Зайцев острыми молодыми глазами с расстояния разглядел, что в окне маячит чей-то силуэт.
Петька Мятлов!
— И этот здесь, — тяжело дыша, бросил Сердюк, с трудом поспевая за Чухловым и Зайцевым.
Когда открывали калитку палисадника, явственно услышали, как лязгнул засов входной двери. Не хотят впускать!
— Тут с сюрпризом будет, — опять подал голос Сердюк и расстегнул кобуру.
— Зайцев, — сказал Чухлов, — останься у калитки, за деревом укройся, с окон глаз не спускай.
— Есть!
— А мы, Павел, прямо... Такую дверь плечом не вышибешь!
Цеплялись за брюки колючие веточки крыжовника, угасающее солнце второй половины дня стелилось по оконным стеклам и белой цинковой кровле.
«Отгрохала Фимка коттеджик, — подумал Чухлов, — пока наш ОБХСС спит!..»
— Стучи, Павел, не жалей кулаков.
— Открывайте!.. Мятлов, и тебя касается!
«Через заднюю дверь будут уходить, — не сомневался Чухлов. — Заперлись, чтоб минуты выиграть, хоть на сколько-то нас задержать. Но Петька куда удирает, обалдел совсем, щенок!.. Не растерялись бы Щербаков с Дрыгановым...»
— Павел, продолжай тут с Зайцевым... А я — за дом, со двора!
Только за угол метнулся — сверху, над головой, по цинковой крыше рассыпалась дробь шагов. «Из чердачного окна вылезли...» Отбежал в сторону, запрокинул голову, чтобы увидеть, кто там: оба, один? На фоне небесной синевы ухватил взглядом вороненую сталь в вытянутой руке Гошки Устюжина, упал на землю, и тут же, секундой позже, грохнул выстрел. Не пистолетный — тот, как хлопок, а этот густой, ухающий, и сыпануло вокруг, словно горохом. «Обрез, картечью... сволочь! Как бы со второго раза не достал меня!»
Но Устюжина на крыше уже не было.
«Спрыгнул!»
Услышал Чухлов звон разбиваемого стекла, голос Сердюка:
— Зайцев, в окно! Я прикрываю!
И опять раздался прежний, из обреза выстрел, уже в саду, и одновременно с ним — голос Щербакова:
— Сто-ой, бросай оружие!
«Теперь Гошке не перезарядить, — отметил Чухлов, — не успеет. Не задел ли кого из моих?»
Он бежал по грядкам, с хрустом ломалась ботва под ногами, струился, обжигая глаза, пот из-под фуражки; силился понять он, отчего это ребят не слышно, никакого шума, только в висках у него невыносимо стучит, какой-то резкий металлический перестук, больно отдающийся в сердце, и сверлящая мозг мысль: «Неужели уйдет?» Черт те какие заросли крыжовника, всюду этот крыжовник! А Петьку Мятлова Сердюк, надо думать, уже взял. В доме. Возможно, во дворе иль на чердаке. На крыше Устюжин один был... А Петька стрелять не будет, нет.
У яблони, привалившись к ней спиной, сидел Щербаков, лицо его страдальчески кривилось.
— Ранен?!
— Ногу, по-моему, сломал...
— Выбрал время! В кого выстрел был?
— В Дрыганова.
— И что?
— Не знаю.
— А!..
— В той стороне, товарищ майор...
— Потерпи, Щербаков!
Опять бегом. Выскочил за садовую ограду, обрывающуюся на краю узкого, размытого вешними водами оврага. Слева кусты, справа тоже, еще гуще, на километр будут, а за их зеленой грядой желтое совхозное поле, пшеница, и хоть низкая — ползком по ней можно. Он по войне отлично знает, как бывало спасительным такое вот поле... Группе Чернущенко подоспеть бы, где они, маму их спросить бы, возятся!
И что Аркадий?
— Дрыгано-ов!..
Пересохший рот и какой-то клокочущий, чужой, лишенный необходимой звучности голос...
И вдруг...
Увидел!
Почти перед собой, малость наискось, метрах в двухстах, на срезе крутого овражного склона. Они только что выкарабкались со дна оврага, нет у них сил бежать, или Гошка Устюжин видит, что так не убежит, — напрягшись для прыжка, поджидает он медленно приближающегося к нему Аркадия. Шаг, другой... Где твой пистолет, Аркадий, у него ж, гляди, нож в руке! Нож, Аркадий!
Сколько потребуется минут, чтобы осилить овраг? Пять-семь, так?
Чухлов поднял руку с наганом, выстрелил в воздух. И еще... А сам тут же скатился в овраг, успев заметить, что его выстрелы сыграли свою роль: Гошка Устюжин испуганно оглянулся, на какой-то миг был сбит с толку — и Аркадий рванулся к нему... Лишь бы успеть, лишь бы продержался Аркадий эти пять минут. А может, три?
Ну и склон, чтоб его!.. Хватался руками за траву, она выдиралась с корнем, обсыпая лицо рыжей землей, и кожаные подошвы скользили по травяной поверхности, словно по укатанному снежному насту. Упирался локтями и коленями — до радужных, сумасшедше крутящихся кругов в глазах, таких, как в детском калейдоскопе, который немыслимо быстро вращался...
Выбрался, замер для рывка — и в колеблющемся перед ним мареве сразу же увидел светлые вихры Аркадия, его коричневое тело, проглядывающее сквозь спущенную лоскутами форменную рубашку. Сидел Аркадий на Гошкиной спине, круто заломив ему руки, отчего носом и губами Гошка утыкался в землю... Оба были перемазаны кровью.
— Вставай, Аркадий, — глухо сказал Чухлов. — Отпусти его. А будет баловаться — подстрелю. Ты слышишь, Устюжин!
Аркаша поднялся, покачиваясь, улыбался белыми губами.
Ревели моторы несущихся сюда машин...
Гошка сидел, опустив голову, ощупывая и потирая плечи, шею... Узкая, длиной в ладонь финка с плексигласовой наборной ручкой валялась в траве, притягивая к себе веселый солнечный свет.
Чухлов хотел поднять ее, но передумал: пусть ребята, когда подъедут, посмотрят...
Аркаша Дрыганов по-прежнему улыбался белыми губами, щурился, следил взглядом за крошечным сизым облаком, плывущим, будто дирижабль, над разномастными крышами Доможилова.
Из подошедших машин выскакивали милиционеры.
— Мятлов уже в КПЗ, — сообщил Чухлову Сердюк и, наклонившись к Гошке Устюжину, скомандовал: — Руки, ты, быстро!
Гошка вытянул перед собой руки. Щелкнул замок наручников.
— Встать!
Гошка неловко, боком, с колен, вставал на ноги.
Чернущенко сказал:
— Он, Григорий Силыч, пенсионера Куропаткина убил.
— Да ты что, Миша?!
Чухлов подошел вплотную к Гошке — тот отвернулся.
— Смотри на меня, — приказал Чухлов.
Встретились взглядами. Гошкин — исподлобья, затравленный.
— В нас стрелял — понять можно. За что ж, гад, старого человека? Молчишь? А глаза бегают! Жалкие. У всех у вас, подонков, они бегают. Сколько ищу — ни одного с твердыми глазами не встречал. Уведите его в машину!
— Где фуражка ваша, Григорий Силыч? — спросил Чернущенко.
— В овраг, что ли, укатилась...
— Сержант, спуститесь в овраг, отыщите фуражку начальника!
— Слушаюсь, товарищ капитан.
— Павел, раскололся Петька, деньги где?
— С первого слова, Григорий Силыч. Деньги в сейфе. А сейф на торфяных выработках.
— Что ж, заедем за Петькой, в машину его — и за тем ящиком, будь он неладен!
— Двинулись...
— С Щербаковым, Павел, что?
— Железная балка в траве — не видел. Об нее. То ли закрытый перелом, то ли сильный ушиб, вывих... Отправили в больницу.
— Ваша фуражка, товарищ майор.
— Спасибо, Зайцев. А где Дрыганов, не вижу?
— Ему кисть руки перевязывают, товарищ майор, там, за «газиком»...
— Порезался?
— Нож выбивал — зацепило.
«Кто именинник сегодня — это он, Аркадий! — радостно и с благожелательной завистью старшего вспыхнуло в Чухлове; почувствовал, как жарко, до испарины на лбу, прошлась по телу некая неведомая волна, снимая с мускулов напряжение, а с души — тревогу. — Именинник, факт! И разве плохо... превосходно это: молод и, нужно если — принимаю бой! Из обреза чуть не в упор, ножом пощупали — а он все ж наверху, не сробел, не поддался. Один раз такое выдержишь — дальше, случись снова, вообще легче будет... По себе знаю».
Аркаша Дрыганов, уже с перебинтованной рукой, действительно стоял за машиной, перебрасывался словами с товарищами; он стащил с себя изодранную в клочья рубаху, был в одной майке, всегдашний юношеский румянец снова прилил к его щекам. Увидев приближающегося начальника, он подобрался, сказал смущенно:
— Товарищ майор, до дома переодеться не во что... поэтому так я.
— Геройски действовал, — опережая Чухлова, проговорил Сердюк, похлопывая младшего сержанта по плечу. — Если б не замечания по службе, к медали б можно было!
— Почему не стрелял? — спросил Чухлов. — Он — в тебя, а ты — предупредительный бы, вверх! Почему? Впрочем, ладно, все равно разбор проводить будем, на разборе объяснишь. Как рука? Немедленно к врачу надо... Укольчики — а как же! Опасность заражения и прочее... — И, помолчав, Чухлов закончил: — Доволен я тобой, Аркадий.
— Да?! — вырвалось у младшего сержанта, и с таким неподдельным восторгом и удивлением это прозвучало, будто он, Аркадий, не мог даже надеяться на подобное, не мог мечтать об этом, — все, кто подле стоял, за животы схватились. Га-га-га!..
А Чухлов серьезно добавил:
— И какие грехи, Аркадий, были за тобой — будем считать: их не было.
Сердюк зычно крикнул:
— Кончаем тары-бары... по машинам!
— Павел, не спеши, — вполголоса, чтоб не слышали другие, сказал Чухлов заместителю. — Командую пока я. Но ты прав — вперед!