— К себе, — сказал Иванов.
— А вы вазовский? А воспитатель кто у вас?
— Аркадий Яковлевич.
— Акакич? Я позову, — мальчишка радостно бросился вверх по лестнице.
— Эй, не надо! Я на минуту, эй! — крикнул Иванов, но пацан уже умчался.
Появился Акакич, близоруко щурясь за очками.
— Петухов? Олег? — он издалека тянул руку, — Ну, здравствуй, солдат.
— Моя фамилия — Иванов.
Акакич внимательно взглянул на него, покачал головой:
— Даже так?.. Почему именно Иванов? Хотя… — он пожал плечами. — Ну, пойдем, Иванов Олег, поговорим.
Они вышли из дома и сели на скамью около клумбы, огороженной уголками беленого кирпича. Иванов достал сигареты.
— Куришь?
— С шестого класса, — неожиданно злорадно сказал Иванов.
— Да?.. А я вот держусь пока… А ты, я вижу, не изменился. Надо думать, в образцовых солдатах не ходил?
— Угадали.
— Нетрудно угадать, — Акакич невесело усмехнулся. — Я думал, ты изменишься в армии. Шел сейчас по лестнице и думал; вот стоит Олег… не знаю — какой, но другой… А ты прежний, кроме фамилии… Как Аллочка?
— Нормально. Работает в «Интуристе». Квартиру получила… Она разве вам не пишет?
— Н-нет. У кого все хорошо устроилось, те редко пишут. Я привык, — будто оправдываясь, сказал Акакич. — Ты, кстати, тоже не писал… С ребятами не переписываешься?
— Нет.
— Большинство еще служит. Мотяшов аж в Москве генерала возит. Карабанов в медучилище. Комов, Редькин и Бусло на границе, на одну заставу попали. Федоровского не взяли, порок сердца… — он замолчал, потом, отведя глаза, сказал — Соломин, Мальцев и Грачев в колонии. Драка в парке. Парнишка-инженер ослеп. Двое детей у него… Соломину шесть, Мальцеву и Грачеву по три… Дай-ка сигарету.
Пока он закуривал, склонившись над зажатой в ладонях спичкой, Иванов разглядывал его с чувством жалости и неприязни одновременно: коротко стриженная макушка, седой чубчик, длинная тонкая шея, нелепо торчащая из ворота застиранной рубашки, железные дужки очков за ушами.
— Аркадий Яковлевич, — сказал он. — Зачем вы здесь?
Акакич недоуменно вскинул очки.
— Ну… какой смысл в вашей работе? Трое уже в тюрьме… Вы добрый, вы себя не жалеете, а что толку? По ком тюрьма плачет, тот сядет, хоть вы наизнанку. А кто хочет, тот сам вырвется… Вы же вазовский, и остались здесь. Что вы видели, кроме этого, — Иванов-кивнул на дом. — Неужели вам самому-то жить не хочется?
— А ты меня не жалей, — сухо сказал Акакич. — Я живу. А что до смысла… смею тебя заверить, что никто из моих ребят своих детей сюда не приведет. Извини, мне пора. Спасибо, что заглянул, — он пошел к дому. Неожиданно вернулся и сказал: — А этих троих могло не быть, если бы ты оказался человеком.
— Я?
— Ты! Ты был сильнее всех, ты нужен был ребятам… и не было бы ни Слонов, ни шестерок, и драки в парке, и слепого отца у двух детей. А ты молчал, когда унижали других. Ты всех предал.
— Каждый думает за себя, — сказал Иванов.
— Ты счастливый человек, — сказал Акакич. — Все виноваты, кроме тебя.
Иванов вышел на улицу, автоматически поднял руку, чтобы поправить фуражку, вспомнил, что забыл ее на скамейке. Вернулся, отнял фуражку у малышей, уже примеряющих ее на свои стриженые затылки, последний раз оглядел старый двухэтажный особняк, окна с желтыми занавесками, изгородь из железных прутьев со стертой ладонями краской, одинаково стриженных малышей — и пошел прочь, вверх по крутой улочке мимо кривобоких частных домов, в центр города.
Здесь к середине дня стало многолюдно, народ втискивался в переполненные троллейбусы, обтекал ползущие на черепашьей скорости через переход машины. Парень с погасшей сигаретой в руке вопросительно кивнул, Иванов достал спички, чиркнул, закрывая огонь ладонями, глядя над головой склонившегося парня на окна дома через дорогу. Шагнул в телефонную будку и отрубил стеклянной дверью от себя шум города, медленно набрал номер — послышались длинные гудки — и снова нашел взглядом окна второго этажа…
…занавеска отъехала, в окне появилась Лена, помахала рукой: заходи.
Она открыла дверь — очень домашняя в вытертых вельветовых джинсах, свободной футболке, вьетнамках на босу ногу, русые волосы собраны в пушистый хвост. Следом за ней вылетел черный пудель, обнюхивая гостя, одновременно и грозно ворча, и виляя тощим стриженым задом.
— Томас, фу! — прикрикнула Лена. — Заходи…
Олег вошел, наклонился развязать шнурки на кроссовках, искоса разглядывая прихожую. Овальное, в рост человека зеркало отражало его нескладную фигуру, рядом висели на стенах гербы иностранных городов и пара лаптей. Томас, играя, рычал, хватал зубами шнурки и пальцы.
— Томас, фу! Томас, что за безобразие! — Лена схватила его за ошейник, увела в дальнюю комнату и закрыла дверь. Пудель, оскорбленный в лучших чувствах, заскреб лапой по стене.
Олег вошел в комнату. Здесь были кожаные уютные кресла, стенка под старину, тяжелые портьеры на окнах, японский телевизор и видео на стеклянном столике в углу. Олег остановился посреди комнаты, сунув руки в карманы, стараясь не пялиться по сторонам. Он впервые был в такой шикарной квартире.
— Садись… — Лена пыталась выглядеть хозяйкой, ей очень хотелось, чтобы Олегу понравилось у нее, она напряженно ловила каждое его движение, боясь сказать или сделать что-нибудь не то, не так. — Кофе хочешь?
— Нет.
— А хочешь… вчера новый фильм пришел, отец прислал…
Олег пожал плечами.
— Я тоже еще не видела, — Лена присела перед стеллажом с кассетами. — Говорят, ничего… Я, вообще, всеядная, только ужасов не люблю…
Аппарат с утробным журчанием проглотил кассету, Лена взяла пульт и села на диван рядом с Олегом, поджав под себя ноги…
На экране герои выясняли отношения в автомобиле. Олег перевел глаза на Лену. Она тотчас почувствовала взгляд, опустила голову и медленно, осторожно обернулась. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом так же медленно, осторожно Лена потянулась к нему губами…
— М-м… прошу прощения…
Лена вздрогнула и вскочила с дивана, растерянно одергивая футболку. В дверях стояла молодая красивая женщина и с чуть заметной иронической улыбкой разглядывала их.
— Прошу прощения, что без стука, но было так тихо, я подумала, никого нет.
Лена, онемев от ужаса, застыла перед ней навытяжку.
— Выключи, пожалуйста, фильм давно кончился. И познакомь меня с молодым человеком.
— Это Олег…
— Очень приятно. Меня зовут Людмила Александровна. Скажу тебе по секрету, Олег, что когда входит хозяйка, а тем более когда вас представляют, имеет смысл встать.
Олег поднялся.
— Я буквально на двадцать минут, — обратилась Людмила Александровна к дочери. — Свари, пожалуйста, нам кофе. А мы пока поболтаем с твоим гостем.
Лена на деревянных ногах вышла из комнаты.
— Прошу, — Людмила Александровна провела Олега в дальнюю комнату. Навстречу ей бросился пудель. — Заперли бедного Томаса, заперли бедную собаку, — она погладила пса, села в кресло и указала на другое: — Прошу.
Олег сел, ссутулившись, положив кулаки на колени. Напротив, за спиной хозяйки, во всю стену были фотообои — сосны на песчаном берегу и море до горизонта.
— Вы давно встречаетесь с Леной?.. Впрочем, я сама могу сказать: около месяца, верно? Учителя стали жаловаться: невнимательна… Друзья стали реже бывать. У Лены много друзей — одноклассники, студенты… Потом, между прочим, сказала, что познакомилась с мальчиком из детдома. Это ведь про вас? — Людмила Александровна задавала вопросы утвердительным тоном, не предполагающим ответа. Она говорила, а Олег при сем присутствовал. — Я за самый широкий круг общения… Но, Олег, понимаете — у Лены совершенно нет времени. Абсолютно! Она учится в спецшколе — вы, наверное, знаете. Занимается с репетиторами. Она будет поступать в МГИМО. Она должна поступить. А вы должны ей помочь — не отвлекать ее… Ведь вы ее любите?
Олег молча смотрел в морскую даль за спиной хозяйки.
— Да, да… — Людмила Александровна погладила льнущего к ней пса. — И Томас тоже любит нашу Лену… Если вы ее действительно любите — значит, вы хотите, чтобы у нее все сложилось хорошо… Только не подумайте, что я запрещаю вам встречаться. Приходите к нам, когда она свободна. Ну, скажем, в четверг вечером. Мы всегда будем рады. Правда, Томас? Смотрите кино, отдыхайте, разговаривайте…
Что поразило Олега — она говорила спокойно, даже приветливо, глядя в глаза, не предполагая каких-то обид, будто речь шла о вещах очевидных, которых Олег не мог не понимать.
— Договорились? Вот и хорошо. А сейчас ей надо заниматься, поэтому я с вами прощаюсь… Мы с вами прощаемся, — она потрепала Томаса по голове. — До четверга…
Лена вышла в прихожую из кухни, растерянно переводя глаза с Олега на мать.
— Что? Все в порядке, — Людмила Александровна погладила ее по волосам, как только что собаку. — Мы с Олегом друг друга поняли и, надеюсь, будем дружить. Да, Олег?
— Да, — Олег надел кроссовки, открыл дверь и кивнул Лене: — Пошли!
Лена снова глянула на него, на мать, потянулась к куртке на вешалке.
— Лена! — резко сказала Людмила Александровна.
— Ты идешь или нет?
Лена стояла, сжимая дрожащие губы, умоляюще глядя на них.
Олег вышел и закрыл за собой дверь…
На следующий день Лена ждала его неподалеку от школы, опустив голову, покачивая сумку на плече.
— Здравствуй…
Олег молча прошел мимо. Лена догнала, пошла рядом, заглядывая снизу ему в лицо.
— Ну, не обращай внимания… Она же повернутая на «своем круге»… «Свой круг, свой круг»… «Из нашего круга, не из нашего»… Ненормальная, понимаешь. У каждого свой сдвиг… Олег!
— Иди занимайся.
— Слушай! — крикнула Лена, она рванула его за рукав к себе. Олег от неожиданности остановился. — Я могу сказать?! Даже в суде последнее слово есть!.. — Лена отвернулась, прикусив губу, справляясь со слезами. — Вот ты говорил про свою мать… У тебя она такая, а у меня — такая. Ты ведь не виноват — и я не виновата! Я сто раз мечтала из дома уйти. Хочешь, вместе уйдем? Я на все готова, понимаешь?.. Я тебя люблю!