Секрет опричника. Преступление в слободе — страница 3 из 8

– Мой мозг, – сказал Шерлок Холмс, опершись локтями о ручки кресла и соединив перед собой кончики растопыренных пальцев, – бунтует против безделья… Я вижу высшую награду в самой работе, в возможности применить на практике мой метод. Вы, Уотсон, хорошо его знаете…

– Я даже написал о нем нечто вроде повести под интригующим названием «Этюд в багровых тонах».

– Я видел вашу повесть, – без энтузиазма покачал головой Шерлок Холмс. – И, должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должна ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно, что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить пикантную любовную историю.

– Но там действительно была романтическая история! – запротестовал я. – Я просто строго придерживался фактов.

– Кое о чем можно было умолчать или хотя бы соблюдать меру в изложении фактов. Единственное, что заслуживает внимания в этом деле, – цепь рассуждений от следствия к причине. Это и привело к успешному раскрытию дела.

Артур Конан Дойл. Знак четырех

Глава первая. «Соучастники»

Когда я по телефону рассказал Пташникову об аресте чернобородого в Ростове, краевед расстроился, обиженным тоном произнес:

– Что же вы мне не позвонили? Я бы обязательно поехал с вами. Этого авантюриста надо было как копилку вытрясти, все узнать о записках опричника, уговорить отдать их или хотя бы снять фотокопию.

Долго не мог успокоиться Пташников, опять и опять расспрашивал меня, что говорил Отто Бэр, как держался. Я дал краеведу самый полный отчет о случившемся в Ростове и показаниях чернобородого. Умолчал, как и условились с Марком, только об одном – о появлении Отто Бэра в Ярославле и о его визите к Окладину.

В сообщения Ганса Бэра о заговоре против Грозного и тайнике с новгородскими сокровищами краевед поверил сразу. Я пытался выразить какие-то сомнения по поводу участия в заговоре царевича, но Пташников оборвал меня:

– Гансу Бэру не было никакой нужды обманывать. Его записки надо обязательно забрать у чернобородого. Они откроют новую, неизвестную страницу нашей истории.

Мне хотелось выяснить у краеведа, не заметил ли он в Александрове что-нибудь странного в поведении Окладина. Конечно, лучше бы встретиться с самим историком, но позвонить ему и условиться о встрече я так и не решился.

И тут Пташников будто угадал мое желание:

– А не навестить ли нам Михаила Николаевича? Надо рассказать ему об аресте чернобородого.

Я промолчал, хотя внутренне, конечно, обрадовался этому предложению, тем более что Пташников вызвался сам позвонить Окладину.

В тот же день вечером мы встретились с краеведом возле знакомого мне белого дома на набережной Волги, вошли в подъезд, где в прошлый раз скрылся чернобородый.

Признаться, я испытал некоторое волнение, когда Пташников позвонил в дверь на третьем этаже, – как-то после всего случившегося встретит меня Окладин, какими посмотрит глазами? Или он до сих пор не знает, что я следил за чернобородым и поджидал его у подъезда? Тогда почему историк и чернобородый вышли из дома через запасную дверь?

Значит, напрашивался вывод, боялись, что их увидят вместе.

Я заставил себя не думать об этом, иначе Окладин мог догадаться о моих подозрениях и насторожиться.

За дверью раздался собачий лай, кто-то повелительно сказал:

– Гоша, на место! К нам гости.

Дверь открылась, на пороге мы увидели стройную симпатичную девушку в синем халатике. Темные раскосые глаза смотрели на нас из-под каштановой челки с доброжелательным любопытством.

Это была дочь Окладина, с которой я говорил по телефону в тот день, когда в Ярославль приезжал Отто Бэр. Конечно, она не могла узнать меня по голосу, но почему-то я все равно смутился под ее взглядом.

Украдкой еще раз посмотрел на девушку и убедился – первое впечатление не обмануло меня, она действительно была симпатичной, даже красивой, неуловимо похожей на отца.

Нервно постукивая по коврику коротким обрубленным хвостом и задрав кверху важную морду, в углу сидел лохматый черный пес и сверлил меня умными сердитыми глазами.

Пропуская нас вперед, девушка посторонилась, приветливо проговорила:

– Проходите, пожалуйста. Папа ждет вас в кабинете.

Услышав радушный голос хозяйки, пес успокоился. Положив мохнатую морду на толстые лапы, растянулся на коврике и демонстративно закрыл глаза, как бы давая понять, что если нам доверяет хозяйка, то он и подавно не имеет к нам никаких претензий.

– У вас очень суровый сторож, – все-таки с опаской покосился на него Пташников.

Девушка пренебрежительно махнула на пса ладошкой:

– Что вы! Он просто изображает из себя такого, а на самом деле и мухи не обидит.

Приоткрыв один глаз, пес неодобрительно посмотрел на девушку, как бы укоряя ее за такую характеристику.

Следом за молодой хозяйкой мы прошли в кабинет Окладина, откуда доносился стук пишущей машинки. Я решил, что мы пришли некстати, но Окладин нашему появлению вроде бы обрадовался.

– Извините, не встретил, заработался, – встал он из-за стола, пожал нам руки.

Ни тени замешательства не было на его лице. Видимо, он не догадывался, что я знаю о его встрече с чернобородым. Меня это вполне устраивало, я сразу почувствовал себя свободней.

С нарочитой церемонностью Окладин представил девушку:

– Познакомьтесь – моя единственная дочь Ольга. Пока жена на гастролях, она же и домоуправительница.

– Точнее будет сказать – домработница, – тут же лукаво поправила его дочь.

– Между прочим, прекрасно готовит кофе.

– Намек поняла, удаляюсь на кухню, – просто, без кокетства, произнесла девушка и вышла из комнаты.

– Ваша жена – актриса? – спросил я Окладина.

– К сожалению, да. Как только наступает лето, уезжает на гастроли. Но мне нельзя роптать – познакомился со своей будущей супругой в драматической студии.

– Тоже участвовали в самодеятельности?

– Каюсь, был грех…

А мне подумалось: если у Окладина есть артистические способности, он мог и сейчас успешно изображать из себя человека, которому нечего скрывать. Здесь, в домашней обстановке, поведение Окладина показалось мне естественным. Или это была только игра? Я постарался отогнать эту мысль.

Историк усадил нас на диван, на журнальный столик поставил керамическую пепельницу в виде старинного замка. Пепельница была стерильной чистоты, поэтому мы с Пташниковым так и не решились закурить, догадавшись, что по прямому назначению ею не пользуются.

Пташников – заядлый курильщик – в течение вечера весь извелся, несколько раз доставал из кармана пиджака пачку «Беломора» и с сожалением засовывал ее назад.

Пока Окладин убирал с письменного стола бумаги, я огляделся. В комнате был идеальный порядок. Подписные издания в книжном шкафу стояли ровными, как по линеечке выстроенными рядами. Письменный бронзовый прибор старинной работы блестел, словно его только что отлили и отшлифовали. Даже настенные часы в футляре темно-красного дерева тикали осторожно и робко, как бы боясь нарушить рабочую тишину. Дверь была обита черным дерматином и надежно заглушала все звуки.

Здесь все было подчинено работе – систематической, планомерной, без отвлечений. И я опять подумал, что мы явились не вовремя, оторвали человека от какого-то важного дела.

Но когда я сказал об этом Окладину, он, опустившись в кресло, отчитал меня:

– Как вам не стыдно! Выкиньте это из головы, я вас никуда не отпущу. Нам есть что вспомнить, о чем поговорить.

Ольга внесла в кабинет поднос с кофейником и собралась было уходить. Отец задержал ее:

– Может, посидишь с нами? Намечается интересная беседа.

– О том, как вы помогали советской милиции ловить преступника? Папа подробно поведал мне о ваших приключениях. – Девушка охотно присела на стул возле двери.

– Можно сказать, что мы – соучастники, – с улыбкой посмотрел Окладин на нас с краеведом.

Я не понял, какой смысл вложил он в это слово, но меня оно почему-то покоробило.

– Ну, и чем же эта история закончилась? – спросила Ольга.

– Расскажите, как был арестован чернобородый, – повернулся ко мне Пташников.

– Бусов арестован?! – Окладин подался из кресла вперед, словно хотел встать. – Откуда вам известно?

– Да он сам присутствовал при аресте и допросе чернобородого, – объяснил Пташников. – Так что сведения самые что ни на есть достоверные, из первых рук.

Окладин не отрывал от меня внимательного, как мне показалось – настороженного взгляда, будто все еще не верил краеведу.

Я повторил свой рассказ об аресте Отто Бэра, подробно сообщил все, что он говорил на предварительном допросе. Даже Пташников, который уже знал эту историю, тоже слушал меня с интересом и вместе с Окладиным задал несколько вопросов. Но мне нечего было добавить к своему сообщению.

Тогда краевед, откинувшись на спинку дивана, обратился к историку:

– Что вы думаете о показаниях Отто Бэра? Внушают ли они, на ваш взгляд, доверие?

У меня создалось впечатление, что после моего рассказа Окладин сразу успокоился и даже потерял к нему интерес. На вопросы Пташникова он ответил почти равнодушно, поглаживая полированные подлокотники кресла:

– Тайник, может, и существовал, но все, что касается заговора, – чистая выдумка. Эти свидетельства никак нельзя принимать на веру.

Тон историка не понравился краеведу. Скрестив руки на груди, он запальчиво спросил:

– Любопытно, на каком основании вы не верите Гансу Бэру?

– Это был авантюрист, которому, судя по всему, ничего не стоило перевернуть факты наизнанку, поставить все с ног на голову.

– А зачем ему потребовалось придумывать заговор? – все больше хмурился краевед.

– Ну, хотя бы для того, чтобы преувеличить собственную роль в русских событиях.

– Неубедительно.

– Как знать. Впрочем, вот вам другая версия. Уличенный в присвоении царских сокровищ, опричник оказывается в темнице. Но даже такой беспринципный наемник, каким был Ганс Бэр, не мог публично признать себя мошенником, схваченным за руку. Он ловко увязывает свой арест с Новгородским походом, а чтобы окончательно обелить себя перед будущими читателями своих записок и предстать перед ними в героическом свете, придумывает историю со своим участием в заговоре против Грозного и с привлечением к этому заговору царевича Ивана.

Непонятно, почему вы считаете, что Ганс Бэр намеревался издать свой дневник? – спросил я Окладина. – Ведь он этого так и не сделал.

– Видимо, не успел. Мы называем записки Ганса Бэра дневником, но вряд ли они были созданы в России, иначе просто-напросто не сохранились бы. Сами подумайте – стал бы Ганс Бэр откровенничать, находясь в заключении? Это во-первых. А во-вторых, он никогда не осмелился бы предложить наследнику русского престола перейти в католическую веру – заключенного под стражу бывшего опричника моментально казнили бы за это.

– Когда же Ганс Бэр создал свои записки?

Окладин ответил мне с уверенностью очевидца:

– После возвращения на родину. Возможно, именно поэтому он и не смог точно указать местоположение тайника. Ганс Бэр надеялся не только издать свои записки, но и заполучить спрятанные сокровища. В Смутное время, когда Русскую землю топтали наемники всех мастей, это нетрудно было сделать. Планам опричника помешала только смерть, ничто другое его не остановило бы.

– Итак, дневник – наполовину фальшивка, заговора против Грозного не было, а царевич Иван погиб в результате несчастного случая, обычной семейной ссоры, – недовольно заворочался Пташников. – Это ваше окончательное мнение?

– Чтобы определенно говорить о существовании заговора, нужны более надежные исторические документы, чем дневник опричника, который мы с вами в глаза не видели. Лично у меня нет полной уверенности, что это подлинная рукопись шестнадцатого века, а не фальшивка, на которую попался чернобородый.

– Если бы дневник был подделкой, Отто Бэр, как человек образованный, легко смог бы выяснить это у себя на родине и не поехал бы за тридевять земель разыскивать несуществующие сокровища. А если достоверны сокровища, то нет причин сомневаться и в заговоре, – убежденно сказал Пташников.

– Все равно в пользу версии о случайном убийстве доводов больше. Не спорю – рукопись может оказаться подлинной, а приведенные в ней сведения – вымышленными. Мало ли авантюристов приезжало в Россию и сочиняло потом мемуары, в которых почти не было достоверности. Вероятней всего, Ганс Бэр из их числа.

– Если бы ваш приятель Марк Викторович хоть немного интересовался историей, а не только своей милицейской службой, то из чернобородого можно было бы вытрясти больше сведений о заговоре, – в сердцах сказал мне Пташников.

– Марк? – повторила Ольга. – Очень редкое имя.

– Знал бы опричник Ганс Бэр, что его делом будет заниматься милиционер с таким именем, то вырезал бы план тайника за иконой евангелиста Марка, – пошутил Окладин.

Ольга выслушала его рассеянно, думая о чем-то своем.

Я вспомнил, с каким кислым видом Окладин узнал в Александрове, что Марк – сотрудник МВД. Еще тогда мне показалось, что у него какое-то особое, пристрастное отношение к милиции. Но когда, где, при каких обстоятельствах преподаватель института мог столкнуться с ней? Или мои наблюдения ошибочны и не имеют под собой никаких оснований?

А может, мне просто не хочется, чтобы у такой симпатичной девушки отец оказался непорядочным человеком?

– Да, все забываю вас спросить, как вы съездили в Суздаль? – мимоходом поинтересовался у меня Пташников. – Остались ли вы довольны поездкой?

– Спасибо, что посоветовали отправиться в эту экскурсию, все было отлично. Суздаль – удивительный город, а музейные работники очень милые и интересные люди.

– Вы были в Суздале? Давно ли?

Выслушав мой ответ, Окладин ничего больше не добавил к своему вопросу, а Ольга посмотрела сначала на меня, потом на отца, покачала головой и сказала:

– Как вы с папой там не встретились? Ведь он тоже ездил туда в эти же самые дни.

Сдвинув очки на лоб, Пташников с недоумением уставился на Окладина, укоризненно проговорил:

– Что же вы мне не сказали, что вам надо было ехать в Суздаль? Сотрудники музея с удовольствием взяли бы вас с собой, мест в автобусе было достаточно.

Окладин будто не расслышал краеведа.

– Вероятно, вы искали в Суздале те самые Царские врата из Новгорода, за которыми гонялся чернобородый? – обратился он ко мне, и в голосе его прозвучала плохо прикрытая ирония.

– Там их нет.

– Правильно. И, судя по всему, никогда не было.

Теперь настала моя очередь как можно язвительней спросить историка:

– Выходит, Михаил Николаевич, вы сами интересовались в Суздале этими Царскими вратами?

Окладин стянул к переносице тонкие брови и озабоченно произнес:

– Мне некогда было заниматься такими пустяками. Я ездил туда по своим служебным делам.

– А меня больше интересовала тайна Соломонии Сабуровой, – не стал я продолжать пикировку с историком.

– Ну, и к какому вы пришли выводу – был у нее сын или нет? – опять с улыбкой, вроде бы обрадовавшись, что разговор принял такое направление, обратился ко мне Окладин.

Я хотел промолчать, но Пташников и Ольга смотрели на меня выжидающе, и я невольно разговорился.

Почему-то волнуясь, словно переживая все заново, рассказал, как ночью долго не мог заснуть и вышел из гостиницы на территорию монастыря, как в застекленных окнах перехода между колокольней и Покровским собором мне почудился огонек свечи в руке Соломонии Сабуровой, как представилась у монастырской стены сцена прощания княгини с сыном и его ложные похороны на следующий день.

Подперев голову кулачком, Ольга не сводила с меня своих темных раскосых глаз, под взглядом которых я невольно терялся, а Пташников кивал седой головой, как бы подтверждая, что все так и было, как почудилось мне той туманной ночью. И только Окладин слушал меня скептически, со снисходительным выражением на лице, словно я рассказывал о чем-то сказочном, фантастическом.

Потом я подробно передал разговор с печальной женщиной из Суздальского музея, похожей на ссыльную княгиню со старинного портрета, рассказал о ее убежденности, что у Соломонии Сабуровой действительно родился в Покровском монастыре сын, которого она, спасая от смерти, отдала верным людям.

– Что же вы не напишете об этом? – внимательно выслушав меня, спросила Ольга. – Ведь тут почти готовый исторический рассказ в детективном жанре!

– А вы любите детективы?

– Детектив на ночь – это прекрасно!

Заметив, как отец иронически поджал тонкие губы, Ольга осуждающим тоном добавила:

– Так сказала замечательная поэтесса Анна Ахматова, я лишь повторила ее слова.

Окладин театрально поднял руки:

– Ну, если Ахматова – другое дело, сдаюсь.

Недовольно передернув плечиками, Ольга опять обратилась ко мне:

– Не теряйте времени и сегодня же садитесь за письменный стол. Дело Соломонии Сабуровой – прекрасная тема для такого рассказа. Может, вам удастся разгадать тайну, которую до сих пор не раскрыли историки.

Это заявление дочери явно не понравилось Окладину:

– Вряд ли история Соломонии Сабуровой может стать темой развлекательного детектива, тем более претендующего на то, чтобы верно воспроизвести события прошлого.

– Почему ты так считаешь? – уязвленно спросила Ольга.

– Во-первых, детектив не тот жанр, с помощью которого уместно обращаться к исторической теме, а во-вторых, вся эта история с сыном Соломонии – просто красивая легенда, не больше.

– Вскоре появилась еще одна легенда – о разбойнике Кудеяре, сыне Соломонии Сабуровой. Как говорится – нет дыма без огня! – вставил краевед.

– Вот именно – дыма, – саркастически заметил Окладин. – Дыма в этой истории действительно хватает.

– Эта легенда получила неожиданное подтверждение, – не сдавался Пташников. – На Соловецком острове, как вспоминали старожилы, возле Покровского собора когда-то лежало надгробие с полуистертой надписью, что тут похоронен Кудеяр Тишенков – сын Соломонии Сабуровой. Правда, я не знаю дальнейшей судьбы этого надгробия.

– Сомневаюсь, чтобы оно вообще существовало, – сказал Окладин. – А если и было, то никакого отношения к сыну Соломонии Сабуровой не имело. Дело в том, что Кудеяр Тишенков – реальное историческое лицо, уроженец города Белова, по происхождению – боярский сын, вместе со своими сторонниками перешел на службу к крымскому хану Девлет-Гирею, в 1571 году помог ему взять Москву, потом ушел в Крым. Через три года Иван Грозный упрекал Девлет-Гирея, что он воспользовался помощью «разбойника Кудеяра Тишенкова». Его имя упоминается в письмах попавшего в плен Василия Грязного, который обещал царю убить ненавистного ему Кудеяра, но своего обещания так и не сдержал. Есть сведения, что позднее Кудеяр Тишенков обратился к царю с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Вряд ли мстительный Иван Грозный простил бы измену, но легенда такая существует, возможно, надгробие над могилой Кудеяра Тишенкова на Соловецком острове – отголосок этой легенды. В сознании народа, страдающего от жестокости Грозного, предатель и разбойник превратился в народного заступника. А чтобы портрет был еще привлекательней, его нарекли братом царя, законным наследником царского трона, который мстит за поруганную честь своей матери. Вот так, наполовину из реальных фактов, а наполовину из пустых домыслов, возник легендарный разбойник Кудеяр – сын Соломонии Сабуровой.

Я спросил историка, сохранились ли материалы Суздальского розыска, который провела приехавшая из Москвы следственная комиссия.

– Их затребовал из великокняжеского архива Иван Грозный, и после этого они исчезли. Возможно, знакомство с этими документами сыграло в судьбе Грозного роковую роль.

– Каким образом? – удивился я, заметив, что и Пташников посмотрел на историка недоуменно.

– Из этих документов он мог узнать, что вовсе не является потомком византийских императоров, как тужился доказать, а его отец – или захудалый русский боярин, или рядовой польский шляхтич из свиты авантюристки, которой удалось обмануть Василия Третьего. Сомнения по поводу собственного происхождения постоянно угнетали Грозного, надломили его психику. Как результат – убийство царевича и прочие бессмысленные жестокости, которым нет и не может быть логического объяснения.

Пташников хотел возразить Окладину, но, видимо, так и не нашел веских доводов.

– Вы говорили, Иван Грозный затребовал материалы Суздальского розыска из великокняжеского архива? – спустя время вскинул он глаза на историка.

– Да, после этого они пропали, – подтвердил тот.

– Интересно, очень интересно.

– Кстати, есть еще одно убедительное доказательство, что никакого сына у Соломонии Сабуровой не было, – продолжил Окладин. – Когда умер Василий Третий, Елена Глинская отправила бывшую великую княгиню из Суздаля в Каргополь, где ее содержали в еще более суровых, тюремных условиях. В Покровский монастырь Соломония вернулась только после смерти Елены Глинской. Казалось бы – вот тут и объявить о своем сыне Георгие, который имел больше прав на престол, чем малолетний Иван, но Соломония промолчала. Это лишний раз подтверждает, что вся история с захоронением ребенка – мистификация, рассчитанная на то, чтобы досадить бывшему мужу. Единственное, что не понятно в этой истории, – как на подлог пошло монастырское начальство?

– Значит, все было не так просто, как вы пытаетесь изобразить, – проворчал Пташников. – Даже в окружении последних русских царей Романовых бытовало мнение, что сын Соломонии скрывался от Грозного в Новгороде, потому царь и затеял такой жестокий погром города, чтобы наверняка погубить его…

Историк и краевед с новой силой заспорили о деле Соломонии Сабуровой, а я вспомнил о своем Суздальском розыске – как шел по следу чернобородого, как на улице возле меня притормозил легковой автомобиль. Одновременно со мной, как выяснилось, в Суздале находился Окладин. Не он ли был за рулем?

Весь вечер я незаметно приглядывался к Окладину, прислушивался к его суждениям, с которыми порою был согласен, порою нет, но так и не решил для себя, что общего могло быть у него с авантюристом Отто Бэром? Кто Окладин на самом деле – ученый-педант или человек, способный на самый неожиданный поступок? Не эта ли, скрытая даже от самых близких ему людей сторона характера, и столкнула его с чернобородым?

А тут еще Пташников, когда мы вышли из дома Окладиных на набережную, вдруг сказал ни с того ни с сего:

– Да, не простой человек Михаил Николаевич.

Пташников с каким-то подозрением покосился на меня и промолчал, замкнулся. Я так и не понял, что же хотел сказать краевед, как он относится к Окладину. Вспомнил их разговор в электричке о рецензии историка на рукопись Пташникова, из-за которой книга вышла на год позднее. Может, в краеведе до сих пор говорит обида? Или он скрывает от меня что-то другое, более серьезное?

Глава вторая. Веские улики

Совет Ольги написать о деле Соломонии Сабуровой крепко запал мне в память. Действительно, разговор об этой запутанной истории у Пташникова, потом моя поездка в Суздаль, наконец все, что я узнал о Суздальском розыске в квартире Окладиных, вроде бы выстраивалось в закопченный сюжет, стоило только сесть за письменный стол и привести эти сведения в определенный порядок.

Так думал я, возвратившись поздно вечером домой и бегло просматривая заметки в записной книжке. Я был полон желания немедленно, не дожидаясь утра, приступить к делу. С большим трудом заставил себя лечь спать, но долго еще представлял, как напишу задуманный рассказ.

Однако принять решение всегда легче, чем его осуществить, – истинна банальная, но вечная, нестареющая.

Быстро написав сцену, привидевшуюся мне ночью в Покровском монастыре Суздаля, я за весь следующий день не мог вымучить ни строчки. Неужели Окладин прав и история Соломонии Сабуровой – не тема для детектива?

Опять и опять я вспоминал поездку в Суздаль, свои впечатления, которые помогли бы мне выстроить рассказ: надгробный камень с ложного захоронения, портрет Соломонии Сабуровой, разговор с женщиной-экскурсоводом, очень похожей на ссыльную княгиню с портрета. Я добросовестно излагал эти впечатления на бумаге, а рассказ так и не получался.

Я уже хотел признаться самому себе в своем поражении, но тут меня буквально осенило – я вспомнил чернобородого и связанные с ним события в Александрове и Ростове. Разве это не материал для детективного повествования? Тема – таинственные проникновения неизвестного преступника в церкви. Герой – сотрудник милиции Марк Лапин, которого отличают обостренная наблюдательность и изобретательная логика – непременные качества сыщика. Сюжет – разгадка секрета опричника, похитившего новгородские сокровища.

Тайна – есть, преступление – совершилось, преступник и сыщик – в наличии. Я, Пташников и Окладин выступаем в роли свидетелей.

Тут ход моих рассуждений прервался – как быть с непонятным поведением Окладина, которое я до сих пор не мог объяснить?

Подумав, я решил просто выкинуть эти непонятные моменты из повествования, так как до сих пор не разобрался в них сам. Заодно решил изменить имена участников событий, поскольку я писал не очерк, а художественное произведение. Кроме того, я не знал, как отнесется к нему Марк, а форма детективного рассказа с вымышленными героями как бы развязывала мне руки.

Наконец, местом действия я выбрал Суздаль, начав рассказ с того, что случилось со мной в Покровском монастыре, с попытки разгадать тайну Соломонии Сабуровой, а уж потом следовало описание ареста чернобородого и его допрос.

Через неделю я отправил рассказ в молодежную газету, которая раньше часто публиковала мои статьи. Редактор не изменил своего отношения ко мне и пообещал напечатать мой «Суздальский розыск» – так я назвал рассказ – в ближайшем воскресном номере.

В тот же день, когда рассказ появился в газете, мне позвонил Пташннков и, едва поздоровавшись, менторским тоном заявил:

– Прочитал в газете ваше творение. Вы слишком увлеклись детективной стороной событий, в которых нам с вами пришлось участвовать. Надо было уделить больше внимания историческим и краеведческим деталям, шире представить познавательный материал, а вы пустились в развлекательность.

Наверное, в моем голосе прозвучала обида, которую я безуспешно пытался скрыть:

– Что именно не устраивает вас в моем рассказе?

– Пожалуйста. Вы пишете о поисках Царских врат с планом тайника, а читателю не объяснили, почему они так называются.

– А действительно – почему?

Мой наивный вопрос не на шутку рассердил краеведа.

– Стыдно, молодой человек, не знать таких элементарных вещей. Наверное, думаете, через эти врата цари выходили?

– Ну, вроде того.

– Запомните – православный храм условно делится иконостасом на царство небесное и царство земное, поэтому центральные врата в иконостасе, из которых выходит священник, а во время литургии выносят Святые Дары, и названы царскими.

– Приму ваше замечание к сведению, но вряд ли эта информация что-то добавила бы к моему рассказу.

Краевед хотел опять возмутиться, но я перебил его – спросил, какие еще ошибки и просчеты допущены мною.

– Вы очень мало написали о деле Соломонии Сабуровой, в придачу зачем-то увязали его с гибелью царевича Ивана.

– Я просто повторил предположение Окладина, что знакомство с материалами Суздальского розыска могло надломить психику Грозного, как результат – убийство царевича.

– Наш чернобородый попутчик был совершенно прав – гибель царевича Ивана произошла по причине заговора, в котором он участвовал! – убежденно произнес краевед.

– Но Окладин считает иначе, – заикнулся я.

– Выходит, вы согласны с ним, что Грозный убил царевича случайно, в припадке ярости?

– Не совсем, – признался я. – Сообщение чернобородого тоже показалось мне заслуживающим внимания.

– Вот именно! – сердито воскликнул Пташников. – А сами заявляете о случайной гибели царевича. Чтобы раскрыть это убийство, надо провести настоящее следствие, привлечь все имеющиеся сведения. Между прочим, Михаил Николаевич тоже ознакомился с вашим рассказом и остался недоволен.

– Что же его не устроило? – хмуро спросил я, уже не в силах скрыть досаду.

– Не знаю, не знаю. Да вы ему сами позвоните. А на мои замечания не обижайтесь, ваш рассказ я прочитал залпом, не отрываясь, – попытался успокоить меня Пташников. – Лишний раз понял, в каких интересных событиях нам с вами довелось принять участие. Наверное, кто не знает этой истории, подумает, что вы ее высосали из пальца…

Пташников угадал – когда мой рассказ, еще в рукописи, прочитал редактор газеты, он по телефону заявил мне, что похожий сюжет уже неоднократно использовался авторами детективных произведений. Я не стал с ним спорить.

Прав был Пташников и в другом – мы и впрямь оказались втянутыми в события необычные. Не знал только старый краевед всех обстоятельств этого дела, в частности тех, что были связаны с Окладиным.

Я так и не позвонил историку – не набрался смелости. Но Пташников не обманул меня – Окладин действительно отнесся к моему рассказу резко отрицательно.

Узнал я об этом, когда на бульваре случайно встретил Ольгу, прогуливающую знакомого мне черного лохматого пса по кличке Гоша.

– А я вчера прочитала в газете ваш рассказ, – только поздоровавшись, с улыбкой сообщила мне девушка. – Правильно сделали, что послушались моего совета и написали его в детективном жанре. И об аресте чернобородого к месту вспомнили.

– Ну а каково в целом ваше мнение о рассказе? – с тайной надеждой на похвалу спросил я.

Однако ответ Ольги, отличающейся прямотой, был подобен ушату холодной воды на мое разгоряченное авторское самолюбие:

– К сожалению, чувствуется некоторая схема. Нечто похожее уже было у Конан Дойла.

– А именно?

– Перечитайте его знаменитый рассказ «Шесть Наполеонов», где преступник в поисках спрятанного бриллианта разбивает гипсовые бюсты Наполеона, пока на очередной краже его не задерживает мудрый Шерлок Холмс. Признайтесь – в вашем рассказе очень похожая ситуация, только вместо бюстов – Царские врата, а вместо бриллианта – план тайника с новгородскими сокровищами.

Мысленно я вынужден был согласиться с этим замечанием, однако был к нему уже подготовлен:

– «Детектив – весь из логики и рационализма, отсюда наличие у него определенной схемы, но схема эта настолько совершенна, что дает неограниченное количество вариаций», – наизусть процитировал я где-то вычитанную фразу. – Так что недостаток, о котором вы говорите, – продолжение достоинств детектива.

– Судя по тому, как рьяно вы защищаете детективный жанр, ясно, что вы тоже являетесь его горячим поклонником.

– Разумеется. Иначе не последовал бы вашему совету, – не стал я запираться.

Ольга посмотрела на меня искоса и произнесла нерешительно, с вопросительной интонацией в голосе:

– Когда я читала ваш рассказ, у меня иногда создавалось впечатление, что вы чего-то недоговариваете.

Я знал, чего не хватало в моем рассказе, – ясности в отношении Окладина, который стал прообразом одного из моих героев, о чем Ольга легко могла догадаться. Но неужели она догадалась, в чем я подозреваю ее отца?

От одной этой мысли меня бросило в жар. А если мое мнение об Окладине ошибочно? Не составил ли я свое представление о нем на случайных, не связанных между собой совпадениях, которые не имели к истории с чернобородым абсолютно никакого отношения? Но как тогда быть с фактами, упрямо говорившими другое?

Конечно, я не мог поделиться этими сомнениями с Ольгой и постарался увести разговор в безопасное русло:

– Ну а хоть что-нибудь вам понравилось в моем рассказе? – вроде бы в шутку спросил я.

– Мне показались любопытными ваши исторические отступления. Пожалуй, они даже интересней, чем детективная линия. В частности – всё, что касается гибели царевича Ивана. Жаль только, вы так и не попытались разобраться в подлинных причинах этого убийства.

Я согласился, что преступление в Александровой слободе заслуживает большего внимания, но для того, чтобы написать о нем, надо, как сказал Пташников, провести целое расследование.

– Ничего, вы о нем еще напишете, – убежденно заявила девушка.

Я удивился, почему она так решила.

– У меня такое предчувствие, – чисто по-женски, не опираясь на логику, ответила Ольга.

В этом она оказалась совершенно права – преступление в Слободе станет темой расследования, о котором я позднее напишу. Но даже самый проницательный читатель не мог предвидеть, к каким неожиданным последствиям приведет публикация рассказа об аресте чернобородого.

Мне не терпелось узнать, что же конкретно возмутило Окладина в моем рассказе, чуть было прямо не спросил Ольгу, но тут она сама завела этот разговор:

– А вот папе ваш рассказ не понравился. Он так заявил: если вы решили написать занимательный детектив, то нечего замахиваться на историю. «История – слишком серьезная наука, чтобы ее упрощать, она не нуждается в популярном изложении», – довольно-таки похоже изобразила Ольга своего отца и его манеру изъясняться.

Я поддержал шутливый разговор, а про себя подумал: как трудно угодить читателю – краеведу не хватило в моем рассказе того, что считал совершенно лишним Окладин.

Это еще раз доказывало, какие они несхожие люди, как по-разному относятся к истории, в чем я имел возможность убедиться еще при первой встрече с ними.

– Мы из-за вашего рассказа чуть не поссорились вчера, – весело продолжила Ольга. – Из писателей, кроме Карамзина, папе вообще никто не нравится, да и то, пожалуй, только его «История государства Российского». Подозреваю, что «Бедную Лизу» он так и не прочитал, поскольку там отсутствует исторический материал.

– Куда уж мне с Карамзиным тягаться.

Стрельнув в меня раскосыми глазами, Ольга наблюдательно заметила:

– А все-таки вам неприятно, что рассказ ругают, не так ли?

Я опять попытался отделаться шуткой:

– Еще Горький сказал, что все авторы самолюбивы, как пудели.

Закинув голову, Ольга непринужденно рассмеялась.

– Не принимайте слова папы близко к сердцу – в последнее время он постоянно ворчит. Наверное, расстраивается, что мама долго с гастролей не возвращается. Раньше эти летние разлуки он легче переносил…

Но я видел причину плохого настроения Окладина в другом – в обстоятельствах, связанных с делом Отто Бэра и его арестом в Ростове. Видимо, публикация моего рассказа как-то навредила Окладину, спутала его планы, потому с таким неприятием он и отнесся к нему. Но что именно испугало его?

Тут я вспомнил просьбу Марка узнать, где Окладин отдыхал в прошлом году. За весь вечер, проведенный в гостях у историка, я так и не нашел подходящего момента, чтобы спросить его об этом.

– А в отпуске ваш отец был? Может, он просто устал?

– Отпуск он уже отгулял – вы с ним познакомились, когда он возвращался из дома отдыха.

– Ах, да! А где он отдыхал?

– Это неподалеку от Москвы. Только ему было бы лучше туда не ездить. Таких, как он, надо отправлять в отпуск куда-нибудь в глушь, в Тьмутаракань.

– За что вы его так? – удивился я, услышав в голосе Ольги искреннюю досаду.

– Вы знаете, как он отдыхал? – возмущенно тряхнула девушка головой. – Чуть ли не каждый день ездил электричкой в Москву и работал там в архивах и библиотеках. Разве это отдых?

– Интересно, как вы узнали о его поездках? Он сам признался?

– Разве он признается. Когда костюм чистила, нашла в карманах целую кучу билетов.

– Веские улики.

– Вот именно. Ему ничего не оставалось, как выложить все начистоту.

– С такими способностями к сыску вам надо было идти не в медицинский, а в юридический.

– Еще не все потеряно – после института я могу попробовать себя в судебной медицине…

Ольга оказалась веселой, находчивой собеседницей. Как мог, я поддерживал легкий разговор, но думал о другом – серьезном и неприятном. Марк рассказывал, что первая история с Царскими вратами произошла в Москве, вторая – в Сергиевом Посаде. По времени оба случая совпали с пребыванием Окладина в подмосковном доме отдыха.

Представим, что случайность. Но напрашивался естественный вопрос, который задавала и Ольга: зачем Окладин ездил в дом отдыха, если весь месяц мотался в Москву? Не потребовался ли ему этот дом отдыха в качестве удобного прикрытия, чтобы совершить нечто такое, что надо было скрыть не только от посторонних, но даже от собственной дочери? Когда же по билетам она узнала о его поездках, он не придумал ничего другого, как сослаться на работу в архивах и библиотеках.

Чем дольше я рассуждал об этом, тем больше находил подтверждений своим подозрениям, и так увлекся ими, что чуть не забыл о наказе Марка.

– В прошлом году мы с папой отпуск вместе провели, – ответила на мой вопрос Ольга. – Сначала были в Карелии, а потом еще севернее махнули. Интересная получилась поездка, до сих пор вспоминаем…

Я заметил или мне показалось, что в темных глазах Ольги тенью мелькнула грусть.

– У вас своя машина? – решил я довести расследование до конца.

– Машина есть, только папа на ней, наверное, без приключений и до Костромы не добрался бы.

– Почему?

– Такой водитель – раз съездит, потом неделю ремонтирует. С мамой уговариваем продать, пока в аварию не угодил.

– А какого цвета ваша машина?

– Серо-буро-малинового. Хотите купить? Учтите – торговаться не будем, но и назад не возьмем.

– Наверное, из меня тоже не получилось бы хорошего водителя. Но съездить на своей машине в Крым или на Кавказ – это здорово.

– Папе больше нравится Север…

Так я и не выяснил, где именно на Севере Окладин отдыхал прошлым летом, а прямо спросить не решился, точнее – не захотел. И без того, расспрашивая Ольгу об отце, я испытывал чувство, словно заглядываю в замочную скважину.

Незаметно мы дошли до знакомого дома на набережной Волги, но, вместо того чтобы свернуть во двор, где под акацией я поджидал чернобородого, Ольга достала из кармана ключ и открыла неприметную дверь, выходящую прямо на набережную.

Поймав мой удивленный взгляд, девушка объяснила:

– Мы пользуемся этой дверью, когда выводим Гошу на улицу, а то у него такой сердитый вид, что детишки во дворе пугаются.

На прощание Ольга пригласила меня как-нибудь вместе с краеведом опять заглянуть к ним в гости и добавила:

– Папа в последнее время все в разъездах – то в Ростове, то в Суздале, потом собрался в Борисоглеб, но почему-то не поехал. Видимо, наездился. Так что заходите, по вечерам мы дома.

Я пообещал, но с горечью и сожалением в душе. Разговор с Ольгой только подтвердил мои подозрения – каким-то образом Окладин причастен к делу чернобородого.

Все больше убеждался я в этом, находил тому новые подтверждения, но, странное дело, после встречи с Ольгой мне еще сильнее захотелось, чтобы мои подозрения рассыпались, как карточный домик.

Глава третья. Опять Отто Бэр

В тот день с утра за окном шел такой нудный, свербящий душу дождь, что сама мысль выйти на улицу невольно бросала в озноб. К счастью, мне никуда не надо было идти, и я спокойно работал над статьей, которую давно обещал написать, но события, связанные с новгородскими сокровищами, надолго оторвали меня от нее.

Сегодня, несмотря на ненастье, а может, благодаря ему, работалось на удивление легко. Это случалось со мной не часто. Я уже предвкушал, как к вечеру закончу статью, но тут раздался телефонный звонок, заставивший меня досадливо поморщиться.

Звонил краевед Пташников. Наспех поздоровавшись, он непререкаемым тоном потребовал немедленно встретиться с ним возле Спасского монастыря. Я пытался сослаться на занятость, на скверную погоду, предлагал увидеться на следующий день в любое удобное для краеведа время, но тот был неумолим.

На мой вопрос, что случилось, к чему такая спешка, Пташников пообещал сообщить нечто интересное и повесил трубку.

Бесцеремонное поведение краеведа несколько покоробило меня. Но тут мои мысли приняли новое направление, мне подумалось, что этот неожиданный вызов, возможно, каким-то образом связан с делом чернобородого, иначе бы Пташников не действовал так решительно.

Короче говоря, с сожалением посмотрев на недописанную статью, я надел плащ, взял зонтик и через полчаса был у ворот Спасского монастыря, где меня уже поджидал Пташников.

Признать его было трудно – одетый в дождевик с капюшоном, низко надвинутым на глаза, он походил больше на рыбака, чем на краеведа.

Даже теперь он не объяснил причину внезапного вызова, а торопливо пожал мне руку и повел на территорию монастыря, в котором размещался музей-заповедник.

Увидев Пташникова, пожилая женщина-контролер в стеклянной будке у ворот приветливо заулыбалась, из чего я заключил, что он здесь частый и желанный гость.

Не впервые посещал я бывший Спасо-Ярославский монастырь, и каждый раз меня охватывало одно и то же чувство, что из двадцатого века я переступаю в далекое прошлое, а за высокими монастырскими стенами остается не современный, забитый транспортом город, а Ярославль старинный, «рубленый».

Не для того ли строители монастырей и возводили такие мощные стены, чтобы остановить за ними не только врага, но и время?

Мы подошли к древнейшему в городе Спасо-Преображенскому собору, созданному, как заверяли путеводители, по образцу и подобию Архангельского собора в Московском Кремле. Непроизвольно я отметил про себя, что наш собор построили в 1516 году, почти одновременно с Троицким собором в Александровой слободе, что первые, еще деревянные стены вокруг монастыря возвели по указу Елены Глинской, что здесь, в Спасском монастыре, в 1571 году скрывался от нашествия Девлет-Гирея вместе со всем своим семейством Иван Грозный.

Исторические события, факты, имена и даты переплетались в судьбе монастыря в фантастический узор случайностей и совпадений, словно в каком-то волшебном калейдоскопе.

В тесной, похожей на монашескую келью комнате, в которую я вошел следом за Пташниковым, за одним из столов сидела хрупкая женщина средних лет с короткой стрижкой пепельных волос. Краевед познакомил нас. Лидия Сергеевна работала старшим научным сотрудником музея.

Усевшись за соседний стол, Пташников показал мне место за другим и все с той же торопливостью обратился к женщине:

– Пожалуйста, повторите, что вы рассказали мне сегодня по телефону о вашем странном посетителе. Постарайтесь не пропускать даже самых мелких деталей и подробностей, они могут оказаться важными.

– Вы меня так заинтриговали, Иван Алексеевич, что теперь мне трудно собраться с мыслями.

– Все это очень серьезно, Лидия Сергеевна.

– Но в чем дело? Почему вас заинтересовал этот посетитель?

– Всему свое время. Мы вас слушаем…

Я сочувственно посмотрел на женщину – Пташников и ей не объяснил, чем вызвана наша неожиданная встреча.

Лидия Сергеевна взглянула в маленькое, забранное решеткой сводчатое окно, за которым не утихал дождь, и тихо заговорила:

– В середине июня к нам в музей пришел мужчина, представился научным сотрудником Новгородского музея и попросил помочь найти Царские врата, вывезенные Иваном Грозным из разграбленного Новгорода…

Мое предчувствие меня не обмануло – запутанная история с чернобородым продолжалась.

– Я показала имеющиеся у нас описи Спасского монастыря и предупредила, что всего сохранилось восемь описей, остальные находятся в других местах. Он перелистал наши описи и действительно обнаружил в них новгородские Царские врата, когда-то хранившиеся в Спасском монастыре, однако дальнейшая их судьба неизвестна.

– Неизвестна? – недоверчиво повторил я. – Куда же они подевались?

– Трудно сказать. Возможно, были куда-то отданы, но в наших описях таких пометок нет. Смотрите сами. Вот опись за 1709 год…

Лидия Сергеевна осторожно положила перед нами древнюю рукопись с истрепанными краями, краевед с трудом прочитал запись, сделанную на втором листе:

– «Семьсот девятого июля в первый день Спасова монастыря, что в Ярославле по зарученном в соборе того монастыря и по осмотру новый ризничий иеромонах Феодосий принимал у старого ризничего Тарасия…»

А дальше следовала подробная опись имущества находившейся при Спасо-Ярославском монастыре «церкви соборной во имя Преображения Господня». Среди прочих предметов культа и икон значились «новгородские Царские врата, пожалованы великим государем Иоанном Васильевичем».

Следующая «Опись Спасо-Ярославского монастыря церкви Преображения господня учиненная», которую показала нам Лидия Сергеевна, была составлена после указа Екатерины Второй о преобразовании монастыря в архиерейский дом. Здесь также подробно были описаны хранившиеся в церкви Преображения иконы, панагии, кресты, ковчеги, потиры – и Царские врата из Новгорода.

Но и в этой записи не было указано, куда они поступили потом.

– Помню, тот мужчина, что интересовался новгородскими Царскими вратами, очень расстроился, посмотрев эти описи, – продолжила Лидия Сергеевна. – Как музейному работнику я стала рассказывать ему о нашей экспозиции, посвященной истории списка «Слова о полку Игореве», который граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин приобрел в Спасо-Ярославском монастыре у архимандрита Иоиля Быковского. Обмолвилась, что до сих пор неизвестно, как список оказался в Ярославле. Тогда мужчина безапелляционно заявил, что «Слово» попало сюда так же, как и Царские врата, в 1570 году, сразу после Новгородского погрома.

Пташников возбужденно потер руки.

– Любопытно, как вы отнеслись к этому сообщению?

– Конечно, я спросила, на основании каких данных он сделал это заявление. Мужчина сказал, что располагает документом, составленным одним из опричников, сопровождавшим обоз с захваченными в Новгороде и Пскове ценностями. Среди них находились книги Священного Писания, летописи и тут же якобы – древний список «Слова о полку Игореве», который вместе с другими книгами был оставлен в Спасском монастыре.

Пташников выразительно взглянул на меня. Я понял, что и к этому сообщению чернобородого он относится всерьез.

– Я попыталась выяснить, о каком документе идет речь, однако мужчина повел себя странно и быстро ушел.

– Ну а как вы сами считаете, насколько достоверно это свидетельство?

Прежде чем ответить мне, Лидия Сергеевна опять рассеянно посмотрела в окно:

– Возможно, в другой раз я не обратила бы и внимания на такое заявление – мало ли версий высказывают по поводу «Слова о полку Игореве». Но этот человек на удивление хорошо знает историю Новгородского похода, я до сих пор не могу найти этому объяснения.

– И все-таки хотелось бы знать ваше мнение об этом человеке, – строго сказал Пташников.

– Если вы настаиваете – пожалуйста… Возможно, он действительно располагает какими-то неизвестными материалами, но откуда они у него, почему он их не опубликует – непонятно. Очень странный тип. Я не смотрела его документы, по теперь уверена – никакого отношения к Новгородскому музею он не имеет. Представляете, он даже не удосужился посмотреть нашу экспозицию!..

Я уже простил Пташникова, что он оторвал меня от письменного стола и в дождь выгнал на улицу, через весь город заставил ехать сюда, в Спасский монастырь. Эта неожиданная поездка того стоила.

Но о чернобородом ли шла речь? Не было ли тут какой-нибудь ошибки, совпадения?

Я спросил Лидию Сергеевну, как выглядел тот посетитель, – и она назвала точные приметы Отто Бэра.

В описях Спасского монастыря он интересовался Царскими вратами, вывезенными Грозным из Новгорода. Наконец, как и Сверчкову в Москве, он назвался Кириллом Борисовичем.

У меня исчезли последние сомнения – до ареста в Ростове чернобородый успел побывать и здесь, в Спасо-Ярославском монастыре.

Только теперь Пташников рассказал Лидии Сергеевне, чем был вызван его интерес к этому посетителю: о нашей встрече с ним в московской электричке, о происшествии в Александровском кремле, о засаде и аресте чернобородого в Ростове, о дневнике опричника и тайнике с сокровищами, вывезенными из разграбленного Новгорода.

Настойчивость Отто Бэра все больше удивляла меня. Я окончательно поверил в то, что дневник опричника существует и спрятанные в тайнике новгородские сокровища – не легенда.

На предварительном допросе в Ростове о своей поездке в Ярославль чернобородый не сказал ни слова. Забыл или умышленно умолчал? Ведь план тайника, оставленный опричником за иконой евангелиста Иоанна, так и не был найден Отто Бэром.

А если и после ареста он не потерял надежду отыскать новгородские сокровища?

Всего в обозе, который сопровождал Ганс Бэр, было пять Царских врат из Новгорода. Чернобородый утверждал в Ростове, что нашел следы четырех из них. Но так ли было на самом деле? Не прояснилась ли с помощью описей Спасо-Ярославского монастыря судьба последних Царских врат, до которых Отто Бэр просто не успел добраться?

Я поделился этим предположением с Пташниковым, и оказалось – он думает о том же самом.

– Вы говорили, что всего сохранилось восемь описей Спасского монастыря. А где остальные? – спросил я Лидию Сергеевну.

– Описи разных лет имеются в Ярославском архиве и в библиотеке педагогического института. Остальные в Москве – в Архиве древних актов и Историческом музее.

– Вы сказали об этом вашему посетителю?

– Нет, но у меня сложилось впечатление, что, прежде чем обратиться к нам в музей, он успел побывать и в педагогическом институте, где хранится древнейшая опись монастыря за 1691 год, и в местном архиве. Но если сведения о дальнейшей судьбе этих Царских врат и сохранились, то их надо искать в самой поздней описи за 1788 год. Она находится в Москве, в Историческом музее. Этот человек так себя повел, что я просто не успела сказать ему о той описи.

– Вот и хорошо, что не успели, – обрадовался Пташников.

А я подумал о другом: не Окладин ли подсказал чернобородому искать Царские врата из Новгорода в описях Спасо-Ярославского монастыря? Он же мог сообщить Отто Бэру, где находятся остальные описи.

– Получается очень интересное совпадение – «Слово о полку Игореве» было обнаружено в «Хронографе», который упоминается в тех же описях, что и Царские врата из Новгорода. Не говорит ли это в пользу того, что они и впрямь одинаковым путем попали в Спасо-Ярославский монастырь? – рассудил краевед.

Лидия Сергеевна недоверчиво покачала головой, видимо, в отличие от Пташникова, предпочитая идти к истине не напрямик, а долгим и извилистым путем сомнений.

Прямо из кабинета Лидии Сергеевны я позвонил Марку в Москву, сообщил о появлении Отто Бэра до ареста в Спасо-Ярославском монастыре и высказал предположение, что, возможно, чернобородый обнаружил следы последних Царских врат, вывезенных Грозным из Новгорода.

Марк согласился со мной, что это вполне вероятно, но надо выяснить, побывал ли Отто Бэр там, где хранятся остальные описи монастыря.

Договорились, что мы с Пташниковым узнаем, был ли чернобородый в местном архиве и в педагогическом институте, а Марк посетит Архив древних актов и Исторический музей.

– Потом созвонимся и окончательно решим, стоит ли продолжать поиски Царских врат с планом тайника, – сказал Марк. – Проверим, была ли поездка Отто Бэра в Ростов его последней попыткой, в чем он так настойчиво уверял нас…

Я хотел узнать, что еще удалось выведать у чернобородого на допросе в Москве, но Марк словно не расслышал меня и быстро закончил разговор. Видимо, я коснулся темы, которую по телефону не обсуждают. Вспомнился внезапный поворот в допросе Отто Бэра в Ростове, когда речь зашла о событиях минувшей войны, о Янтарной комнате. Не этих ли обстоятельств не захотел касаться Марк?

В любом случае было ясно – дело Отто Бэра не закончилось его выдворением из страны и продолжало интересовать Марка.

Из Спасского монастыря мы с Пташниковым направились в архив, разместившийся в бывшем Казанском монастыре.

Пташников и тут был частым гостем, на просьбу помочь нам сотрудники архива откликнулись охотно. В результате мы узнали, что чернобородый появлялся в архиве – одна из пожилых работниц хорошо запомнила его, он тоже представился ей сотрудником Новгородского музея.

В хранящейся здесь описи Спасо-Ярославского монастыря за 1776 год, как и предполагала Лидия Сергеевна, Царские врата из Новгорода упоминались, но никаких дополнительных сведений о их дальнейшей судьбе не было.

И в этой описи, как заметил краевед, фигурировал тот самый «Хронограф», в котором обнаружили «Слово о полку Игореве». Но что скрывалось за этим – оставалось только гадать…

Успел Отто Бэр побывать и в библиотеке педагогического института, где хранилась самая древняя опись Спасо-Ярославского монастыря. Царские врата из Новгорода значились в ней, а вот «Хронографа» со «Словом» мы не обнаружили – опись обрывалась там, где должно было следовать за напрестольными евангелиями описание прочих «печатных и письменных» книг.

В педагогическом институте работал Окладин. Мне было интересно посмотреть, как он поведет себя, услышав от нас о посещении Отто Бэром Ярославля, о чем он давно знал, но помалкивал. Захотел увидеться с историком и Пташников. Бесполезная ходьба по городу измотала его, однако он и сейчас не терял надежды сегодня же прояснить судьбу Царских врат, до которых чернобородый не успел добраться.

Мы нашли Окладина на кафедре, в окружении студентов. Он не сразу заметил нас, поэтому я имел возможность некоторое время понаблюдать за ним. Похоже, что студентам он нравился, иначе вряд ли после занятий они задержались бы в душной аудитории.

Увидев нас в дверях, Окладин на какое-то мгновение смешался. Тут же отпустив студентов, поздоровался с нами и настороженно, как мне показалось, спросил, что привело нас в институт.

– Значит, Отто Бэр и здесь напустил туману? – выслушав краеведа, скептически произнес он.

– Вы не верите сообщению чернобородого, как список «Слова о полку Игореве» попал в Ярославль? – уточнил Пташников.

– Этому авантюристу нельзя верить ни в чем!

В существовании дневника опричника вы тоже еще сомневаетесь?

Прежде чем ответить краеведу, Окладин усадил нас за письменный стол, заваленный книгами, зачем-то включил настольную лампу, хотя в аудитории было не так темно, при этом свет лампы направил на нас, а сам остался в тени.

– В дневник опричника я поверю только тогда, когда увижу его собственными глазами. Но в любом случае сведения о заговоре против Грозного и о том, как «Слово о полку Игореве» появилось в Ярославле, более чем сомнительны.

– Хорошо, не будем касаться убийства в Александровой слободе. Почему вы так безоговорочно отвергаете версию, что «Слово о полку Игореве» попало в Ярославль после Новгородского похода? – щурясь от яркого света настольной лампы, спросил Окладина краевед. – Лично мне эта версия кажется весьма убедительной.

– Когда нет четких документальных свидетельств, все версии кажутся убедительными, – холодно произнес историк. – Вокруг «Слова о полку Игореве» и без того достаточно неумеренных восторгов, скоропалительных выводов и самых фантастических предположений. Вот чернобородый и подкинул свою очередную выдумку. У него, видимо, врожденная страсть к мистификациям, а «Слово о полку Игореве» для такого занятия очень удобный объект.

– А что вы скажете о сокровищах, спрятанных Гансом Бэром? Если бы чернобородый не верил в их существование, разве стал бы так рисковать в поисках плана тайника?

– В данном случае он сам мог поддаться обману, – небрежно ответил мне Окладин. – Но даже если тайник существует, отыскать план практически невозможно. Легче найти иголку в стоге сена. Вспомните, сколько войн и пожаров было за эти четыре столетия, сколько погибло памятников культуры, а здесь – Царские врата из дерева.

– Хотелось бы услышать более конкретные возражения, – буркнул Пташников.

– Опричники-иностранцы Таубе и Крузе писали, что после возвращения из Новгорода царь велел во искупление своих грехов построить в Александровой слободе две большие каменные церкви и наполнить их знаменитыми иконами и колоколами, чтобы у всех составилось мнение, что ему прощены Господом Богом все грехи и прегрешения. Церкви эти не сохранились, в первый свой приезд в Александров я еще видел за восточной стеной монастыря два холма – все, что осталось от них. Вероятно, их украшали в первую очередь иконами, захваченными Грозным в Новгородском походе. Среди «знаменитых» икон могли быть и те самые Царские врата, которые разыскивает чернобородый.

Пташников промолчал, а Окладин безжалостно приводил все новые доказательства:

– В Смутное время Александрова слобода переходила из рук в руки. Ее брали войска Яна Сапеги, освобождал Скопин-Шуйский. Потом, воспользовавшись его уходом, Сапега опять взял Слободу, около полутора тысяч жителей затворились в колокольне, поляки обложили ее бревнами и подожгли. Короче говоря, после интервентов Александрова слобода представляла собой пожарище и груду развалин. Царские врата, которые разыскивал чернобородый, не могли там сохраниться даже чудом.

Пташников не нашел доводов, чтобы возразить историку.

– Но нельзя ли отыскать эти сокровища без плана тайника? – спросил я. – Тайник спрятан на дороге между Ярославлем и Александровой слободой, возле какого-то монастыря. Наверное, не так уж много их было?

– Вынужден вас разочаровать, – назидательным тоном ответил мне Окладин. – По подсчетам ученых, во второй половине шестнадцатого века всего в России было около трехсот монастырей. Только в окрестностях Ростова находились Петровский, Белогостицкий, Варницкий, Борисоглебский и несколько мелких монастырей. Больше десятка их было под Александровой слободой. В Смутное время, по словам летописца, восемь из них были «разорены без остатка, и кельи выжжены, и старцы высечены».

Все эти сведения, считал Окладин, не оставляли надежды, что Царские врата с планом тайника сохранились.

– Подержать бы записки опричника в руках, – мечтательно протянул Пташников. – Может, что-нибудь и прояснилось бы.

– Наверное, чернобородый до сих пор надеется заполучить новгородские сокровища, – предположил я. – Вряд ли он когда-нибудь издаст эти записки.

– Существуют ли они в действительности – вот вопрос. Не оказался ли сам Отто Бэр жертвой мистификации? – повторил Окладин мысль, которую уже высказывал.

А я подумал – зачем так настойчиво он уверяет нас, что дело Отто Бэра не заслуживает внимания? Почему, если совесть у него чиста, молчит о своей встрече с чернобородым здесь, в Ярославле?

Так и вертелось на языке задать этот вопрос и посмотреть, как прореагирует на него Окладин. Сдержался с трудом.

Глава четвертая. Марк вспоминает

Поздно вечером мне на квартиру позвонил Марк. Я рассказал о неудаче, которая постигла нас с краеведом, спросил, что удалось выяснить в Москве. После моего звонка Марк не терял времени даром – успел побывать и в Архиве древних актов, и в Историческом музее.

– Ну и как, удалось что-нибудь найти?

– В описи Спасо-Ярославского монастыря за 1788 год, хранящейся в Историческом музее, есть сведения о тех самых Царских вратах, до которых не добрался чернобородый.

– И где же они?

– После упразднения Спасского монастыря были переданы Борисоглебскому монастырю, о чем оставлена помета на полях описи.

– Что думаешь делать дальше?

– Завтра утром выезжаю в Борисоглеб, можем встретиться там.

Конечно, я сразу согласился с предложением Марка – желание окончательно разгадать секрет опричника целиком завладело мною.

– Ты не узнавал, видел ли эту опись Отто Бэр?

– Сейчас трудно сказать, с содержанием описи чернобородый мог ознакомиться через подставное лицо.

Настроение у меня упало:

– Значит, Отто Бэр мог уже побывать в Борисоглебе и видеть эти Царские врата?

Марк не стал меня разубеждать и успокаивать:

– Все выяснится на месте.

– Я приглашу с собой Пташникова?

– А он согласится?

– Ну, в этом я не сомневаюсь…

И действительно, стоило мне по телефону сообщить краеведу, что последние Царские врата из Новгорода находятся в Борисоглебе, как он вызвался отправиться туда незамедлительно.

Договорились выехать из Ярославля первым автобусом.

Неужели чернобородый опередил нас? – надоедливо, как заноза, саднила меня мысль. На допросе в Ростове он доказывал, что судьба пятых Царских врат, вывезенных Грозным из Новгорода, ему не известна. Но так ли было на самом деле? Не успел ли он до появления в Ростове съездить в Борисоглеб?

Долго эти вопросы не давали мне покоя. Утром встал невыспавшийся, с тяжелой головой, и сразу, не позавтракав, отправился на автовокзал.

Думал, появлюсь первым, но Пташников был уже здесь и, купив билеты, с папиросой в зубах нетерпеливо расхаживал на площади, где производилась посадка.

Точно по расписанию автобус выехал на Московскую дорогу, дочиста вымытую ночным дождем, прибавил скорость. Слева промелькнула белая церковка с колоколенкой под синим шатром, справа потянулись установки нефтеперегонного завода. Поднявшись на гребень Карабихской горы, дорога круто упала к речке Которосль.

Что ожидало нас впереди? Найдутся ли когда-нибудь сокровища, спрятанные Гансом Бэром? Или секрет опричника навсегда останется неразгаданным?

Когда мы подъехали к автобусной остановке в Борисоглебе, здесь уже стоял желтый «москвич» Марка, а сам он дремал за рулем.

– Сотрудники музея работают с девяти часов, я уже побывал там, – сказал он, когда мы растолкали его. – Может, позавтракаем?

Все трое так спешили утром, что ушли из дома голодными.

Позавтракав в столовой, мы пешком отправились к Борисоглебскому монастырю. Чем меньше оставалось времени до открытия музея, тем больше волновался я – неужели наконец-то нам удастся увидеть план тайника, за которым охотился чернобородый?

Вспомнив, с какой ожесточенностью доказывал Отто Бэр, что на тайник с новгородскими сокровищами он имеет наследственные права, я спросил Марка, как бы сложилось дело, если бы опричник получил сокровища в дар от Грозного и по какой-то причине не смог своевременно вывезти их из России, могли бы его наследники получить эти ценности сейчас?

– Вопрос сложный, однозначно на него не ответишь.

– И все-таки, – не отставал я от Марка.

– Во-первых, нужны документы, подтверждающие, что дар совершен, что именно эти люди являются единственными наследниками бывшего владельца.

– Представим, у Отто Бэра были такие документы.

– В случае с тайником опричника ни о каких правах наследования, конечно, не может быть и речи.

– На что же тогда рассчитывал Отто Бэр? Как бы он вывез сокровища из России? Нам с тобой он так и не сказал, но наверняка продумал, как осуществить эту операцию.

– Нет, не знаю, как бы поступил Отто Бэр, – честно признался мне Марк. – Но находчивости ему не занимать, в этом ему не откажешь.

– Ну а бывали такие ситуации, когда наследники объявлялись спустя очень длительное время?

– Был один случай в нашей практике. Мне приходилось заниматься этим делом вместе с работниками Инюрколлегии. Речь шла о самом крупном в мире наследстве.

– Кто же у нас мог оставить такое наследство?

– Украинский наказной гетман Павел Леонидович Полуботок.

– Известная личность, – оживился краевед.

Мне это имя ничего не говорило.

– Павел Полуботок был мужественным, умным и энергичным человеком, которого после измены Мазепы прочили в украинские гетманы, – сказал Марк. – Однако Петр Первый отозвался о нем так: «Этот очень хитер, он может Мазепе уровняться».

– И отдал гетманскую булаву Ивану Ивановичу Скоропадскому, – добавил Пташников. – Наказным, то есть временным гетманом Левобережной Украины Полуботок стал после смерти Скоропадского.

– Павел Полуботок возглавил на Украине всех недовольных, засыпал императора и Сенат челобитными, в которых обращался от имени всего украинского народа, требовал ликвидации учрежденной Петром Малороссийской коллегии. После возвращения из Персидского похода Петр приказал провести следствие, в результате чего летом 1723 года Павел Полуботок оказался в каземате Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, все его имущество описали и конфисковали. Павла Полуботка считали одним из самых богатых людей Малороссии.

Я удивился, откуда взялись такие богатства.

– Его отец – полковник войска Богдана Хмельницкого, после воссоединения Украины с Россией одним из первых получил дворянское звание. К моменту ареста за Павлом Полуботком было свыше двух тысяч дворов, но при описи денег при нем оказалось незначительное количество, явно не соответствующее его доходам.

– Куда же делось состояние?

– У Павла Полуботка был сын Яков. В 1720 году, видимо, предчувствуя арест, отец послал его кораблем из Архангельска в Лондон. Здесь Яков, если верить этой версии, обратился в контору Ост-Индской компании с предложением внести на хранение бочонок, в котором находилось двести тысяч рублей золотом. Лондонский банк согласился, тут же были выработаны условия хранения и в них зафиксировано, что деньги положены на неопределенный срок, на вклад не распространяется положение о конфискации за давностью, а получить его может или сам Павел Полуботок, или его наследники. Кроме того, банк обязался по вкладу выплачивать четыре процента годовых.

– Это же огромнейший капитал! Можно подсчитать, сколько он составляет теперь, спустя два с половиной столетия.

– Не трудись, уже все подсчитано, – остановил меня Марк. – В начале этого века, а точнее – в 1908 году, в городе Стародубе состоялся съезд наследников гетмана, которых набралось свыше полутысячи человек, и там было определено, что сумма вклада увеличилась в 1062 раза и составила 213 миллионов рублей. По тем временам это была огромная, фантастическая сумма.

– Солидное наследство, но уж больно много наследников.

– В других источниках называлась еще более высокая цифра – 800 миллионов. Одним вкладом Якова Полуботка, если верить этой версии, дело не ограничилось – после его отъезда из Англии в контору Ост-Индской компании в Лондоне пришел какой-то иностранный дипломат и от имени гетмана внес на хранение еще один миллион фунтов стерлингов.

– Видимо, Павел Полуботок не очень-то надеялся, что сыну удастся добраться до Лондона, и разделил сумму вклада на две части, – высказал я предположение.

Не исключается и другой вариант – в борьбе за власть на Украине гетман пошел путем Мазепы и поддерживал связь с каким-то европейским государством, от которого и получил деньги в фунтах стерлингов. Вряд ли случайно вырвалось у Петра Первого, что гетман в хитрости «может Мазепе уровняться».

Я спросил Марка, делал ли Петр Первый попытки вернуть деньги Полуботка в Россию.

– Павел Полуботок умер через полгода после заключения в каземат Петропавловской крепости. Может, не вынес допросов. Петр не на много пережил гетмана. После его смерти Ментиков будто бы требовал у англичан вернуть незаконно вывезенное золото, но получил отказ. Еще одна безуспешная попытка была предпринята при Екатерине Второй. Так, по крайней мере, гласит предание. Мы обратились в Архив древних актов, нашли следственное дело гетмана за 1723 год, но банковский вклад в этих документах даже не упоминается.

– Значит, дело о наследстве Павла Полуботка можно прекратить?

– На съезде наследников говорилось определенно, что вклад гетмана в Лондонском банке существует, – ответил мне Марк. – Эти сведения якобы были получены от одного из юрисконсультов банка, который пожелал остаться неизвестным. Предполагалось обратиться с петицией к английскому правительству, но вскоре началась Первая мировая война, потом революция, и дело заглохло.

– Туда ему и дорога, – заметил краевед. – Сомневаюсь, чтобы сыну гетмана удалось беспрепятственно вывезти золото из России.

– Может, вы и правы, однако уже в наши дни разговор о наследстве возобновился – в Инюрколлегию написали оставшиеся в живых наследники Полуботка с вопросом, нельзя ли получить эту огромную сумму на нужды государства. Подключили наш отдел. Мы проверили, мог ли Павел Полуботок обладать большим состоянием, и убедились, что это возможно. Затем Инюрколлегия обратилась в одну из лондонских адвокатских фирм с просьбой узнать, нет ли в Англии сведений о вкладе гетмана. Таких сведений не нашлось, однако в Инюрколлегии было заведено дело под номером 1340. Доводы «за» и «против» существования наследства Павла Полуботка почти равны. Кто знает, может, где-нибудь до сих пор хранится завещание гетмана, с которым можно официально обратиться к Англии с требованием о возврате наследства? Сейчас оно достигло бы астрономической суммы в триллион фунтов стерлингов!

– После Полтавской битвы по приказу Петра его солдаты несколько дней простукивали стены дворца Мазепы в Батурине – тоже ходили слухи, что изменник спрятал там свои несметные сокровища. Возможно, легенда о наследстве Полуботка – это как бы продолжение легенды о сокровищах Мазепы, – сказал Пташников.

– Да, подобных легенд существует много, и порой бывает трудно отличить правду от вымысла, а еще труднее – когда они соседствуют…

Марк рассказал о картине, на которой изображено посещение Петром Первым заключенного в Петропавловскую крепость Павла Полуботка, и признался:

– Впервые увидев ее, я не мог избавиться от ощущения, что на ней показан именно тот момент, когда Петр пришел в каземат Трубецкого бастиона допросить гетмана о судьбе его состояния. Выяснилась интересная деталь. После ареста Павла Полуботка царь действительно приказал бригадиру Александру Румянцеву – отцу будущего фельдмаршала Павла Румянцева – обыскать все поместья гетмана, но золото Полуботка исчезло без следа.

– Вас послушать – так у Петра Первого не было других забот, кроме как искать сокровища, – желчно протянул краевед. – В первую очередь его интересовал заговор, в котором явно был замешан Павел Полуботок. В том, что у гетмана не оказалось в наличии больших денег, нет ничего удивительного, – вероятней всего, они полностью ушли на организацию заговора, а все остальное – досужая выдумка. Если и был какой-то бочонок с золотом, то его надо искать не в Англии, а на Украине или в России.

– Уже искали.

– Где? – вопросительно посмотрел краевед на Марка.

– На Соловецких островах. Я сам принимал в этих поисках участие.

– Как золото могло оказаться там?

– Однажды к нам в отдел пришел старик и рассказал, что его дед был участником съезда наследников Павла Полуботка и, пожалуй, единственным человеком на съезде, который не верил в то, что богатства гетмана до сих пор лежат в английском банке.

– Видимо, здравомыслящий человек, – вставил Пташников.

– По его убеждению, сын гетмана Яков Полуботок действительно хотел положить деньги в Лондонский банк, но не договорился об условиях хранения и на обратном пути оставил все золото на одном из Соловецких островов.

– На чем основывалась эта версия?

– Мы тоже спросили об этом у старика. Его дед никаких доказательств на съезде не привел, но до самой смерти был твердо уверен, что все так и случилось. И вот этот старик случайно нашел в семейных бумагах какую-то карту. Долго не мог понять, что на ней изображено, пока не увидел карту Соловецких островов, и только тогда догадался, что на карте нарисован тот самый остров, на котором, по мнению его деда, были спрятаны сокровища Павла Полуботка. Эту карту старик и принес к нам в отдел.

– Наверняка подделка, – пренебрежительно сказал краевед.

– Нет, специалисты единодушно заявили, что это подлинный документ начала восемнадцатого века.

– И место тайника указано?

– На карте острова в разных местах имелось сразу несколько пометок, а на полях написаны какие-то цифры, однако расшифровать их мы так и не смогли.

– Значит, нужно было разбираться на месте – на самом острове, – рассудил я.

– Когда я поставил этот вопрос перед руководством, то получил отказ с такой мотивировкой: хотя карта и составлена в восемнадцатом веке, но доверия не внушает.

– И как же ты поступил?

– Дождался лета и в свой отпуск махнул на этот остров вместе с сотрудником нашего отдела Смолкиным, благо он тоже холостой.

– Молодцы! – не удержался Пташников от похвалы. – Вы совершили поступок, достойный уважения.

– К сожалению, поездка закончилась не так, как мы предполагали.

Я видел – Марк уже раскаивается, что начал этот разговор, но под нашими вопросительными взглядами вынужден был продолжить его:

– Сначала теплоходом добрались до Большого Соловецкого острова, где на туристической базе подрядили катер, на котором нас подбросили на этот островок. Весь его можно за полчаса обойти. Жилья на нем нет, только развалины старой часовни в центре острова и сосновый лес, подступивший к самому берегу, на горизонте Соловецкий монастырь виднеется. С Сергеем – рулевым катера – договорились, что каждый день будет нам с турбазы обеды доставлять, и приступили к поискам – тщательно изучали те места, которые отмечены на карте.

На третий лень Сергей привез на остров гостей – отца с дочерью, решивших дикарями отдохнуть. С отцом мы только один раз виделись, да и то мельком – они поставили палатку на другом конце острова. А вот с его дочерью мне довелось познакомиться поближе. Погода в то лето выдалась на удивление теплая, вода прогрелась так, что купаться можно, хотя до полярного круга всего полторы сотни километров. Кругом вода, а окунуться и позагорать только в одном месте можно – где камни из воды не торчат, а на берегу песчаный пятачок. Вот там мы с ней каждый день и встречались и вроде бы даже подружились.

– Девушка симпатичная?

– Очень, – коротко ответил мне Марк.

– Впервые слышу, чтобы ты давал такую высокую оценку.

– Девушка того заслуживает.

– Уж не влюбился ли?

– Ты слушай, что потом случилось. Всего на карте в разных местах острова было указано семь точек. Мы добросовестно исследовали шесть из них, ничего не нашли, как вдруг ночью кто-то выкрал карту из нашей палатки. Представьте себе ситуацию – на острове только мы со Смолкиным и отец с дочерью. Смолкин сразу на них подумал.

– А они знали, что вы разыскиваете на острове?

– В том-то и дело – мы никому не говорили.

– Значит, милицию обокрали? Ну а дальше?

– А дальше произошло такое, что и вспоминать не хочется. Пока я с девушкой по острову гулял, Смолкин взял свое удостоверение сотрудника МВД и пошел к ее отцу выяснять отношения. Не знаю точно, что он наговорил, но в результате отец с дочерью в тот же вечер на катере уехали с острова. Я с девушкой даже проститься не успел.

– Так кто же украл карту?

– А сам не догадываешься?

– Кроме отца с дочерью, действительно, больше некому.

– Да не могли они похитить, не такие люди! – рассердился на меня Марк. – О том, что мы разыскиваем на острове, мог знать только один человек – Сергей, рулевой катера. Однако ночью, когда карта пропала, его на острове не было. Но и кроме него некому было совершить кражу. Короче говоря, мы выяснили, как все произошло. Вечером он отошел на катере от острова, обогнул его и спрятал катер в камнях, а пока мы со Смолкиным сидели у костра, пробрался в палатку и выкрал карту.

– Она сохранилась?

– Когда я потом допросил Сергея, он сам во всем признался и карту выложил.

– Неужели он не понимал, что подозрение и на него падет?

– Мальчишка! Случайно услышал наш разговор о сокровищах, ну и решил их сам отыскать, наверное, себя этаким соловецким графом Монте-Кристо представил. Но ничего мы там не нашли. Собственно, этого и следовало ожидать. Одно плохо – перед отцом и дочерью не извинились.

– Скажи лучше – хочешь опять с девушкой встретиться. Адрес ее у тебя остался?

– Какой там адрес, я даже фамилии не узнал, – в сердцах сказал Марк.

– Да, печальная история. Ни сокровищ, ни девушки…

Я взглянул на расстроенное лицо Марка и понял – если не хочу сделать ему больно, лучше этой темы не касаться. Но почему он вспомнил «соловецкую» историю именно сейчас, что толкнуло его на откровенность?

И еще одного я не мог понять, а прямо спросить об этом Марка почему-то не решился: что это за отдел милиции, который вместо борьбы с современной преступностью занимается поисками старинных сокровищ?

Глава пятая. Оборванный след

Музей был еще закрыт, и Пташников предложил прогуляться по монастырю. Досадуя, что разгадка тайны опричника отодвигается, я согласился неохотно.

Высокие стены Борисоглебского монастыря казались неприступными – это была настоящая военная крепость, с трех сторон окруженная речкой Устье, а с четвертой – глубоким, заполненным водой рвом.

Здесь не было ничего лишнего, рассчитанного на то, чтобы порадовать глаз. Уходящие в глубь стен дверные затворы, щелевые оконца в грузных башнях, отсутствие в кладке белого, слабого кирпича – все это должно было обеспечить надежную и долговременную оборону.

По преданию, место для монастыря выбрал Сергий Радонежский – один из главных вдохновителей Куликовской битвы. В монастырях не только молились – здесь создавали русскую культуру, воспитывали в душах патриотизм, в монастырских кузнях ковали оружие.

В Борисоглебе трижды побывал Иван Грозный, неоднократно делал богатые вклады в Борисоглебский монастырь, в том числе и за «убиенного» царевича Ивана.

Сохранились сведения, что именно сюда одно время хотел уйти Грозный от мирской жизни. По какой-то причине этого не произошло, иначе бы у Борисоглеба была бы, наверное, такая же недобрая слава, как у Александровой слободы.

Однако после отмены опричнины именно в Борисоглебский монастырь отправил Иван Грозный самых ненавистных в народе опричников, где они и доживали свой век, вспоминая былую власть и безнаказанность. Вряд ли смиренным монахам нравились такие нахлебники, но приходилось терпеть.

Я удивился, зачем Борисоглебу, стоявшему в стороне от основных торговых путей, потребовалась такая сильная крепость?

– Это сейчас Борисоглеб оказался как бы на обочине, а в прошлом местная крепость охраняла Ростовское княжество с запада, сторожила торговые пути к Белоозеру и Каргополю, – ответил мне Пташников. – А во время Смуты под стенами Борисоглебского монастыря два года простояли отряды польских воевод Сапеги и Лисовского, однако он так и не был взят интервентами, оправдало себя строительство мощной крепости, не пали духом ее защитники…

Пташников подвел нас к зарешеченному окошку в восточной стене крепости – здесь, в келье, прикованный к стене цепью, несколько лет жил Иринарх-затворник, через это окошко призывал русских людей записываться в ополчение Минина и Пожарского, которое стояло тогда в Ярославле, собирая силы к походу на Москву.

Из черного, забранного решеткой окошка в холодной стене на нас повеяло суровым прошлым, показалось, блеснули в темноте страстные глаза Иринарха-затворника.

Мы подошли к собору Бориса и Глеба, построенному в начале шестнадцатого века ростовским мастером каменных дел Григорием Борисовым. Поставленный на холме, одноглавый, с щелевидными окнами в мощных стенах, он больше походил на крепостное сооружение, чем на церковь.

Здесь бывал Иван Грозный, усердно замаливал свои многочисленные грехи. Где-то в Борисоглебском монастыре хранились вывезенные им из разграбленного Новгорода Царские врата, которые, возможно, и разыскивал чернобородый.

Я опять подумал, как прихотливо в истории с тайником опричника переплелись далекое прошлое и события наших дней, в которых мне случайно довелось принять участие. Спросил краеведа о причинах Новгородского погрома, так часто упоминавшегося в наших разговорах.

– Если верить Карамзину, который в своей «Истории государства Российского» усердно пересказывал летописи, дело обстояло так. К Ивану Грозному из Новгорода пришел некий «бродяга волынский» по имени Петр и сообщил, что новгородцы замышляют присоединиться к Литве. В измене царь подозревал всех, но тут потребовал веских доказательств.

– И он их получил, – догадался я.

– Да, бродяга тут же пообещал представить такие улики и вместе с доверенным лицом Грозного вернулся в Новгород. В храме Святой Софии он извлек из-за иконы Богородицы письмо, написанное новгородским архиепископом Пименом, в котором тот от имени новгородцев просил польского короля Сигизмунда взять их под свою власть.

– Убедительнее доказательства и не придумаешь.

Пташников посмотрел на меня с хитрецой:

– Вы правы – когда грамоту показали Ивану Грозному, участь новгородцев была решена. В декабре 1569 года Грозный вместе с царевичем Иваном и опричным войском выступил из Александровой слободы в поход на Новгород. Шли через Клин, Тверь, Торжок, Вышний Волочек, Валдай, Хотилово, Бронницы, и всюду, где появлялись опричники, текла кровь.

– Не понимаю, зачем было архиепископу Пимену прятать письмо такого содержания за икону? Ведь для того, чтобы добраться из Новгорода до Москвы и обратно, этому «бродяге волынскому» потребовалась, наверное, не одна неделя. И все это время письмо лежало за иконой? Нет, тут что-то не так.

– Целиком согласен с вами, – сказал Пташников.

– Так в чем же тогда дело?

– Судя по всему, Пимен этого письма не писал и не имел к нему никакого отношения.

– Так, может, и письма не было?

– А письмо было, только написал его, скорее всего, не архиепископ Пимен, а тот самый «бродяга волынский» Петр. По крайней мере так считал Карамзин.

– Подложное письмо? – заговорил в Марке сотрудник милиции. – Понятно. Но зачем оно ему потребовалось? Ведь не сносить бы этому «бродяге волынскому» головы, если бы Иван Грозный не поверил ему.

– Высказывалось предположение, что Петр таким образом решил отомстить новгородцам, которые «за худые дела» наказали его и с позором выгнали из Новогорода.

Марк скривил губы:

– Ничего не скажешь – коварный ход. Конечно, сейчас бы этот номер не прошел – графологический анализ сразу бы определил автора письма. Но для того времени трюк с подложным письмом хорошо продуман, не придерешься.

– Так-то оно так, но сам ли Петр написал его – вот вопрос, – поднял Пташников указательный палец.

– Вы хотите сказать, Петр был подставным лицом? – уточнил Марк.

– Вот именно.

– Кто же тогда был автором письма?

– А как вы считаете?

Марк беспомощно развел руками:

– Тут слишком мало данных, чтобы построить более-менее убедительную версию.

– Не разработал ли всю эту хитроумную операцию сам Грозный, и раньше не доверявший Новгороду?

– Возможно, – подумав, согласился Марк с краеведом. – Какой-то бродяга – и вдруг пишет письмо за новгородского архиепископа. Тут нужна не только ловкость, но и высокая образованность. А откуда она у бродяги?

– Вот-вот, – подхватил Пташников. – Очевидно, к подложному письму Петр имел только косвенное отношение. И правда, зачем было прятать письмо такого содержания за икону в главном храме Новгорода, когда его надо было как можно быстрее отправить по назначению? Почему Петр, зная о письме за иконой Богоматери, сразу не принес его царю?

Тут я возразил краеведу:

– Одно дело – Петр вручил письмо царю сам, и другое – если письмо увидел за иконой доверенный человек царя. Так выглядело убедительней.

Марк согласился со мной:

– Свидетелям-очевидцам всегда было больше веры, чем «послухам», узнавшим о событии от других лиц, по слухам.

– И все равно я считаю, дело обстояло не так, как его описывал Карамзин. Причины Новгородского погрома более серьезны, уважаемый историк просто пересказал легенду, которую, возможно, придумал сам Иван Грозный.

– Что же произошло дальше? – поторопил я краеведа.

– Восьмого января 1570 года опричное войско вступило в Новгород. Ивана Грозного со всеми полагающимися почестями встретил архиепископ Пимен, хотел благословить, но царь оборвал его и, если верить Карамзину, заявил: «Злочестивец! В руке твоей не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев, знаю, что вы готовы предаться Сигизмунду Августу. Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова…»

Вряд ли Иван Грозный сказал в Новгороде именно эти слова, но Пташников произнес их так горячо и убедительно, что я, представив себя на месте архиепископа Пимена, мысленно содрогнулся.

– И начался погром, продолжавшийся полтора месяца и стоивший новгородцам десятков тысяч убитых и замученных. Опричники ограбили Софийскую церковь – взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола. Царь сам объезжал окрестные монастыри и церкви, забирая в них все ценное. Потом опричное войско подошло к Пскову, но правивший здесь воевода Юрий Токмаков, устроив царю торжественную встречу, отвел от своего города участь несчастного Новгорода. Как писал Карамзин, царь в Пскове «взял только казны монастырские и некоторые иконы, сосуды, книги».

– Кинги? – словно ослышавшись, переспросил Марк.

– Иван Грозный был заядлым книжником, ничего странного тут нет. Это только некоторые историки рисуют его серым, непросвещенным деспотом, в придачу – душевнобольным, – сердито сказал Пташников.

Не трудно было догадаться, что он имеет в виду Окладина. Но я подумал сейчас о другом – и впрямь, не был ли вызван такой жестокий разгром Новгорода тем, что именно здесь скрывался от Грозного сын Соломонии Сабуровой? Или это опять-таки только легенда?

Ровно в девять часов утра мы были в кабинете директора Борисоглебского музея. Почему-то не Марк, а Пташников начал объяснять причину нашего приезда. Директор внимательно выслушал его и признался:

– Царские врата… Иван Грозный… Какой-то план… Ничего не понял. Объясните толком, что требуется от меня?

В разговор пришлось вступить Марку. Он подробно изложил суть дела, показал удостоверение сотрудника МВД.

– Вот теперь все встало на свои места, – успокоился директор. – У нас действительно есть Царские врата новгородской работы, поступившие к нам из Спасо-Ярославского монастыря…

С этими словами директор набрал номер телефона.

– Нина Алексеевна, зайдите, пожалуйста, ко мне. Тут дело такое… необычное.

Минут через пять в кабинет вошла низенькая девушка в очках, в черном, тщательно отутюженном халате. Директор музея церемонно представил ее нам:

– Знакомьтесь – Нина Алексеевна, старший научный сотрудник, наш хранитель фондов.

Девушка смущенно кивнула, видимо, еще не привыкнув к своему солидному титулу.

Узнав, что нас интересует, она проговорила чуть слышно, как бы через силу:

– Я видела этот план…

Словно по команде, мы с Пташниковым вскочили на ноги, готовые в то же мгновение бежать к Царским вратам. Ключ к разгадке тайны опричника был в руках этой застенчивой девушки.

Заразившись нашим нетерпением, директор музея вышел из-за стола, энергично сказал:

– Я тоже хочу посмотреть этот план. Пойдемте.

– Поздно.

– Что поздно? – оторопело посмотрел директор на девушку.

Она бессильно опустилась на стул.

– Плана больше не существует.

– Как это?! – растерялся директор. – Куда же он делся?

Девушка заговорила взволнованно, сцепив пальцы рук:

– Эти Царские врата были в Москве на реставрации. Иконы евангелистов в них древние, но записаны поновлениями девятнадцатого века. Реставраторы сделали дополнительные крепления, однако после этого иконы стали выступать из окладов Царских врат. Мне позвонили из Москвы и спросили, нельзя ли чуть стесать Царские врата в тех местах, где крепились иконы евангелистов. И я согласилась на это. Под иконой Иоанна действительно было какое-то неясное изображение. Но тогда мне показалось, важности оно не представляет – небрежно, наспех вырезанные линии и значки…

Пташников вполголоса чертыхнулся. Я сам был в отчаянии – столько сил потратили на поиски плана, и все впустую. Теперь сокровища опричника были окончательно потеряны для нас, тайна Ганса Кэра осталась нераскрытой.

Марк попросил показать Царские врата. Впятером мы спустились в отдел хранения, девушка подвела нас к Царским вратам, сняла икону евангелиста Иоанна.

Там, где четыре столетия находился план тайника опричника, сейчас была ровная, покрытая лаком поверхность. От вырезанного Гансом Бэром плана не осталось и следа.

Перед нами были те самые Царские врата, за которыми гонялся чернобородый и поискам которых столько сил и времени отдали мы, но я не испытывал ничего, кроме разочарования и усталости. Наверное, те же чувства ощущали Марк и Пташников. План тайника исчез, а все остальное сейчас нас просто не интересовало, даже красота Царских врат, сделанных безвестным талантливым мастером.

Понуро вышли мы из темного подвального помещения на свежий воздух. Настроение было хуже некуда. Марк будто воды в рот набрал, Пташников сразу полез в карман за папиросами.

Не лучше был вид и у директора музея. А старший научный сотрудник и хранитель фондов, казалось, вот-вот расплачется, как провинившаяся школьница.

Но неожиданно ее голубые глаза за стеклышками очков оживились.

– Есть у кого-нибудь бумага и ручка?

Я торопливо протянул ей свою записную книжку. Девушка задумалась над чистой страницей, неуверенно провела справа волнистую линию, слева протянула к ней посреди страницы другую, пересекла ее резкой прямой сверху вниз. Помедлила и поставила на пересечении линий крест, чуть выше и левее его нарисовала кружок и в этом же направлении, на таком же расстоянии от креста, небольшой прямоугольник.

Мы с интересом следили за ее тонкой рукой, Пташников даже недокуренную папиросу выбросил в урну.

– Ну, и что сие обозначает? – спросил девушку директор музея.

Она еще раз придирчиво посмотрела на свой рисунок и протянула записную книжку мне:

– Я могла ошибиться в мелочах, но в целом план за иконой евангелиста Иоанна выглядел так…

Пташников выхватил записную книжку у меня из рук.

– Неужели там больше ничего не было? – усомнился он, рассматривая рисунок. – Вспомните, умоляю вас.

Девушка опять взяла записную книжку.

– Возле волнистых линий были вырезаны какие-то короткие слова.

– Вы пытались их разобрать?

– Да, но не получилось. Помню только, в каждом слове было по четыре буквы.

– Так, это уже кое-что, – возбужденно проговорил краевед. – Дальше.

– Между кружком и прямоугольником стоял какой-то знак, похожий на большую букву П.

– Может, остальные буквы просто стерлись? – допытывался краевед.

– Нет, это был именно знак, – твердо ответила девушка и вернула мне записную книжку. – Вот и все, чем я могу вам помочь. Извините…

Марк скупо поблагодарил девушку, видимо, не надеясь, что ее рисунок облегчит поиски тайника опричника. Но, прежде чем попрощаться, спросил:

– Скажите, а этими Царскими вратами до нас никто не интересовался?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Постойте, постойте, – спохватился директор музея. – А ведь мне насчет их звонили.

– Когда?

– Да совсем недавно, недели две назад.

Чернобородый был уже арестован. Кто же мог звонить в музей? Пташникову не терпелось самому забросать директора вопросами, но Марк остановил его.

– Вспомните тот телефонный звонок со всеми подробностями. Кто звонил? Мужчина?

– Да. И, судя по речи, человек образованный, культурный.

– Что он говорил?

– Справился, хранятся ли в нашем музее Царские врата, вывезенные Иваном Грозным из Новгорода в 1570 году. Я ответил, что действительно, такие Царские врата новгородской работы у нас есть. Тогда мужчина поинтересовался, где именно их можно увидеть. Когда я сказал, что в настоящее время они на реставрации, он извинился и спросил, когда они будут доступны для осмотра. Получив мой ответ, поблагодарил и повесил трубку.

– Откуда был звонок?

Директор ответил Марку неуверенно:

– Разговор междугородный, это точно. Но откуда?.. Я бы не сказал, что слышимость была хорошая.

– Может, из Москвы? – все-таки вклинился Пташников.

– Пожалуй, нет: когда разговариваешь с Москвой, слышимость бывает лучше, чем с соседним Ростовом. Возможно, звонили из Ярославля.

– Почему вы так решили?

– Сам не знаю, – признался директор музея Марку. – По крайней мере мне так показалось тогда.

«Окладин! – мелькнула у меня догадка. – Больше некому».

– А может, простая случайность? – ни к кому не обращаясь, проронил Марк, словно прочитал мою мысль. – Может, обычный турист, интересующийся древним искусством?

– Или сообщник чернобородого! – заявил Пташников.

Такой вывод напрашивался сам собой. Однако Марк к этому разговору больше не возвращался, хотя я видел, что звонок в Борисоглебский музей человека, интересовавшегося новгородскими Царскими вратами, не выходит у него из головы, он никак не может найти ему объяснение.

В кабине «москвича» Марк попросил у меня сделанный девушкой план, тщательно перерисовал его в свою записную книжку.

– Вероятно, здесь показано пересечение какой-то реки с дорогой, по которой шел обоз Ганса Бэра. Но таких пересечений от Ярославля до Александрова много, русла рек изменились, вот и угадай, которая из них изображена здесь.

Пташников хотел возразить Марку, но тут же передумал, только буркнул под нос:

– Если бы эта девица разобрала, что за слова там были вырезаны, дело прояснилось бы.

Я сомневался в этом, но промолчал – нужны конкретные ориентиры, а их на плане, нарисованном по памяти, не было. Искать по нему тайник опричника – все равно, что на школьном глобусе пытаться найти проселочную дорогу.

Марк довез нас до железнодорожного вокзала в Ростове, откуда через полчаса уходила электричка на Ярославль, и мы простились с ним. Казалось, что мы простились, но уже навсегда, и с тайной новгородских сокровищ. Но случилось иначе…

Глава шестая. Я получаю задание

Спустя неделю после поездки в Борисоглеб я по своим журналистским делам приехал в Москву.

Странные чувства испытываю я к столице – вроде бы и люблю искренне, и, как каждому русскому, она дорога мне своей древней историей, но всякий раз меня охватывает здесь непонятное чувство робости. Проходит день, другой, и я осваиваюсь, но первоначально повторяется одно и то же – опять, несмотря на толпы людей на улицах, ощущение одиночества и затерянности.

Может, в этом виноват я сам, или Москва что-то теряет в столичной суете, но в любом случае я нашел надежное средство, как поскорее освоиться в ней, – это как можно быстрее встретиться с москвичом, который тебе близок.

Так я поступил и на этот раз – быстро покончив с делами и поручениями, позвонил Марку. Он прервал меня, даже не выслушав моих объяснений, как я оказался в столице:

– Приезжай ко мне на работу. Есть одно деловое предложение, может, оно тебя заинтересует…

Почему-то мне сразу подумалось, что это предложение каким-то образом связано с Отто Бэром и тайником опричника. Однако меня насторожил голос Марка – была в нем какая-то особая, казенная натянутость. Или Марк был в кабинете не один, потому так строго, официально, и разговаривал со мной?

Выяснять отношения по телефону я не стал, поймал такси и вскоре поднимался по широкой парадной лестнице солидного старинного особняка, стоявшего на шумном Садовом кольце.

Единственным окном узкий, вытянутый в длину кабинет Марка выходил во двор, потому здесь было тихо, но несколько сумрачно.

В одном углу стоял старинный мюллеровский сейф, в другом – каталожный шкаф. На стене за письменным столом висела испещренная значками карта страны и подробный план центральной части Москвы, тоже изрисованный пометками.

Я не нашел в служебном кабинете Марка ни одного портрета, что крайне удивило меня. Впервые увидел своего школьного приятеля в форме майора милиции. Не сказал бы, что она шла к нему. Впрочем, наверное, мне было просто непривычно видеть его в форме, которая делала его старше и значительней.

Марк действительно был в кабинете не один – за столом напротив него сидел круглолицый молоденький лейтенант с раскрытой папкой на коленях. При моем появлении он недовольно сдвинул короткие брови. Я решил подождать в коридоре и попятился назад. Но Марк, взмахнув рукой, остановил меня:

– Ты нам не помешаешь, присаживайся.

Все так же хмурясь, лейтенант назвался Дмитрием Смолкиным. Марк представил ему меня и добавил:

– Можешь говорить при нем свободно – это с ним мы в Александрове вышли на Отто Бэра. Свой человек…

Мне показалось, последнюю фразу Марк произнес с иронией, но лейтенант после такого представления больше не косился на меня.

– Докладывай, чем закончилась твоя поездка в Калугу, – сказал ему Марк. По его интонации я понял, что между ними существуют не просто служебные, официальные отношения, но и дружеские.

Я весь обратился в слух – наконец-то мне представилась реальная возможность выяснить, почему выпускник юридического института Марк, имеющий звание майора милиции, занимается поисками сокровищ, которые пропали четыреста лет назад?

Лейтенант Смолкин опять уткнулся в папку с бумагами и заговорил высоким голосом:

– При сломе старого дома нашли связку документов начала века, а среди них письмо, адресованное на станцию Брянск Риго-Орловской железной дороги Иосифу Демьяновичу Мифодьеву. Кто-то сообщает ему, что в городище Шерапово зарыт клад золотых монет и прочих драгоценностей, прилагается подробный план.

– За чем же дело стало?

– Мне сначала тоже так показалось – поезжай и выкапывай, – обиженно вскинулся лейтенант. – Однако городища с таким названием я не нашел.

– Что решил предпринять?

– Сейчас пытаюсь найти родственников Мифодьева. Может, через них узнаю, где эго Шерапово находится.

– Правильно, действуй. И еще тебе задание. По этому адресу, – Марк протянул лейтенанту четвертушку бумаги, – проживает некто Иноков. Вчера был арестован его родственник, пытавшийся продать горсть золотых монет. На допросе он сразу же признался, что получил их от Инокова – будто бы тот нашел у себя на огороде целый чугунок с золотом. Я бы и сам съездил, но с товарищем надо побеседовать об одном щекотливом деле…

Лейтенант вышел из кабинета. Я ждал, о каком «щекотливом деле» Марк хочет беседовать со мной, но он по какой-то причине медлил, предложил мне сигарету, мы закурили. Я понял – разговор будет неприятным.

Так оно и оказалось.

Тяжело вздохнув, Марк погасил в пепельнице недокуренную сигарету, выдвинул ящик письменного стола – и положил на стол газету, где был напечатан мой рассказ «Суздальский розыск» – о событиях в Александрове и аресте Отто Бэра в Ростове.

– Прочитал твои воспоминания, – произнес он словно бы нехотя.

– И чем недоволен?

– Влетело мне за них от начальства! Ты хоть бы предупредил.

Я никак не предполагал, что речь пойдет о рассказе, которому сам не придавал большого значения.

– Почему ты говоришь со мной таким тоном? Что страшного случилось? Ведь это не очерк, а художественный рассказ с вымышленными героями.

Марк постучал по газете указательным пальцем:

– До завершения следствия об этом нельзя было писать ни строчки, а ты на всю Ивановскую раструбил. Меня этаким русским Шерлоком Холмсом представил.

Я всерьез обиделся на Марка – он говорил со мной, словно с нерадивым подчиненным.

– Меньше всего думал тебя прославить. Я хотел показать иностранцев вроде Отто Бэра, которые в чужой стране ведут себя, словно в своей вотчине, не считаясь с нашими законами. Какой вред я мог нанести следствию, если оно закончилось?

– Следствие будет закончено, когда окончательно выяснится судьба новгородских сокровищ.

– После случившегося в Борисоглебе тайник отыскать невозможно, ты это лучше меня знаешь, – все больше выходил я из себя.

– Но этого не знает Отто Бэр и через подставных лиц может сделать еще одну попытку найти сокровища. Короче говоря, рассказ появился несвоевременно.

Марк сосредоточенно помолчал, поглядывая на меня, и вдруг спросил, резко сменив тон:

– А ты не думаешь написать о том, что произошло в Борисоглебе?

– И у тебя будет повод сделать мне еще один выговор? – в сердцах сказал я. – Покорно благодарю, роль мальчика для битья меня никак не устраивает.

– А может, все-таки напишешь, как в Борисоглебе случайно был уничтожен план тайника?

– Зачем это вам?

– Чтобы у Отто Бэра рассеялись последние надежды найти новгородские сокровища. Только у нас одна просьба – не писать, что часть плана сотрудница музея нарисовала по памяти.

– Почему?

– Даже в таком, неполном виде план поможет найти сокровища тому, у кого на руках дневник Ганса Бэра. А мы сделаем так, чтобы оба твоих рассказа попали на глаза чернобородому.

– Надеетесь, он отдаст дневник?

– Кто знает, – уклончиво ответил Марк.

Я задумался. Предложение Марка показалось мне заманчивым, хотя обила еще не остыла.

– Если вы считаете, что мой рассказ навредил вам, то я, выходит, просто обязан исправить свою ошибку. Так?

– Брось сердиться, тут дело очень серьезное, – доверительно произнес Марк. – Речь идет не только о новгородских сокровищах.

Я вспомнил, как на предварительном допросе чернобородый не сразу согласился говорить о Янтарной комнате, словно чего-то испугался тогда. Сказал о своем наблюдении Марку.

– Правильно заметил, – кивнул он. – От страха чернобородый отказался отвечать, потом только сообразил, что играть в молчанку не в его интересах.

– Чего же он побоялся? Вроде бы смелости ему не занимать – на такую авантюру решился с этими новгородскими сокровищами.

– Возможно, он уже сам догадывался, что гибель отца как-то связана с Янтарной комнатой, вокруг которой после войны разгорелись такие страсти.

– У меня создалось впечатление, что твое предположение о подлинной причине гибели Вальтера Бэра прозвучало для чернобородого неожиданно.

– Неожиданным для него было сообщение, что о местонахождении тайника с Янтарной комнатой знал его отец и брат отца Вильгельм Бэр.

– Все равно непонятно, что могло его испугать.

– Вспомни разговор с чернобородым о ценностях, похищенных в нашей стране и спрятанных в его родовом замке «Бэрхауз». Есть основания предполагать, что не все награбленное было возвращено нам, часть осталась в тайниках «Бэрхауза».

– Думаешь, там могла оказаться и Янтарная комната?

– Поживем – увидим, ее где только не искали, – ушел Марк от ответа. – Когда я вплотную занялся историей Янтарной комнаты и стал внимательно следить за всеми публикациями, связанными с ее судьбой, со временем у меня стало создаваться впечатление, что кто-то умышленно направляет поиски в разные стороны, чтобы увести от единственного, но верного пути. Ведь куда только не вели ее следы! Были сведения, что первоначально ее спрятали в горах Гарц, а потом, по личному распоряжению Гиммлера, переправили в глубь Германии. Есть свидетельство, что она хранилась в замке «Райнхардтсбрун», предназначенном под ставку Гитлера. Называют полигон «Ольга S 111», где находилась как бы запасная столица германского рейха – будто бы Янтарная комната была доставлена туда из Веймара грузовиками швейцарского Красного Креста. 19 апреля 1945 года генерал Эйзенхауэр посетил этот полигон, ознакомился с хранящимися в подземельях произведениями искусств – и больше об этих сокровищах не промелькнуло ни слова. Наконец, появилась версия, что Янтарная комната спрятана в Чехословакии. В конце войны там стояла миллионная армия фельдмаршала фон Шернера, на которую фашисты возлагали свои последние надежды. Неподалеку от замка «Конопнште» был создан укрепрайон СС, под командный пункт глубоко под землей выстроили мощный бетонный бункер. Так вот, первого мая 1945 года туда прибыл эшелон, который сопровождал Отто Скорцени, пользующийся особым доверием Гитлера, выполнявший самые ответственные и секретные задания фюрера. Под руководством Скорцени эшелон разгрузили, ящики перевезли в укрепрайон СС, видимо, в то самое «волчье логово» фельдмаршала фон Шернера, которое до сих пор не удалось обнаружить.

– В этих ящиках вполне могли находиться фашистские архивы, – заметил я, выслушав «показания» Марка.

– Не спорю. Но вот что любопытно – в замке «Конопнште», где трижды побывал Скорцени, хранились древние книги, похищенные фашистами из нашей страны. Затем они исчезли оттуда. Возможно, книги и Янтарная комната, как захваченные в России культурные ценности, были спрятаны в одном и том же тайнике, находившемся в подземном бункере.

Я не нашел это предположение убедительным, о чем и сказал Марку.

– В любом случае поиски Янтарной комнаты надо продолжать. В Германии их инициатором стал фермер Георг Штайн, проживающий под Гамбургом.

– Фермер? – переспросил я. – Что заставило фермера заниматься поисками Янтарной комнаты?

– Когда этот вопрос ему задали журналисты, он сказал, что необходимо преодолеть прошлое, устранить последствия войны, поэтому вес похищенные сокровища должны быть возвращены их законным владельцам.

Я поинтересовался, что удалось выяснить этому фермеру о судьбе Янтарной комнаты.

– По его мнению, часть Янтарной комнаты, упакованная в десять больших ящиков, захоронена в соляной шахте «Б» Виттекинд возле города Геттингена в Нижней Саксонии. Туда же были свезены и книги из Геттингенского университета, другие ценности. Осенью сорок пятого года из шахты извлекли несколько ящиков, но при невыясненных обстоятельствах у входа произошел взрыв.

– Видимо, его организовали те, кто хотел сохранить награбленные сокровища?

– Вполне возможно, но есть и другое предположение. Возле шахты фашисты устроили склад динамита, который хранился в вискозных мешках. Местные жители спускались за этими мешками с зажженными свечами, что и могло привести к взрыву. Ящики оказались погребенными, часть книг погибла в огне. Но Георг Штайн не успокоился, вынудил заниматься поисками Янтарной комнаты правительственные органы Германии. Настойчивый человек. И не из пугливых – уже несколько раз на него покушались. Вероятно, проводимые им поиски награбленного фашистами кому-то очень сильно действуют на нервы. Недавно мы связались с ним, по нашему приглашению он побывал в Москве. Осталась магнитофонная запись нашего разговора, вот послушай…

Марк вынул из ящика письменного стола портативный магнитофон, вложил в него кассету и нажал кнопку. Раздался шорох магнитной ленты, приглушенный стук – и я услышал голос Марка:

– Господин Штайн. Как вы пришли к поискам ценностей, пропавших в годы войны? Что послужило толчком для этих поисков?

Переводчица повторила вопрос по-немецки, в кабинете отчетливо раздался резкий голос Георга Штайна, потом опять звонкий голос переводчицы. Так я прослушал все интервью.

– Никогда не думал, что стану почти профессиональным кладоискателем. Тут, как это часто бывает в жизни, решил случай. Я попал в автомобильную катастрофу и надолго оказался прикованным к больничной постели. В больнице мне в руки случайно попала статья о сокровищах, похищенных в годы войны Розенбергом и его бандой в России и других странах Европы. Меня поразил тот огромный ущерб, который был нанесен вашей культуре. Я решил, что мой долг честного немца – разыскать и постараться вернуть похищенное законным владельцам.

– С чего вы начали ваши поиски?

– Еще находясь в больнице, я связался с автором прочитанной мною статьи и издателем газеты «Цайт», в которой статья была опубликована. Они помогли мне установить контакт с людьми, причастными к архивам, а позднее и сами включились в поиски.

– Были ли на вашем пути какие-то непредвиденные трудности?

– К сожалению, не все мои соотечественники убеждены в том, что награбленное во время войны должно быть возвращено истинным хозяевам. Поэтому работать приходилось осторожно, тщательно скрывая истинную цель своих поисков. Впрочем, это не всегда удавалось.

– Вам угрожали?

– Всякое бывало. Поиски сокровищ я веду на свой страх и риск.

Однако в стремлении восстановить попранную справедливость я не одинок, мне помогают журналисты, работники архивов. Большой удачей стало приобретение в США копий тридцати тысяч документов, рассказывающих о захваченных фашистами сокровищах.

– Расскажите, как вы обнаружили ценности, хранившиеся в замке «Бэрхауз».

– Мне удалось собрать сведения, что в тайниках замка находятся ценности, вывезенные из Пскова. Этот клад состоял из бокалов, чаш, крестов из серебра и золота, инкрустированных драгоценными камнями, старинных икон. Были в нем украшенные самоцветами церковные одежды, представляющие большую историческую и культурную ценность. Огромный интерес историков вызвали плащаницы, вышитые женами Ивана Грозного. Но найти клад оказалось не самым трудным – труднее было заполучить ценности из тайника.

– Противились владельцы замка?

Да, они объявили мне настоящую войну. Но не это главное… Большую тревогу вызывает то обстоятельство, что некоторые произведения искусства, которые, согласно найденной мною документации, хранились в замке, сейчас таинственным образом всплывают на художественных аукционах. К примеру, недавно один торговец антиквариатом за три миллиона долларов предлагал царский столовый сервиз. Покупателей на столь рискованный, занесенный во все каталоги товар не нашлось, но подобные случаи не единичны.

– Значит, в тайниках «Бэрхауза» были ценности не только из Пскова?

– Вы правы. Царский столовый сервиз был взят, вероятно, из Екатерининского дворца в Царском Селе.

– Оттуда же исчезла Янтарная комната. Как вы считаете, не могла и она оказаться в каком-нибудь из тайников замка «Бэрхауз»?

– Возможно, там действительно остались тайники, о которых мы не знаем, но вряд ли в них хранится Янтарная комната.

– Вы по-прежнему придерживаетесь версии, что она находится в соляной шахте «Виттекинд»?

– После взрыва шахты, инициаторы которого, вероятно, знали, что хранится в недрах «Виттекинд», мне удалось найти новые сведения, которые подтверждают эту версию, но только отчасти. По имеющимся у меня в настоящее время документам и свидетельствам очевидцев, Янтарная комната перед исчезновением из Кенигсберга была упакована в семьдесят больших ящиков и ее общий вес равнялся девяти центнерам. В то же время другие архивные данные утверждают, что в момент взрыва в шахте находилось пятнадцать ящиков с янтарем и лишь десять из них содержали части Янтарной комнаты. Их вес – около трех центнеров.

– Куда же делись остальные шестьдесят ящиков?

– Из собранных мною материалов можно сделать вывод, что основная часть Янтарной комнаты была спрятана в Кенигсберге…

После этих слов Георга Штайна Марк выключил магнитофон.

– Действительно ли под Кенигсбергом был целый подземный город? – спросил я его, вспомнив где-то прочитанную публикацию об этом.

– Да, ходили такие слухи, будто в городе есть штольни, которые ведут к подземным заводам, где-то возведены даже подземные аэродромы. Но оказалось, все это чистой воды домыслы, которые не имеют под собой никаких оснований.

– Почему? Ведь фашисты могли привлечь к работе тысячи пленных, осуществить любой, даже самый сумасбродный проект.

– В Кенигсберге о строительстве каких-то огромных подземелий не могло быть и речи – там болотистая местность, высоко расположены грунтовые волы. По этой же причине немцы даже бомбоубежища делали в городе насыпные.

– Выходит, в Кенигсберге вообще не было подземелий?

– Там имелась довольно-таки разветвленная ливневая канализация из труб, переходящих в некоторых местах в коридоры, выложенные из клинкерного кирпича. Однако тянутся такие коридоры всего на десятки метров. Кроме того, подвалы многих зданий соединяли трубы, через которые спасались, если рушился под обстрелом дом.

– Я читал о подземном тоннеле между Кенигсбергом и Пиллау, где была подземная пристань. Якобы фашистские генералы добирались до нее прямо в штабных машинах.

– Тоже из области фантастики – залив в Пиллау очень мелкий, для прохода судов необходимо делать искусственные фарватеры, поэтому подземную пристань сразу же обнаружили бы, – ответил Марк и спросил, почему я вдруг заинтересовался подземельями Кенигсберга.

– Янтарную комнату через Пиллау могли вывезти подводной лодкой, использовав тот самый подземный тоннель и подземную пристань.

Версия о том, что Янтарная комната и сейчас находится в бывшем Кенигсберге, выглядит убедительней. Сохранилось письмо гаулейтера Восточной Пруссии Эриха Коха, датированное четвертым мартом 1945 года, в котором он выражал неудовольствие, что Янтарная комната до сих пор не эвакуирована. Девятого апреля комендант Кенигсбергской крепости генерал Лаш приказал гарнизону капитулировать, за что заочно был приговорен Гитлером к смерти. А Эрих Кох на ледоколе сбежал в Данию.

– А не мог он прихватить с собой Янтарную комнату, если так дорожил этим трофеем?

– Вряд ли тогда ему было до нее, лишь бы шкуру спасти… Спустя семь лет после окончания войны английская разведка выследила и арестовала Эриха Коха. Как военного преступника его передали Польше, где он был приговорен к смертной казни, которую впоследствии заменили пожизненным заключением. В тюрьме его спрашивали о Янтарной комнате, но каждый раз он давал разные показания: то она хранится в каком-то поместье на территории Восточной Пруссии, то осталась в Кенигсберге, то через Пиллау ее вывезли в Германию. Вероятно, эти противоречивые показания на то были и рассчитаны, чтобы окончательно запутать след Янтарной комнаты. А Эрих Кох как никто другой знал о ее судьбе. Именно он сразу после взятия Царского Села получил письмо с грифом «Совершенно секретно» следующего содержания, – Марк вынул из сейфа папку, бегло перелистал ее, нашел нужную бумагу и прочитал:

– «Уважаемый товарищ по партии Эрих Кох! Докладываю о выполнении операции „Янтарная комната“. Ящики с янтарем доставлены из Царского Села на станцию Сиверская. Вместе с янтарем в Кенигсберг отправляются и другие сокровища Екатерининского дворца: царская посуда, наборный, из ценных пород дерева паркет, мебель из царских покоев: кресла, диваны, пуфики, столики и столы, отделанные бронзой…»

– Ничем не брезговали, подчистую мели, – заметил я, услышав про какие-то пуфики.

– Ошибаешься, – поправил меня Марк. – Отбирались самые ценные, уникальные вещи, причем к грабежу готовились заранее, знали, где и чем можно поживиться. Далее в письме сообщалось: «К сожалению, не удалось отыскать многое, что не было вывезено русскими из дворца, что было ими закопано, в том числе и двадцать пять ценнейших бронзовых скульптур из Концертного зала дворца…»

– Выходит, по плану грабили?

– Вот именно. Той же янтарной комнате, наверное, было уже уготовано место где-нибудь в «Музее народов», который Гитлер задумал создать в своем родном городе Линце. Но перед этим она некоторое время находилась в Королевском замке Кенигсберга, где ее демонстрировали высокопоставленным посетителям. А перед самым взятием города нашими войсками Янтарная комната была «депонирована в БШ». – Я зачитывал Отто Бэру текст этой телеграммы, отправленной из Кенигсберга в Берлин.

Мне хорошо запомнились обстоятельства этого допроса, но я никак не ожидал, что спустя время опять столкнусь с загадкой Янтарной комнаты.

– А если она все-таки осталась в Кенигсберге? Наверное, вывезти ее из осажденного города было трудно, практически невозможно?

– Есть сразу несколько версий, каким образом немцам удалось вывезти «Бернштайнциммер» из Кенигсберга. В январе сорок пятого года наши танкисты, вышедшие к Вислинскому заливу, увидели, как по льду движется санный обоз в сопровождении охраны. Танкисты открыли огонь, и обоз ушел на дно вместе со своим грузом. После пленные сообщили, что это якобы была Янтарная комната. По другой версии, она находилась в гидросамолете, который наши штурмовики потопили около местечка Дьепп. Наконец, судьбу Янтарной комнаты связывают с гибелью немецкого транспорта «Вильгельм Густлов», потопленного нашим знаменитым подводником Маринеско, которого Гитлер объявил своим личным врагом.

– За что его удостоили такой «высокой» чести?

– На «Вильгельме Густлове» вывозили экипажи около ста подводных лодок – по сути, весь цвет фашистского подводного флота. И почти все погибли. Но один из оставшихся в живых членов команды утверждал, что на борту транспорта был и другой ценный груз – Янтарная комната. Этот человек запомнил даже, в каком трюме те ящики находились. Затонул транспорт неподалеку от берега, на глубине шестьдесят метров, так что со временем, возможно, там тоже будут организованы поиски.

Однако «кенигсбергская» версия по-прежнему казалась мне убедительней. Марк согласился со мной:

– Судя по всему, Эрих Кох вел двойную игру: на словах обещая Гитлеру вывезти «Бернштайнциммер» в центральную Германию, он делал все, чтобы оставить ее в Восточной Пруссии. С какой целью – другой вопрос, но факт остается фактом – Янтарная комната оставалась в Королевском замке до самого штурма Кенигсберга.

– А не могла она погибнуть во время штурма?

– Эта версия возникла сразу после окончания войны. Тогда в Кенигсберг была командирована группа советских специалистов, которая должна была отыскать и сохранить вывезенные из России музейные ценности. Возглавлял эту группу профессор Брюсов – брат поэта Валерия Брюсова. Ознакомившись с состоянием Королевского замка, он записал в своем дневнике следующее, – Марк опять раскрыл папку с бумагами: – «Осмотр большой залы показал, что, к сожалению, и Янтарная комната, и мебель Кайзерлинга сгорели. Были найдены подвески от царскосельских дверей (медные), обгорелая резная лепка Янтарной комнаты, железные пластинки с винтами, которыми части комнаты были прикреплены к стенкам ящиков».

– Почему же поиски Янтарной комнаты продолжаются, если о ее гибели имеется такое авторитетное заключение?

– Чтобы ответить на этот вопрос, следует остановиться еще на одной фигуре, непосредственно связанной с загадкой Янтарной комнаты, – это директор Прусского музея изобразительных искусств и хранитель Кенигсбергского янтарного собрания Альфред Роде. Как опытного искусствоведа, наша администрация в Кенигсберге привлекла его к работе в группе профессора Брюсова. Так вот, он подтвердил версию о том, что Янтарная комната погибла во время штурма Кенигсберга. Но однажды ночью его застали в уцелевшей комнате Королевского замка в то время, когда он уничтожал какие-то бумаги. Его задержали и выяснили, что эти бумаги взяты им из сейфа, вмурованного в стену. Альфред Роде объяснил, что это была его личная переписка, и его отпустили. Однако когда с помощью переводчика внимательно ознакомились с оставшимися документами, то обнаружили, что Роде прекрасно знает, где находится Янтарная комната. Бросились его искать, но было уже поздно – в немецкой больнице нашему командованию выдали справку, что Альфред Роде и его жена умерли от дизентерии.

– Думаешь, произошло убийство?

– Слушай дальше. Сразу после исчезновения Альфреда Роде кто-то сделал обыск в его квартире и перевернул там все вверх дном. Возможно, какие-то документы были изъяты, однако остался дневник Роде с вырванными страницами – записи кончались сообщением об упаковке Янтарной комнаты перед самым взятием Кенигсберга нашими войсками. Но среди документов, обнаруженных раньше, нашли письмо Альфреда Роде, адресованное Эриху Коху, где, в частности, было сказано: «Железные дороги перерезаны красными. Морем отправить не рискуем, оно активно контролируется противником. В воздухе постоянно висит авиация союзников. Даю государственную гарантию, что Янтарная комната хранится в достаточно надежном месте, в третьем ярусе бункера, вход замаскирован. Доктор фон Роде».

– Вся эта история выглядит, как лихо закрученный детективный сюжет.

– Вот именно! С некоторыми нюансами она фигурирует во многих, претендующих на серьезность публикациях, не говоря уже о художественных произведениях, посвященных Янтарной комнате.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле этой истории не было?

– Тот же профессор Брюсов в своем дневнике никаких замурованных сейфов даже не упоминал, а рассказал, как в одной из комнат замка было обнаружено несколько уцелевших от огня документов, на которых стояла подпись Роде и часть которых относилась к предполагавшейся эвакуации Янтарной комнаты.

– Альфред Роде и его жена действительно исчезли, или это тоже выдумка?

– Нет, это произошло на самом деле, в декабре 1945 года, когда профессора Брюсова уже не было в Кенигсберге.

– Может, история с сейфом случилась после его отъезда?

– Или ее вовсе не было. Помнишь, я зачитывал чернобородому шифровку Отто Рингеля, отправленную из Кенигсберга в Берлин? Так вот, выясняется, что такого офицера в отряде Кюнстберга не было. А значит, возможно, кто-то умышленно направляет поиски Янтарной комнаты в ложном направлении, в сторону от Кенигсберга. Тем выше вероятность того, что она там, в Королевском замке, и осталась…

Марк вынул из папки листок плотной серой бумаги, на котором от руки был нарисован план Королевского замка, представляющий собой замкнутый прямоугольник, внизу волнистой линией была помечена река Прегель. Из правого верхнего угла прямоугольника выступала обозначенная квадратом кирха. Чуть ниже ее – вход в замок. Внизу, к внутренней стороне этой стены, примыкал прямоугольник, обозначающий Янтарный музей. К нижнему левому углу замка была пририсована круглая башня. Между ней и Янтарным музеем стояла звездочка, обозначающая место, где демонстрировалась Янтарная комната.

Внутри двора замка, почти в самых углах, были изображены четыре небольших квадрата с обозначениями Б-1, Б-2, Б-3 и Б-4. На них и обратил мое внимание Марк.

– Здесь показаны подземные бункеры, два из которых – Б-1 и Б-2 – были взорваны фашистами. К существованию двух других, расположенных у башни и Янтарного музея, участники раскопок на территории Королевского замка пришли логическим путем и, судя по находке входа в бункер Б-3, расположенного возле Янтарного музея, они не ошиблись. Вспомни заявление Альфреда Роде из письма Эриху Коху: «Янтарная комната хранится в достаточно надежном месте, в третьем ярусе бункера». Калининградские поисковики пришли к выводу, что вход был замаскирован направленным взрывом, который уложил стену здания Янтарного музея на то место, где находится бункер Б-3. Вот и объяснение, что такое «третий ярус».

Я спросил Марка, проводились ли раскопки в этом месте сразу после окончания войны.

– Нет, спешили поскорее избавиться от послевоенных руин.

– А в результате, не исключено, потеряли сокровище мирового значения – Янтарную комнату. Сейчас такие раскопки возможны?

– После того как обрушили развалины Королевского замка, холм, на котором он стоял, вырос на пять метров, были возведены новые строения. Вот и представь, какую огромную работу надо провести, чтобы добраться до входа в бункер Б-3!

Вероятность такой грандиозной операции в ближайшее время показалась мне не реальной. Да и не было полной уверенности, что именно там находится Янтарная комната.

Марк показал мне целую папку газетных и журнальных вырезок, посвященных ее судьбе. Одни заголовки чего стоили: «Где искать Янтарную комнату?», «…И снова – тайна», «След опять ведет в Понарт», «След Янтарной комнаты?», «Хранят ли тайны подземелья?», «Продолжаются поиски Янтарной комнаты», «Смертоносный янтарь», «Найдутся ли сокровища?», «Янтарную комнату искали не там?», «Пробьется ли янтарный свет?», «Есть ли выход из янтарного лабиринта?».

Обилие вопросительных знаков красноречиво отражало сложность этой загадки отечественной истории, которая и впрямь представилась мне в виде головоломного янтарного лабиринта, из которого не только не было видно выхода, но к которому пристраивались все новые и новые коридоры, тоже ведущие в тупик.

И вместе с тем эта тайна притягивала к себе как магнит, причем не только любителей острых ощущений, но и знатоков истории, настоящих ценителей культурного наследия – ведь в судьбе Янтарной комнаты своеобразно отразились Великая Отечественная война, екатерининская эпоха, история петровской России. Наконец, причудливым образом она переплелась в моем сознании с судьбой новгородских сокровищ, похищенных в годы опричнины.

Кроме газетных вырезок в папке лежали ксерокопии журнальных статей. Я обратил внимание на одну из них, под заголовком «Тайники Третьего рейха», где красным карандашом был обведен следующий отрывок из этой объемистой статьи:

«Рано или поздно то, что находится в архивах и запасниках музеев, выплывает на белый свет. Но есть немало хранилищ, способных поглотить содержимое навсегда, как океанская пучина. Скажем, в Калининградской области недалеко от Балтийска (в прошлом – Пиллау) высится загадочное сооружение, нечто среднее между рукотворной горой и гробницей египетских фараонов. Никто сегодня не может ответить, когда эта гора была сооружена, с какой целью и что в ее чреве. По мнению военных инженеров, сооружение наверняка заминировано. В лучшем случае, конструкция его такова, что нарушение каких-либо пропорций способно вызвать обвал. К загадочной горе часто приезжают экскурсанты из ФРГ. В одной из таких групп оказался бывший военный. В то время как остальные туристы проявляли интерес к сооружению, он стоял чуть поодаль и улыбался. Всем присутствующим вдруг стало ясно, что бывший военный созерцает „гробницу XX века“ не впервой, что ему о ней известно куда больше»…

Не в этой ли таинственной «гробнице» и находится Янтарная комната?

Марк вернулся к разговору, ради которого пригласил к себе:

– Так как насчет нашего предложения написать еще один рассказ?

– Будет ли польза?

– В любом случае мы не можем так просто отказаться от новгородских сокровищ, выбросить их из нашей картотеки исчезнувших сокровищ.

Я понял, что наступил момент, когда Марк просто обязан ответить на вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

– Объясни наконец, почему ты – сотрудник милиции – занимаешься поисками новгородских сокровищ, интересуешься судьбой Янтарной комнаты? Или это служебный секрет?

Марк посмотрел на часы и рассеянно ответил:

– Никаких секретов здесь нет. Ты находишься в отделе Министерства внутренних дел, который занимается поисками исчезнувших сокровищ.

Я заглянул Марку в лицо, словно хотел убедиться, что он не шутит.

– Впервые слышу, чтобы милиция этим занималась. Зачем нужен такой отдел?

– Коротко тут не объяснишь.

– До электрички у меня еще есть время.

Так я буквально вынудил Марка рассказать о необычной милицейской службе, которая свела нас с ним в бывшей Александровой слободе.

Глава седьмая. Картотека исчезнувших сокровищ

– Наш отдел создали совсем недавно, как говорится – обстоятельства заставили. По закону все найденные сокровища принадлежат государству, нашедшему их причитается четверть стоимости находки. Но бывает, клады присваиваются, гибнут бесценные произведения искусства, через ловкие руки дельцов уплывают за границу уникальные монеты, украшения, иконы. Потому было решено обобщить сведения о кладах, составить список нераскрытых тайников. Отбирались наиболее достоверные свидетельства. Сейчас в нашей картотеке значится свыше ста ненайденных кладов, имеющих государственную ценность.

Я поинтересовался, каким образом составлялась картотека.

– Мы обратились к историкам, краеведам, археологам. Изучали архивные документы, легенды, частные письма и другие устные и письменные источники.

Рассказанное Марком все еще не укладывалось в моем представлении с суровой милицейской службой.

– И вам уже удалось что-нибудь найти?

Марк уловил в моем голосе иронию и уязвленно произнес:

– Клады существуют не только в приключенческих книгах, и находки сокровищ происходят не так уж редко. В прошлом году, к примеру, было найдено свыше десятка крупных кладов, некоторые из них были обнаружены с нашей помощью. Главная задача отдела – предотвратить расхищение случайно найденных сокровищ, взять их на строгий государственный учет.

Я слушал Марка и все еще не мог свыкнуться с мыслью, что он говорит всерьез. Горшки с золотыми монетами, окованные железом дубовые сундуки с драгоценностями, хитроумные тайники в стенах старинных особняков, таинственные подземелья, ведущие в потайные камеры. Ладно бы, этим занимался кто-нибудь другой, человек увлекающийся и менее рассудительный. Но видеть на этом месте Марка…

Вспомнилось, как в школе он высмеивал мою увлеченность приключенческой литературой, с какими издевками встретил мое предложение отыскать подземный ход под церковью, стоявшей в центре нашего села Петровского. О нем среди мальчишек ходили жуткие слухи: будто бы кто-то видел там страшные, прикованные к стенам скелеты; тяжелые чугунные двери, ведущие неведомо куда и которые еще никому не удавалось открыть; подвешенные на ржавых цепях гробы, в которых вместе с покойниками лежали их сокровища.

Наслушавшись всех этих баек, я чуть ли не с ножом к горлу пристал к Марку, уговаривая его начать поиски таинственного подземного хода. Он долго отказывался, по-взрослому веско убеждая меня, что все эти слухи выеденного яйца не стоят, поскольку такое только в приключенческих книгах бывает. Но я, несмотря на все его доводы, твердо стоял на своем. В конце концов Марк уступил, видимо, почувствовал, что из-за пустяка можно без друга остаться.

Целый день ползали мы вокруг церкви, разыскивая вход в подземелье, но безуспешно. Марк за это время своим ворчаньем извел меня, чуть было всерьез не поругались. Хотели уже несолоно хлебавши домой возвращаться, но тут Марк обратил внимание на груду сгнивших бревен и битого кирпича у церковной стены, густо поросшей крапивой.

До самого вечера, до волдырей обжигаясь крапивой, раскидывали мы мусорную кучу, скопившуюся не за один десяток лет. Но не зря выбивались из сил – под ней, прикрытый сорванной с петель старинной дверью, оказался обложенный кирпичом лаз, круто уходящий под церковь. Холодом и тайной тянуло из него.

Хотя уже смеркалось, мы спустились в подземелье. Прошли в глубь десяток метров, но дальше двигаться в темноте было страшно, да и неинтересно. Решили перенести осмотр подземного хода на следующий день, как следует подготовившись.

С вечера запаслись электрическими фонариками, фляжкой воды и большим клубком веревки, чтобы по ней найти обратную дорогу, если подземелье окажется длинным и запутанным. Но когда утром пришли к церкви, вход в лаз был прочно заложен кирпичами на растворе. Видимо, наши поиски не остались незамеченными, и кто-то из взрослых, от греха подальше, решил навсегда замуровать вход в подземелье.

Так и не узнали мы, что он скрывает, какую тайну хранит. Марк отнесся к этому спокойно, будто ничего не случилось, а я весь извелся, даже предлагал вооружиться ломом и попытаться разбить кирпичную кладку. Но как ни уговаривал Марка, он не согласился и меня заставил отказаться от этой мысли.

Вес это вспомнилось мне в кабинете Марка так ярко и отчетливо, что захотелось ущипнуть себя – действительно ли передо мной сидит мой рассудительный школьный приятель и деловито рассказывает о тайниках в стенах, золотых слитках, шкатулках с драгоценностями, старинных картах и зашифрованных надписях на них? Было чему изумиться, я даже позавидовал Марку, который занимался таким интересным, необычным делом.

Но когда я спросил Марка, какие сокровища удалось найти лично ему, по его виду сразу понял, что попал в больное место.

– Видишь ли, я в основном проверял имеющиеся сведения о кладах. Некоторые из них были весьма сомнительны, так что сам понимаешь…

Не стоило большого труда догадаться, что недоговаривает Марк.

– Овчинка не стоила выделки?

Однако он возразил мне:

– Это как сказать… Например, мне поручили собрать все сведения о кладе Кондратия Булавина – руководителя казацкого восстания в начале восемнадцатого века. Упорно ходили слухи, что от Белявского городка, где останавливалось войско Булавина, до балки, заросшей непроходимым лесом, шел подземный ход длиной в пять верст. В одном из его тайников повстанцы якобы спрятали свою войсковую казну, состоящую из золота и драгоценностей, взятых в Черкасске, Царицыне и других городах.

– Как же ты проверял эти сведения, если свидетелей нет в живых?

– Пришлось всерьез заняться историей восстания Булавина, выехать на место, поговорить со старожилами, посидеть в архивах, прочитать массу литературы, встретиться со специалистами, занимающимися историей военных сражений.

– И что же в результате?

– Изучив все сведения об этом восстании, я пришел к твердому убеждению, что у Кондратия Булавина, когда он подошел к Белявскому городку, просто не могло быть несметных сокровищ, которые ему приписывала народная молва.

– Откуда такая уверенность? Ведь не на пустом месте родились эти слухи о сокровищах?

– Когда восстание пошло на убыль, Булавин, отступая от царских войск, постоянно перемещался с места на место, поэтому ему было просто не по силам тащить за собой огромный обоз. Царские войска шли за ним буквально по пятам, тут уж было не до тайников в подземельях.

– Не повезло тебе, – посочувствовал я. – Столько работы проделал – и впустую.

– Почему впустую? – вскинулся Марк. – Я доказал, что булавинского клада не существует и, следовательно, его поисками нечего заниматься. Отсеялось еще одно «достоверное» свидетельство.

– Наверное, найти клад все равно интересней, чем доказать, что его вовсе не было?

– Ты, конечно, прав, – вынужден был согласиться Марк. – Но я и не говорил, что работа у нас легкая. Бывает, ради проверки незначительного факта сил потратишь много, а отдачи – никакой. Некоторым образом судьба нашего отдела похожа на судьбу Эпрона. Слышал о такой организации?

Я с удовольствием продемонстрировал свою информированность:

– Экспедиция подводных работ особого назначения. Была создана для поисков «Черного принца».

– Вот конкретный пример, как вокруг реального исторического факта возникают всякие домыслы, – недовольно сказал Марк. – Не было такого корабля – «Черный принц».

– Я же читал! Значит, и поисков не было?

– А поиски были, и очень длительные. Больше того, сокровища этого корабля учтены в нашей картотеке.

– Ничего не понимаю. Корабля не было, а сокровища искали. Что за путаница?

– Никакой путаницы нет. Во время Крымской войны возле Балаклавы затонул английский парусно-винтовой фрегат «Принц». А «Черным принцем» любители всяческих романтических загадок стали называть его позднее, когда разнесся слух, что на борту корабля находилось жалованье английским войскам в Крыму.

– И сколько же там было золота?

– Суммы назывались разные: двести тысяч фунтов стерлингов золотом, миллион, миллионы рублей золотом. Также утверждалось, что деньги были сложены в бочки и потому должны сохраниться в неприкосновенности.

– Корабль затонул – и началась золотая лихорадка?

– Да, иначе эти поспешные поиски и не назовешь.

– Кто же первым их начал? Англичане?

– Нет. Первыми на поиски затонувших сокровищ после заключения мира бросились французы – союзники англичан. Они нашли на дне Балаклавской бухты несколько кораблей, но «Принца» среди них не было. Дело в том, что ураган 14 ноября 1854 года потопил кроме «Принца» еще тридцать три корабля. Сначала считали, этот корабль был единственным среди них железным, но потом выяснилось, что в бухте было несколько паровых судов и даже однотипных с «Принцем». Длительное время его поисками занимались итальянцы. Долго и безуспешно искал сокровища «Принца» русский изобретатель Пластунов. А после революции, в 1923 году, флотский инженер Языков представил целую папку документов, которые должны были помочь обнаружить затонувшие сокровища. Позднее, специально для поисков «Принца», создали Эпрон. За все время поисков, а в них принимали участие даже японцы, было найдено всего несколько монет, но были ли они с «Принца» – неизвестно.

– Ты так и не сказал – англичане участвовали в поисках?

– Закономерный вопрос, – усмехнулся Марк. – Россия потеряла на этих поисках сто тысяч рублей, Италия – двести, Япония – четверть миллиона, Франция – полмиллиона. И только Англия не принимала в поисках своего корабля никакого участия.

– Почему?

– Хотел бы я сам это узнать. Наше посольство в Лондоне пыталось выяснить, было ли золото на «Принце», однако ясного ответа не получило. Так возникло предположение, что золота на корабле вовсе не было.

– Но ведь каким-то образом жалованье доставлялось английским войскам в Крыму?

– Этого не отрицают и англичане. Но, возможно, по пути в Балаклаву «Принц» остановился в Константинополе, где в то время находилась контора британских экспедиционных сил, и золото было оставлено там. Версия довольно-таки убедительная, по крайней мере она объясняет, почему англичане не потратили на поиски своего корабля ни пенни.

– И несмотря на это, «Черный принц» значится в вашей картотеке ненайденных сокровищ?

Марк поправил меня:

– У нас значится «Принц». Точных сведений, что золото было сгружено в Константинополе, нет. Значит, возможно, что оно до сих пор находится на затонувшем корабле. Но есть еще одна версия, может, более убедительная. После гибели «Принца» англичане оставались в Крыму несколько месяцев. Не подняли ли они золото еще тогда, или хотя бы часть его?

Я засомневался:

– Вряд ли. Какая была в то время техника?

– Корабль мог затонуть у самого берега, на мелководье, тогда подъем сокровищ не составил бы большого труда.

– Почему же англичане не сообщили об этом? Какой резон скрывать, что сокровища давно подняты со дна?

– Прямого резона тут, наверное, нет, но расчет может быть очень простой: пусть другие снаряжают экспедицию за экспедицией, а мы на эту пустую затею деньги тратить не станем.

Я не нашел доводов, чтобы возразить Марку, и вспомнил судьбу наследства Павла Полуботка. А не случилось ли так, что золото гетмана, хранящееся в английском банке, уже давным-давно получено одним из его наследников? Потому не осталось и сведений об этом золоте в Англии, что его там нет?

– Эпрон создали для поисков золота «Принца», которое так и не нашли, – продолжил Марк. – А наш отдел возник в какой-то степени благодаря Янтарной комнате. Как видишь, судьбы схожие, Янтарную комнату тоже до сих пор не отыскали. Но главная схожесть не в этом. Эпроновцы только за десять лет своего существования подняли свыше ста судов, тысячи тонн ценных металлов, накопили огромный опыт в проведении подводных работ. У нас успехи хоть и не столь впечатляющие, но мы тоже целиком восполнили затраты на свое существование, немало отыскали кладов и сокровищ, пополнивших государственную казну и музеи. Недавно в Одесской области нашли кувшин с золотыми монетами, отчеканенными в Древней Греции. У иностранных коллекционеров одна такая монет оценивается в несколько тысяч долларов, а их в кувшине было больше килограмма. Вот и посчитай, какие ценности достались государству…

Чувствовалось, необычная милицейская служба пришлась Марку по душе, говорил он о ней с увлечением.

– Немало сокровищ бесследно пропало в годы последней войны, не только Янтарная комната. Десятки музеев ограбили фашисты в Риге, Киеве, Минске, Гатчине, в том же Царском Селе. В конце концов по сохранившимся фотографиям, описаниям и воспоминаниям Янтарную комнату наши реставраторы восстановят заново – такая работа уже ведется. А есть вещи, которые заново не создашь: архивы, древние книги, скульптуры Растрелли и Клодта, картины Брюллова, Шишкина, Репина, Саврасова. Янтарная комната в этом длиннейшем списке – только одна строчка, да и то я уверен, что рано или поздно, если уцелела, она найдется. Ее ищет не только наш отдел – сразу несколько самодеятельных поисковых групп занимаются розысками. Какая-то из многочисленных версий может оказаться верной. Но где, в каких тайниках спрятаны остальные ценности, награбленные фашистами в нашей стране? Там и сокровища так называемой могилевской «Бронированной комнаты», и «рыцарский архив» из Нарвы, и книги Древней Руси из Киева, и коллекция уникальных часов из царских покоев, и многое-многое другое.

Марк пятерней взлохматил волосы на голове и сказал с горечью:

– Вся беда состоит в том, что до сих пор не составлены списки исчезнувших сокровищ, украденных из наших музеев и дворцов, библиотек и архивов. После войны европейские страны, тоже подвергшиеся разграблению, заключили между собой соглашение о совместном поиске исчезнувших сокровищ, но нашей страны среди подписавшихся под этим документом нет. А это затрудняет поиск, делает работу неэффективной. Одному нашему отделу с ней не справиться…

Я сам не заметил, как предложение Марка написать о гибели плана тайника опричника всерьез увлекло меня. Попытка не пытка. Надо постараться убедить Отто Бэра, что теперь, после случившегося в Борисоглебском монастыре, поиски тайника бесполезны и записки опричника уже не представляют для него никакой практической ценности.

– Я напишу, что ты просишь, но там же будет рассказано о работе вашего отдела, – в ультимативной форме заявил я. – Иначе будет трудно понять, что к чему.

Марку ничего не оставалось, как согласиться с этим условием. На мой вопрос, когда он последний раз был в Петровском, ответил:

– Да каждое лето у своих стариков отдыхаю. А что?

– Помнишь, как искали подземный ход под церковью?

Марк задумчиво посмотрел на меня и признался, будто извиняясь:

– Ты знаешь, я каждый раз, как вижу эту церковь, жалею, что мы так и не узнали, куда ведет подземный ход.

– А может, выберемся как-нибудь на пару? Прихватим с собой лом, фонарики и ночью, тайком, вскроем кладку?

Марк понимающе улыбнулся:

– Теперь согласен, так и быть. Только перед этим в сельсовете разрешение получим.

– Ты неисправим, – с сожалением вздохнул я.

– Кстати, ты не выяснил, где Окладин провел прошлое лето? – словно бы ненароком поинтересовался Марк, но по его лицу я видел, что ему уже давно хотелось задать этот вопрос.

– У самого Окладина я не спрашивал. Его дочь Ольга как-то сказала, что они сначала вместе с ним в Карелии были, потом еще дальше на север отправились. Но куда именно – я не выяснил.

– Все правильно…

– О чем ты?

– Да так, мысли вслух. Она красивая?

– Кто?

– Ну, дочка Окладина.

– Ольга? – Я на мгновение замешкался. – Симпатичная.

– Понятно, – почему-то с подозрением посмотрел на меня Марк.

– А мне ничего не понятно – говоришь сплошными загадками. Их и без того хватает. Помнишь, директор Борисоглебского музея сказал, кто-то по телефону интересовался Царскими вратами из Новгорода. Я точно знаю – это был Окладин.

– У тебя есть доказательства?

– Ольга обмолвилась, что отец собирался съездить в Борисоглеб, потом передумал. Не трудно догадаться – почему. Узнал, что Царские врата из Новгорода на реставрации, вот и не поехал. Связаны они с чернобородым одной ниточкой – помяни мое слово. Наверняка Окладин уже сообщил Отто Бэру, что часть плана тайника восстановлена по памяти. Не отдаст чернобородый дневник, это ясно. Через того же Окладина попытается найти новгородские сокровища.

Я видел – мое сообщение об Окладине почему-то расстроило Марка.

– А рассказ ты все-таки напиши, – поднялся он из-за стола, на прощание протягивая руку. – Посмотрим, что дальше будет.

Часть четвертая. Следствие не закончено