– Да, хоть бы и так! Тебе что, завидно? – совсем насмелившись, кричал Алёшка.
И чему удивляться… Он ведь уже к отцу свататься приходил, так что бояться поздно.
– А ты, Янка, по-почему молчишь? Мо-мо-жет, ты в гости собралась? – предположил Игорёк.
– И никуда я не собралась, – ответила я. – Просто, ничего другого не нашла, вчерашнее моё платье в стирке, а другое в полоску – всё выгорело…
– А с листиками, с ним-то что? – поинтересовалась Алёнка.
– Фу! Оно совсем маленькое стало, в подмышках жмёт, – ответила я.
– Понятно! Ладно, хватит уже допросы устраивать. Поиграем в «классики»? – предложила Катюшка.
Мальчишки тем временем уже очертили круг на земле и играли в «ножички». А мы последовали за Катюшкой.
Но это была лишь первая половина нашего дворового Закона сравнения, когда вычленяется инородный элемент, находятся подходящие, хотя бы и самые слабые доводы, в защиту отбившегося от основной массы, заблудшего отщепенца… На этой стадии, ты уже включён в игру, но всё равно ещё не стал одним из них… Дальше Закон срАвнения как-то плавно трансформировался в Закон «срОвнения». Что-то обязательно произойдёт само собой, но конечная, вполне осознанная цель – сделать так, чтобы опять всё стало как всегда… И чтобы больше никто не выделялся настолько, насколько осмелилась я в этот не самый удачный день!
Попрыгав по клеточкам на асфальте, поскакав на одной ножке через скакалку и даже посидев на песке в малышовой песочнице, я с восхищением отметила про себя, что платье до сих пор чистенькое.
– Ну и скукотища! – сказала Наташа.
– А давайте, пойдём посмотрим, может, наши канавы уже зарыли или новые сделали? – предложил Славик.
– Что-то не хочется, – предчувствуя недоброе, робко возразила я.
– Точно-точно! Пошли! – подхватили все, радуясь возможности помесить глину рядом с недавно вырытыми глубокими траншеями между двумя дворами, нашим и расположенным по диагонали от Полынного поля ближайшим, соседским.
Никто из нас не знал для чего, для каких таких сооружений были сделаны эти рвы, глубиной чуть больше двух метров и шириной не меньше полутора, но интерес к ним периодически просыпался. Поэтому мы, бросив скакалки и велики, отправились смотреть на траншеи, в уме прикидывая, какой ещё толк может быть от этого похода. Когда мы подошли ближе, то заметили, что кто-то в нескольких местах положил широкие доски, чтобы не обходить канавы, а напрямую идти к дому, заметно сократив путь.
– Здорово! – сказал Мишка.
– Может, попробуем перейти по ним? Как раз дойдём до соседнего двора и посмотрим, повесили или нет корзины на щитах баскетбольной площадки, – предложил кто-то из старших ребят.
– Вот ещё! Нас оттуда сразу выгонят, а вас побьют, – заключила Вероничка.
– Ну и оставайтесь здесь! А мы пойдём, правда же, мужики? – сказал Славик, и они, с легкостью перебежав надо рвом по доске, отправились в соседний двор.
– Смотрите, а досточки-то такие гладенькие и широкие, может, попробуем тоже перейти, – предложила Наташа.
– Ну и зачем? – спросила я.
– А за тем, чтобы мальчики не хвастались, что они ходили, а мы струсили, – ответила она.
Девочки по очереди, даже одна за другой, стали ходить над глубоким рвом, а потом, потеряв к нему интерес, предложили осторожно убрать доски, чтобы эти «предатели-мальчишки» обратно возвращались в обход, по длинному пути.
Я сказала, что это нечестно, и не собираюсь им в этом помогать.
– Тогда отойди и не мешайся! – сказала Вероничка и нечаянно задела меня доской.
Глина была скользкая и липкая. Я не удержалась и, потеряв равновесие, соскользнула прямо в этот глубокий ров… Нет, я не ушиблась, не сломала себе ничего, даже не поцарапалась… Я просто искупалась в этой жёлтой глиняной жиже. В канаве после дождя скопилась грязная вода и, упав в неё, я приземлилась ровно на её дно, ещё и обрызгавшись вся, с головы до ног.
Что ж – это и был Закон сравнения в действии! Теперь-то точно, никогда-никогда моё новое платье не будет таким красивым, каким было всего несколько часов назад! А что я скажу маме? Я горько плакала, сидя в ужасной, холодной луже, даже не пытаясь выбраться наружу…
Тем временем девочки уже позвали моего отца и привели его на «место трагедии». Я заплакала ещё сильнее, когда папа бросил мне конец толстой верёвки и велел выбираться, опираясь о стенки рва. Когда я вылезла, он накинул на меня большое полотенце и, взяв на руки, отнёс домой. Никто меня даже не упрекнул и не наругал в тот вечер… Мама искупала меня в тёплой ванне, надела на ноги шерстяные носки с горчицей и уложила спать. Я очень долго не могла заснуть, думая о том, почему самые любимые вещи слишком быстро портятся или ломаются, совсем не оправдывая наших ожиданий… А мама, взяв иранский порошок «Дарья», бережно, сначала в холодной, а затем в тёплой воде стирала, пытаясь спасти моё, «убитое» платье.
Эту историю я запомнила на всю жизнь! Наверное, поэтому, сейчас, когда я покупаю себе новые платья, самые вычурные и страшно дорогие, никогда не испытываю к ним никаких особых чувств и привязанности. Надев любое из них один раз, бросаю «умирать» в шкафу, имея на это мощное и, самое главное, правдивое объяснение…
Глава девятаяКак не стать слоном в посудной лавке…
Бабушку Таисью, мамину маму, я помнила плохо. Мама привезла её из деревни, когда она заболела, но было уже слишком поздно. Бабушка умерла от рака, когда мне было всего три года, а ей пятьдесят два. Когда её не стало, мама подолгу смотрела в окно, но не плакала…
Прошло время, она понемногу успокоилась, однако привычка смотреть в окно так и осталась. Только теперь мама тихонько что-нибудь насвистывала. Володька приставал к маме с просьбой научить его так же лихо свистеть, а мама не очень-то торопилась это сделать, не знаю, почему она так старательно уходила от Володькиных просьб. Это были разные мелодии, иногда я узнавала в них недавно услышанные песни.
Однажды, когда мама стоялауокна, опершись локтями о подоконник, и негромко насвистывала, я подошла к ней и спросила:
– Мамуль, а почему ты не поёшь, если знаешь так много песен?
– Милая, у меня не получается так красиво петь, как могла твоя бабушка Тая… Вот ведь певунья была! Вся деревня собиралась в избе, чтобы только услышать, как она поёт! Твой дед Василий страшно гордился этим её умением, но и так же сильно ревновал, поэтому поколачивал маму. Она никому не жаловалась, только пела всё реже и реже…
Мама, помолчав с минуту, продолжила: – Когда началась война, отца не сразу взяли на фронт. Нужен был в районе такой охотник, как он. Отец знал лес как свои пять пальцев, да и на медведя один не боялся ходить… Но, когда стали призывать на фронт всех, даже стариков, отца тоже забрали. Больше мы с мамой его не видели. Письма сначала приходили, потом всё реже и реже… А уже почти под самый конец войны, осенью сорок четвёртого, зашёл к нам его друг, Иван…
– Когда из плена бежали, сильно отощали. Есть хотелось так, что бумагу жевали, если попадалась. А тут уж и деревня ваша недалеко, и надо ж этому полю попасть… Наелись мы свёклы той… Я-то ничего вроде, а Василию совсем плохо стало. Кровь горлом пошла, а на утро и дышать перестал. Прости, Таисья, не смог я Василия сберечь, видать судьба у него такая!..
– Вот, и мама моя перестала петь, голос как-то разом пропал, – мама горько вздохнула и добавила: – Люди-то поют, когда счастливы, а тут…
История с дедом и бабушкой как-то врезалась в память. Мне почему-то захотелось тоже научиться петь или играть на каком-нибудь инструменте. И вот однажды, когда отец получил зарплату, мы пошли с ним в большой магазин промышленных товаров «Шахтёрские зори». Магазин этот находился на первом этаже жилого дома по улице Гастелло, который стоял на самом краю нашего городка. Поэтому туда детей одних родители не отпускали, и каждый выход в этот магазин встречался нами, как благая весть или сказочный праздник.
В «Шахтёрских зорях» было много отделов: парфюмерия, трикотаж, канцелярские товары, фототовары, игрушки, ткани, обувь, кожгалантерея… А у самого входа, куда и повёл меня отец, расположился отдел музыкальных инструментов. Дома папа частенько заводил разговор о своём желании, чтобы кто-нибудь из детей научился играть на аккордеоне. Он говорил кто-нибудь, но всегда смотрел в мою сторону… А поскольку я ещё не видела этого инструмента, он решил мне его показать.
– Смотри, дочь, какой он красивый и блестящий! – отец указал мне на огромную гармошку, как мне тогда показалось, и ждал ответного восторга. – Какие клавиши и кнопочки. Заглядение! – продолжал он.
– Пап, кажется, мне он совсем не нравится! Такой тяжёлый! Чего это я с ним на стуле должна сидеть? Нет. Мне он нисколечко не подходит, – насупившись и кусая губы, сказала я.
Домой мы дошли быстро. Я молчала, едва сдерживая слёзы, а отец не проронил ни единого слова до следующих выходных. Мама всё поняла и просто ждала, когда отец немного отойдёт. Ведь это была его мечта номер Один!.. Мечта, которая никогда не сбудется. Наверное, это очень больно. Тогда я ещё не понимала, что наши родители стремились к тому, чтобы их дети, то есть мы, имели всё то, что не досталось когда-то им.
Эта первая, наша с отцом размолвка, как старая рана, время от времени напоминает о себе какой-то пронзительной и острой болью в сердце, возникающей внезапно, но уходящей медленно и мучительно. А потом была мечта номер Два… Которой также не суждено было сбыться… Никогда.
Итак, по порядку.
Отказавшись наотрез от покупки аккордеона, я попросила маму записать меня в танцевальный кружок. Три раза я смогла выдержать занятия и не обращать внимания на то, что руководитель кружка очень уж строго одёргивает меня, когда я делаю что-то хуже других… На четвёртое занятие я просто не пошла. Мне было обидно, что я не схватываю движения так же легко, как это удаётся другим девочкам. Но именно тогда, я впервые почувствовала, что это такое быть слоном в посудной лавке…