люционная организация».
Арестовали Якушева, привезли на Лубянку, к Артузову, попросили объясниться. Рассказал он, что здесь, в Москве, и в Питере водит знакомства с некоторыми бывшими царскими чиновниками, помещиками, адвокатами. Когда собираются, говорят о том, о сем, и о прошлом, конечно. Иногда картишки, кофе с вином. Так, хорошее времяпрепровождение.
Ну а организация? Да нет, оказывается, никакой организации, придумал он все это.
И здесь я обращаюсь к свидетельству старейшего чекиста Бориса Игнатьевича Гудзя, скончавшегося в конце 2006 года в Москве в возрасте 104 лет. В то далекое время, о котором речь, он участвовал в операции «Трест». И вот что сказал уже в наши дни: «Якушев и сам сознался: я все наврал. А ему в ответ: Александр Александрович, это не просто вранье, это удар по Советской власти. Вы же выдаете себя за главу контрреволюционного подполья, уверяете, будто наше государство еле-еле держится. Артузов Якушеву прямо сказал: «Проявили себя как авантюрист».
Да ведь Якушев действительно был авантюрист по натуре. Как отмечал все тот же Гудзь, Якушеву нравилось дурачить людей, не уступающих ему в интеллекте. Пожалуй, это якушевское свойство, столь часто встречающееся у российских интеллигентов, и подвигло Артузова к идее операции «Трест» – дурачить белоэмигрантские центры посредством легендированной монархической организации.
Здесь вот еще что важно отметить. Чекисты, задумавшие «Трест» и «обкатавшие» идею его с бывшим жандармским генералом Владимиром Федоровичем Джунковским, оказывавшим тогда услуги новой власти, они ведь по происхождению и по некоторым чертам биографии, свойствам характера близки были Якушеву.
Родословная Артура Христиановича Артузова несколько необычная – он из семьи швейцарского гражданина, еще в конце девятнадцатого века осевшего в России, в Тверской губернии. И фамилия его была Фраучи. Такую же фамилию носил и Артур. Русская классическая гимназия хорошо учила и хорошо выявляла способности. Потому и выпускник ее Артур Фраучи выбор сделал точный: поступать, конечно, в Петербургский политехнический институт, а в нем на факультет факультетов – металлургический. Там властвовала школа профессора Грум-Гржимайло. Скоро Артур стал любимым учеником этого мэтра металлургии. Когда курс учения был пройден, Грум-Гржимайло позвал молодого инженера в свое «Металлургическое бюро», чьи проекты знала вся промышленная Россия. Два года работал Фраучи в этом бюро, а потом сделал выбор не в пользу инженерного дела, а в пользу революции. Здесь выбор предопределили уже идеи социальной справедливости, идеи коммунистического манифеста, обрученные с природным романтизмом и математическим умом выпускника «политеха». И этот выбор был увенчан новой фамилией, теперь он – Артузов, Фраучи остался в прошлом.
Но что прошлое дало? Образование, позволившее войти в интеллигентский круг, в который входил и Якушев. Образование не только инженерное. Артузов, как и Якушев, считался знатоком классической литературы и живописи, с удовольствием играл и режиссировал в самодеятельных спектаклях. А пел как! Его обволакивающий тенор доставлял поистине огромное наслаждение. Это по воспоминаниям знавших его. Интеллигентность Артузова светилась во всем: в манере говорить – спокойно, вдумчиво; в манере общаться – доверительно, деликатно; в непоказном интересе к человеку. Самокритичность и совестливость его вызывали у одних уважение, у других – раздражение. Интеллигентность и ум привели к тому неповторимому стилю оперативной чекистской работы, который можно назвать артузовским. Стиль, который всегда предопределял оперативную перспективу.
Уйдя в политику, партию он для себя выбрал большевистскую, в которую и вступил в декабре 1917 года. А через год назначили его особоуполномоченным Особого отдела ВЧК. Им тогда руководил Михаил Сергеевич Кедров, оказавший на Артузова немалое влияние. Тоже, кстати, из интеллигентов, образование – медицинский факультет университета в Лозанне.
Как раз в это время ВЧК занималась «заговорами интеллигенции» – деятельностью так называемого «Национального центра», «Тактического центра», политических партий, координирующих их работу. Артузов вышел на одну из главных фигур подпольщиков – Николая Николаевича Щепкина, бывшего депутата Госдумы, деятеля партии кадетов. Всплыла связь Щепкина со штабом генерала Деникина. Параллельно Артузов выявил связь резидента английской разведки Пола Дюкса с профессором Виноградским, коллегой Щепкина. Клубок разматывался – с десяток профессоров, общественных деятелей, бывших царских чиновников уличил Артузов в антигосударственной деятельности. И главное, что было установлено – все эти деятели входили в «профессорские» и офицерские подпольные организации, которые были на связи с разведками стран Антанты.
А потом пришел черед «Треста». Именно Артузов убедил Якушева в необходимости сотрудничества в общем деле, в необходимости возглавить мифическую организацию и «ловить» на нее белоэмигрантское движение, белогвардейцев-террористов, рвущихся в Советский Союз. К тому времени у Артузова сложился уже свой выстраданный принцип: превратить врага – в сочувствующего, а то и в соратника. Многообещающий принцип в Гражданскую войну, да и в работе с белой эмиграцией.
Он его нашел интуитивно, когда вел дело резидента польской разведки в России Добржинского. Самого резидента арестовали, когда чекисты выследили курьеров и установили явочные квартиры резидентуры. Случилось это в июле 1920 года. Вовсю шла война с Польшей, чья армия, вооруженная и подготовленная Францией, напала на Советскую Россию и к июлю взяла Киев и Минск. Добржинский сначала молчал, но все же Артузов его разговорил. Ему уже было известно, что резидент является членом польской партии социалистов, что он бывший поручик, что он закончил три курса историко-философского факультета Московского университета и что служил он политруком бронечасти в Москве. Разговорил-то он его не на «шпионских» вопросах, а размышляя вслух о социалистических идеях и политической ситуации в России и Польше.
Это была достойная дискуссия двух разбирающихся в проблемах людей, имеющих к тому же убеждения. И чем больше дискутировали, тем лучше Артузов узнавал своего подследственного собеседника. Сомнения резидента в политике польского лидера Пилсудского, в политике польской социалистической партии, в идеях которой ничего социалистического уже не осталось, закончились вопросом для себя: тому ли делу он служит? Артузов помог с ответом, от которого оставался только шаг до осознания бесполезности всей этой шпионской возни. Но Артузов не остановился на этом, теперь он стремился превратить бывшего врага в соратника по борьбе. И даже не в качестве перевербованного резидента, а в качестве полноценного сотрудника ЧК. Добржинский несомненно обладал всеми оперативными способностями для работы в этой организации. Но для Артузова важнее всего были его искренность и порядочность. Они проявились и в том, что он так и не сдал своих коллег по резидентуре, заявив еще на первом допросе, что никогда не сделает этого.
И сотрудничество сложилось. Успех получился ошеломляющий. Чекисты, работая вместе с Добржинским, теперь Сосновским, разгромили польскую агентурную сеть на Западном фронте. И как отмечает наш современный исследователь А.Зданович, сумели ликвидировать террористичекую группу, замышлявшую убийство командующего фронтом, будущего маршала Михаила Тухачевского. Сосновского за эту операцию наградили орденом Красного Знамени. Он действительно стал работать в ОГПУ в контрразведывательном отделе, начальником шестого, «белогвардейского» отделения. Некоторые авторитетные начальники возмущались решением Артузова, который «сделал» бывшего шпиона чекистом, сумев убедить Дзержинского согласиться с таким необычным решением.
Вот и с Якушевым он решил все мудро. Его, заблудшего, превратил в агента. Но какого?! Опять в ранге соратника.
Как-то Артузов заговорил о Достоевском, в связи с его романом «Преступление и наказание».
– Работа следователя, как ее изобразил Достоевский, это скорее искусство, чем ремесло. Его следователь Порфирий Петрович, – сама логика, аргументы. И при этом не грубая, не железная манера допроса, а игра. В игре Порфирий Петрович разыгрывает простодушие, расставляет ловушки для Раскольникова, исследует его душу, замечает детали, штрихи, увязывает их с фактами. Все это выводит на главное – мотив преступления. А в ГПУ, как политической службе, понимание мотивов действий арестованного нужно для того, чтобы доказать ему, что дело-то его бессмысленно, обречено. Здесь важно втянуть в разговор, в дискуссию, и затронуть самую чувствительную струну в человеке. Подвести его к раздумьям о том, кому служит и для чего?
Якушев мог на себе почувствовать эту технологию, будем считать от Достоевского, на которого так ориентировался Артузов. Тут цепляло Артузова то обстоятельство, что образ Порфирия Петровича Достоевский отчасти выписал под влиянием бесед с Леонтием Васильевичем Дубельтом, заместителем начальника Третьего отделения времен Николая Первого. Достоевский ведь тоже попал в революционную историю и был арестован. Но видно большое впечатление произвел на него Дубельт. Бесследно это не прошло для опыта писателя. Впрочем, как и для Якушева не прошла бесследно выбранная Артузовым тактика убеждения. В общем, из уст Артузова звучали следующие аргументы.
Аргумент первый. С кем вы связались, Якушев? Артамонов, Щелгачев и те, кто за ними выше, – они там, на свободе, а вы здесь. Они оттуда жаждут вновь втянуть Россию в войну, из которой мы только что выбрались. Снова кровь, разруха. Неужели вы этого хотели?
Аргумент второй. Можете ли вы, ради тех планов, что замышляют Артамонов и компания, пожертвовать своей семьей?
Аргумент третий. Вы же белая ворона среди этой публики. Вы дельный специалист, хороший инженер, еще в старое время карьеру начинали с нуля, всего добились сами. Теперь работаете, по сути, над восстановлением народного хозяйства, на благо страны. Вам доверяют, вас ценят. Вы хотите лишиться этого?