каракули и ниже воспроизвожу их слово в слово.
11 июня 1910 года. Определённые события навели меня на мысль, что желательно было бы кратко их описать. Дэвид Грэм Филлипс пытается сфабриковать дело против меня, или причинить мне серьёзный физический ущерб, или и то и другое вместе. Вчера после обеда… я сидел у окна, как вдруг заметил хорошенькую девушку в окне второго этажа здания Клуба искусств. Я бы сказал, ей было лет двадцать или чуть меньше, рядом с ней лежала большая шляпа с цветами. Она дерзко улыбалась, а когда заметила, что я взглянул на неё, помахала мне рукой. Я не мог решить, был ли то невольный жест, или же она поощряла меня. Склоняюсь к последнему.
— Кто же эта загадочная незнакомка? — спросил я. — Явно не миссис Фреверт, та девушка намного моложе её.
— Продолжайте, прошу вас, — ответил Холмс.
В окне мелькнула мужская фигура. Думаю, это был Дэвид Грэм Филлипс, хотя не уверен. Я пристально смотрел на девушку, но, как только мужчина подошёл к окну, отвернулся и долго заставлял себя не глядеть в ту сторону. Однако девушка просидела там с полчаса, а может, три четверти хаса и явно меня разглядывала.
Мне пришло в голову, что, коль скоро я флиртовал с нею, эта фривольность может мне навредить. Я должен остерегаться козней этого подлеца. У меня есть куда более веские доказательства его дурных намерений, хем описанный случай.
— Эта девушка, — упорствовал я, — кто она?
— Вы, Уотсон, как обычно, настойчиво интересуетесь прекрасным полом.
— Вы несправедливы, Холмс, — возразил я и рассказал о собственнической ревности миссис Фреверт, о которой узнал от её мужа, напомнив: — «Брошенная женщина страшнее адской фурии» [31].
— Вечный романтик, — съязвил Холмс. — Хотя, признаться, мне нечасто доводилось слышать, чтобы вы приписывали женщине желание кого-то убить. Растёте над собой.
Конечно, он был прав. Я думал, он хочет продолжить этот разговор, однако он указал на фотографии и попросил меня читать дальше.
Несколько дней назад (позднее попытаюсь уточнить) я обнаружил, что меня преследует какой-то мужчина. Он нагло пялился на меня на улице и гремел ложкой в чашке с кофе, когда зашёл в нашу столовую, явно желая привести меня в ярость [sic].
Я дважды или трижды оборачивался, после того как он вроде бы терял мой след, и всякий раз убеждался, что он опять настиг меня. Возможно, меня стремились рассердить, чтобы спровоцировать драку. Опишу его внешность. Чуть ниже среднего роста, бледная, выступающая нижняя челюсть, как у измученного заботами человека, лицо длинное, глаза карие, довольно тёмные, чересчур маленькие для такого лица. И несколько запавшие. Он очень похож на мистера Адамсона, секретаря мэра Гейнора, но одет плохо, словно с чужого плеча. Когда я обернулся и заметил его в последний раз, он явно расстроился, как будто осознал, что все его труды пошли прахом. Я привожу здесь эти факты, потому что они могут пригодиться.
Любопытное описание, подумал я и перечёл его. Чуточку воображения — и на память приходил бледный темноглазый шофёр, приставленный к нам сенатором Бевериджем. Или я напрасно связывал всех своих нью-йоркских знакомых с личностями из дневника Голдсборо? Сощурившись, я вновь принялся разбирать каракули.
Вчера вечером заезжал к Ф[иллипсу]. Мне сказали, он уехал в Питсфилд, штат Массачусетс. Если так, мои хлопоты оказались напрасны. ‹…› То, что Филлипс проигнорировал моё последнее письмо и после дважды оправдывался, в некотором роде есть признание вины. Человек, не сделавший ничего плохого, выслушает того, кто заявляет об обратном. Более того, тон этого письма показывает, что мои намерения будут настолько дружелюбны, насколько он это позволит.
Запись на следующей фотокопии была короче. Она датировалась четырьмя днями позже.
15 июня 1910 года. Забыл упомянуть, что 13 июня видел в Центральном парке человека, очень похожего на Д. Г. Филлипса. Он был с девушкой и шёл в направлении Семьдесят пятой улицы. Жаль, что меня ему ещё не представили.
— Девушка, — пробормотал я. — Может, это была миссис Фреверт или та молодая женщина, которую Голдсборо видел в окне Филлипса?
Однако Холмс не ответил. Он сидел в характерной позе, закрыв глаза и попыхивая трубкой.
На третьей фотокопии записей почти не было. Там стояло всего пять слов, написанных заглавными буквами: «ЛЮБОВЬ, ПРЕСТУПЛЕНИЕ, ДЕНЬГИ, СЕКС, АТЛЕТИКА». Ниже помещались карикатурные изображения двух раскрытых зонтиков.
Четвёртая фотография показалась мне куда любопытней. Это была копия записей, о которых Холмс уже упоминал, рассказывая о видах Голдсборо на денежные поступления.
18 октября 1910 года. В течение десяти недель я буду зарабатывать по 50 долларов в неделю.
Следовавший за этим текст был просто абсурден:
Примечания (сведения о вампире). Примечание: Создавать персонажей из плоти и крови многим писателям не под силу. Намного легче взять их из реальной жизни и использовать настоящую плоть и кровь с помощью лёгкого, законного и прибыльного метода литературного вампиризма… Как не стать вампиром… Единственное спасение — братская любовь… Можно представить вампира мерзавцем, наверное, проницательным литератором, эгоистом и гордецом с обострённым восприятием художественной ценности, но не тем, по чьей воле движутся солнце и звёзды. Месть неоправданна, нельзя метить во врагов отравленными стрелами.
— Поразительно, Холмс, — сказал я. — Сверхъестественная ахинея. Однажды в Суссексе много лет назад вам довелось успокаивать бедного Боба Фергюсона. Не думал я, что вновь придётся расследовать дело о вампирах. Откуда на сей раз ветер дует?
Вместо ответа Холмс снова взял саквояж, вытащил из него тонкую серую книжицу и протянул мне.
— Вы забываете о книге, которую мы обсуждали с миссис Фреверт в Англии, Уотсон.
— «Дом вампира» Джорджа Сильвестра Фирека, — вслух прочёл я надпись на обложке.
— Роман, которым все увлекались несколько лет назад, — пояснил Холмс. — Я обнаружил этот экземпляр в «Хэтчердз» [32] и только вчера внимательно прочитал на пароходе. В нём описывается история некоего Реджинальда Кларка, покровителя искусств, сочинявшего литературные произведения, которые пленяли всю богему. И никто, разумеется, не подозревал, что мистер Кларк питается, если угодно, интеллектом своих приятелей по тесной артистической компании. Чем больше он пожирал, тем гениальнее становился и тем сильнее истощались умы его жертв. Больше того, в отличие от стокеровского Дракулы, у Фирека вампир в конце не погибает.
— Ну и дешёвка! — ответил я. — Какой дурак поверит в эту историю?
— Роман был довольно популярен, по его мотивам даже поставили спектакль под названием «Вампир». И если в этом дневнике всё правда, хотя я не готов принять такое предположение, то можно заключить, что мистер Голдсборо пострадал подобным образом. Голдсборо, кажется, верил, что Филлипс питал свои литературные способности за счёт его таланта.
— Только умалишённого можно убедить в таком, Холмс, — заметил я.
— Верно, Уотсон. «Можно убедить» — точнее не скажешь.
— Значит, у нас есть мотив. Он был безумен?
— Возможно, — сказал Холмс. — Однако я узнал от Стеда, что Голдсборо написал Филлипсу письмо, в котором требовал, чтобы тот прекратил писать о сестре Голдсборо. По-видимому, его оскорбила властность героини романа Филлипса «Светские похождения Джошуа Крейга». Голдсборо встал на защиту. Мне рассказали, что он повздорил с отцом из-за замечания в адрес сестры. Они тогда чуть не подрались.
— В самом деле? Поразительно!
— Это не покажется вам столь уж поразительным, дружище, если вы припомните других брата с сестрой, замешанных в этом деле. Давайте не забывать, что именно близость Филлипса со своей сестрой, миссис Фреверт, привела её в Англию просить у нас помощи.
Умозаключения Холмса меня ошеломили.
— Холмс, — промолвил я, — вы как будто проводите тесную параллель между убийцей и жертвой.
Холмс улыбнулся:
— Ещё одна причина, Уотсон, хотя и омерзительно психологическая, — Голдсборо воображал себя Филлипсом.
— Но если Голдсборо считал, что он и есть настоящий Филлипс, — стал рассуждать я, — и если его возмущало, как Филлипс — или мне следует говорить: «Голдсборо»? — описывал его сестру, тогда Голдсборо должен был страшно переживать из-за «своего» поведения. Убивая Филлипса, он как бы уничтожал своё альтер эго. Более того, следуя своим искажённым представлениям, он обязан был убить и себя, чтобы завершить это кошмарное деяние.
— Запутанное дело, а, Уотсон? И, без сомнения, достойное прославленного доктора Фрейда.
Не успел я ответить, как Холмс собрал фотокопии и спрятал их в саквояж, но не закрыл его, а стал рыться там, одновременно разговаривая со мной.
— Однако нельзя позволить всем этим сложностям заслонить реальную историю, поведанную дневником. Кажется, он выпал из кармана убийцы, когда тот застрелился. Какой-то прохожий подобрал дневник на месте преступления и отдал помощнику окружного прокурора. Тот заявил, что запер дневник в сейф, где записи пролежали остаток ночи и большую часть следующего дня. Дневник попал к коронёру лишь поздно вечером. Мистер Стед уверяет, что коронёр был весьма недоволен. В сущности, Уотсон, — тут Холмс взглянул на меня, чтобы подчеркнуть важность своих слов, — коронёр о