Гумилева расстреляли 25 сентября 1921 года. А через три месяца бывший статский советник, утонченный аристократ, интеллигент Серебряного века, член высшего совета монархической организации России, советский служащий Александр Александрович Якушев имел беседу в контрразведывательном отделе ГПУ с заместителем начальника отдела Артуром Христиановичем Артузовым…
Часть IIIАгенты-герои и агенты-предатели
Николай Кузнецов – суперагент на службе Родине
Уральское начало Кузнецова
Герой Советского Союза Николай Кузнецов, он же «Кулик», «Ученый», «Колонист», «Грачев», «Пух», «Пауль Зиберт», вошел в историю тайных операций как профессионал сыска, как удачливый разведчик и хладнокровный террорист. Он застрелил около десятка высших гитлеровских чиновников и офицеров. Ему удавалось почти все.
Уральский самородок, крестьянский сын с прусской внешностью. Прямой нос и ясные глаза придавали лицу жесткость и аристократический шарм. Ему так шли офицерские роли. Артистичная натура. Вот только что излучал доброжелательство, тепло и вдруг выдвинутая вперед челюсть и лающий голос:
– Альзо, нихт зо ляут, герр арцт! (Но не так громко, господин доктор!).
Партизанский врач Альберт Цесарский, пораженный такой игрой, запомнил ее на всю жизнь. То была действительно талантливая игра, постигать которую Кузнецов начал еще в 1937 году в Свердловске, когда работал на Уралмаше.
Там, среди немецких инженеров, налаживавших технологию и технику, он учился говорить на баварском, прусском, саксонском диалектах. Немецкий-то он знал со школы, но наилучшими учителями оказались немцы, что остались на Урале после русского плена, в котором оказались в Первую мировую войну. И жили они неподалеку от кузнецовского дома.
А в 1930 году после учения в лесотехническом техникуме поехал Кузнецов в Кудымкар. Там, в земельном управлении, определили ему должность лесоустроителя, а место работы – тайгу. Сколько было исхожено, изъезжено километров, сколько высчитано лесных запасов, сколько ночевок у костра – и в летние ночи, и в северную стужу, – немерено, несчитано. Для тайги он стал своим.
Но своим не для всех людей был. Нападали на него бандиты из кулачья. Как же, комсомолец, из прогрессивных. Отбился. Благо с ним оставался револьвер, положенный по должности, как лесоустроителю. Местный чекист, расследовавший применение оружия, уже тогда понял, что этот решительный парень – незаурядная фигура.
Край северный, коми-пермяцкий, кудымкарский, богат был не только лесами, но и ссыльными поселениями, эсеры, меньшевики уже тогда там налаживали свою жизнь, пройдя следственными коридорами центрального ОГПУ. А окружная служба безопасности хотела знать направление мыслей у ссыльных. Кто мог войти в их круг?
Для местных чекистов девятнадцатилетний Кузнецов был находкой: ему предложили сотрудничать с ОГПУ. И он принял решение, изменившее жизнь.
«Я, нижеподписавшийся гр-н Кузнецов Николай Иванович, даю настоящую подписку Коми-Пермяцкому окр. отд. ОГПУ в том, что я добровольно обязуюсь сообщать о всех замеченных мной ненормальных случаях политического и также экономического характера. Явно направленных действий к подрыву устоев сов. власти, от кого бы они ни исходили. О работе моей и связи с органами ОГПУ и данной мной подписке обязуюсь никому не говорить, в том числе своим родственникам. В случае нарушения своей подписки подлежу строгой ответственности во внесудебном порядке по линии ОГПУ 10 июня 32 г.».
У специалиста по лесному делу Кузнецова, теперь агента «Кулика», со ссыльными сложились доверительные отношения. И все их суждения, дискуссии, дрязги и ссоры скоро становились известны чекистам.
Самое значительное задание Кузнецова в 1934 году – разведка настроений у населения Юрлинского района, который незадолго до того потрясли крестьянские восстания. Что там зреет, остались ли и где осиные гнезда контрреволюции? Кузнецов, к тому времени освоивший язык коми, работал под «кулака в бегах» или «учителя-эсера». Чекисты вооружили его информацией об арестованных зачинщиках, сподвижником которых он и выступал в своей сыскной экспедиции.
В рапорте агент «Кулик» отметит: «В беседе со случайными собеседниками я вел себя как лицо, агитирующее крестьянство на вооруженную борьбу с Сов. властью. Для того чтобы с тем или иным кулаком беседовать и получить от него откровенные сведения, Нач. Окр. Отд. тов. Тэнис меня инструктировал: осторожно выяснить классовое лицо собеседника, и если он кулак и настроен а/советски (антисоветски. – Э.М.), то нужно за период беседы вычерпать из него все, что он знает. Для этого не нужно стесняться в к. выражениях (надо понимать контрреволюционных выражениях. – Э.М.)».
Сведения, добытые «Куликом», дали окружному ОГПУ полное представление об обстановке в мятежном районе.
Судьба делает новый поворот – в мае 1935 года Кузнецов зачислен расцеховщиком в бюро технического контроля конструкторского отдела суперзавода Уралмаш, что в Свердловске. И теперь он отвечает за обеспечение чертежами цехов предприятия. В отличие от леса – иная ответственность, иные люди рядом, иные отношения. Все сложнее и серьезнее.
Но уже и Свердловское управление НКВД считает его ценным агентом. Его оперативный псевдоним «Ученый», и он «разматывает» специалистов на предмет вредительства и связей с иностранными разведками. Но больше всего он озабочен контактами с немецкими инженерами, приехавшими по контракту на Уралмаш. Это важное задание областного НКВД. Получалось и здесь. Его чекистский начальник пишет в характеристике: «Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью».
Удивительно, как скоро он приобрел авторитет среди антисоветски настроенных «спецов» и немецких инженеров. Среди заводских немцев он уже настолько свой, что регулярно бражничает и болтает с ними обо всем, и они привязываются к нему. Это нужно НКВД, а ему по душе эти оперативные игры. Пожелтевшие страницы архивных дел говорят об этом без затей: агент выполняет особые задания по обеспечению государственной безопасности.
Объем этих заданий становился таким, что пришлось уйти из конструкторского отдела завода. Оперативная работа перевесила заводскую, оказалась заманчивей. С февраля 1936 года его удел – специальные задания, его новое качество – спецагент, агент-«маршрутник», его оперативная зона – разные области Советского Союза.
Через год пришла директива из Москвы местным органам НКВД: присылайте молодых сотрудников, знающих немецкий и способных к чекистской работе. Непосредственный начальник Николая Кузнецова – Михаил Журавлев, – который был дружен с начальником отделения отдела контрразведки НКВД Леонидом Райхманом, сказал: «Есть такой человек».
Он имел в виду, конечно, Кузнецова.
Московское продолжение
В Москве Кузнецов оказался под началом капитана госбезопасности Василия Степановича Рясного из отдела контрразведки центрального аппарата НКВД. Отдел занимался проникновением в зарубежные посольства. Конечно, в первую очередь искали подходы к немецким дипломатам. И Кузнецов здесь оказался кстати. План Райхмана – Рясного был прост. Чем увлекались иностранные дипломаты в Москве в конце 30-х годов? Бизнесом на антиквариате, золоте, часах, фотоаппаратах и модных вещах. Другим увлечением были театры и женщины. Вот в этих сферах и должен был работать Кузнецов по замыслу Райхмана и Рясного. Там искать встречи, завязывать знакомства.
Форма лейтенанта ВВС Красной армии удивительно преобразила Кузнецова. Привлекательный от природы, он приобрел рекламный шик. Блестящие сапоги, крылья на фуражке и гимнастерке, отливавшие золотом, притягивали, прежде всего, женские взгляды.
Он удивительно быстро освоился в Москве и скоро стал завсегдатаем московских театров и торговых мест. Чаще всего он появлялся в ювелирном магазине, что в Столешниковом переулке. Там, на ниве бизнеса, он и сошелся с секретарем словацкого посольства. Тот приносил часы, Кузнецов их реализовывал – для НКВД, правда. Бизнес закончился согласием дипломата помочь информацией и шифрами. Несомненная удача! Ведь словацкое посольство в то время было придатком немецкого.
Кузнецов преуспел и во второй части плана Райхмана – Рясного. По легенде он стал Рудольфом Шмидтом. Этот Шмидт, немец по национальности, его родители приехали в Россию, когда ему было два года. А теперь он инженер-испытатель на московском авиазаводе, что в Филях. Добрым словом вспомнил Кузнецов Уралмаш.
Преуспевающий «инженер» Шмидт с военного авиазавода оказался большим театралом и любителем жизни. Ольга Лепешинская, известная прима-балерина Большого театра, жена заместителя начальника контрразведывательного отдела НКВД Леонида Райхмана, давала ему уроки обхождения с дамским полом, вводила в мир театральных женщин, в мир женских страстей и тайн, женских капризов и интересов.
В апреле 2003 года я прочитал Ольге Васильевне Лепешинской отрывок из книги Павла Судоплатова «Воспоминания нежелательного свидетеля», которая вышла в Великобритании в 1995 году: «Звезда Большого театра, известная балерина Лепешинская была замужем за Райхманом и, хорошо зная о роли Кузнецова, представляла его в качестве эксперта по Большому театру высокопоставленным германским дипломатам».
И вот что ответила Ольга Васильевна: «Да, это было. Но в российском издании книги (в России она вышла под названием «Разведка и Кремль». – Э.М.) эту фразу сняли, боясь, что кто-то не так истолкует. Кузнецов был привлекательный мужчина. Но, обладая мужской привлекательностью, он обладал и умом. И Райхман хорошо использовал эти качества его. Леонид Федорович Райхман – был интеллектуально одаренным человеком и хорошим контрразведчиком. Это он придумал такую контрразведывательную операцию с Кузнецовым»[1].
Смотришь на фотографии тех лет, где Лепешинская – яркая брюнетка с выразительными глазами, которая сразу становилась заметной в любой компании, – и понимаешь, что ее замечание о мужской привлекательности и уме Кузнецова многого стоит даже спустя десятилетия.
А тогда из московских театров, из ювелирных и комиссионных магазинов он нес адреса и приглашения симпатичных дам. Ну, как можно отказать обаятельному инженеру, да еще столь щедрому на подарки. Приятно поражали милые женскому сердцу нежные розы или томные георгины, духи «Красная Москва», легкомысленные шляпки, дорогие чулки. А потом застолье в ресторане, благо позволяла коммерческая предприимчивость. За столом оказывались московские актрисы и иностранные дипломаты. Искрящийся Кузнецов провозглашал тосты, после которых никто никого не стеснялся. Текло застолье, текли деньги от коммерции, текла информация. В том числе и о самом инженере Шмидте.
Агент «Астра», работавшая на контрразведывательный отдел Управления НКВД по Москве, сообщала: Шмидта всегда можно застать дома, к нему приходит много людей, особенно девушек, он часто покупает дорогие вина и продукты. Агент «Кэт», проходящая по третьему управлению НКВД, информировала: Шмидт недоволен плохими условиями жизни в Советском Союзе, иное дело в Германии. Агент «Надежда» (третий отдел ГУГБ) писала об отношении Шмидта к русским.
Однажды агентурные донесения Кузнецова прочитал комиссар госбезопасности Ильин – начальник третьего отдела секретно-политического Управления НКВД, отдела, ведавшего работой с творческой интеллигенцией. Генеральское звание не лишило Ильина интеллигентности, мягкости и профессорских манер. Он был вхож к писателям, дружил с Алексеем Толстым, известными музыкантами и композиторами. Его ценил Берия. Став начальником третьего отдела, Ильин арестовал двух осведомителей, которые поставляли ложную информацию о якобы антисоветских настроениях среди творческих работников. Этих осведомителей приговорили к десяти годам лагерей.
В отчетах и донесениях Кузнецова Ильина поразила способность агента из деталей составить картину явления, определить настроения в театральной среде.
«Этот человек, безусловно, находка, – мог думать Ильин. – Он должен работать по заданиям секретно-политического управления».
В политическом сыске, считал Ильин, важно определить ту социально-профессиональную группу, которая концентрирует информацию и ускоряет ее, через которую наиболее интенсивно бегут информационные волны. В СССР в 30-е годы наиболее информационно насыщенная и раскованная группа, в контакте с которой находили вдохновение партийные вожди, наркомы, военные, наши и иностранные дипломаты, была богема: писатели, поэты, музыканты, актеры. А среди последних, прежде всего, – актрисы.
С богемой общались, дружили, любовничали. В том хмельном брожении чувств и страстей вертелась информация и обнажались настроения. Нужен был особый талант, чтобы улавливать и впитывать эти информационные и настроенческие потоки. Таким талантом обладал Кузнецов, и Ильин это понял.
Как опытный человековед Ильин с первой встречи отметил кузнецовские способности. Они поняли друг друга весьма скоро. Их взгляды на сущность творческой интеллигенции, на методы работы среди нее рождали хитроумные ходы.
Вместе с Москвой хозяйственной, партийной, рабочей была Москва театральная, музыкальная, пьющая, гулящая – Москва конца 30-х годов. И в ней – светской, распутной – своим человеком был Кузнецов. От него, такого галантного, остроумного, такого лихого лейтенанта-«летчика», а потом делового, но и вальяжного инженера, исходило обаяние надежного мужчины, готового быть другом и любовником ярких театральных женщин, способного провернуть дело и вывернуться из непредвиденной ситуации. Он познавал московский театральный бомонд на неисчислимых спектаклях, пирушках и вечеринках. Его видели в Большом на «Евгении Онегине», в Вахтангове – на «Принцессе Турандот», в оперетте – на «Сильве». Он восторгался ансамблем Эдди Рознера и танцами Славы и Юры Ней в саду «Эрмитаж», пением Утесова, Козина, Юрьевой в Театре эстрады.
Когда Козин начинал свое знаменитое танго «Осень, прозрачное утро», Кузнецов уходил в себя и какие-то минуты был недоступен. И это остро чувствовала та женщина, что была рядом. Минутная недоступность покоряла больше, чем мужская уверенность. А потом он вновь становился все тем же парнем: улыбчивым, раскованным, широким.
Ему стали привычны артистические застолья в «Метрополе» и «Национале». Он мастерски устраивал пирушки и торжественные банкеты в московских квартирах. Душа компании, Кузнецов талантливо закручивал атмосферу флирта и интриги.
Партийная, военная, творческая элита и женщины. Симпатия и страсть. А на Лубянке в казенных папках наслаивалась информация из интеллигентских компаний, от политиков и генералов. Кто устоит перед соблазном поделиться сомнениями и переживаниями в минуту теплой расслабленности вслед за наслаждением от новой незнакомки, одарившей физическим и духовным очарованием. Сильные люди хотя бы на несколько часов бросались в этот омут, вспоминая о нем всю оставшуюся жизнь, даже если она сужалась до тюремной камеры или лагерного барака. Кузнецов был своим в этом вертепе страстей, откровений и интриг.
Кузнецов на Украине
Началась война. Кузнецов под прикрытием «антисоветского» немца, прожившего долгую жизнь в Москве и «имевшего проблемы» с режимом, входил в число тех ста человек, которых определили для специальных акций возмездия в отношении членов гитлеровского руководства.
В этой сотне были колоритные фигуры. Вот композитор Лев Константинович Книппер, в прошлом белогвардейский офицер, племянник жены великого русского писателя Антона Павловича Чехова, брат кинозвезды Третьего рейха Ольги Чеховой, одно время бывшей замужем за братом Антона Павловича – большим русским актером Михаилом Чеховым.
Ушедший из России с остатками армии Врангеля, когда ее разбили красные, Лев Книппер вернулся на родину в 1922 году, благодаря своей предприимчивой тете – Ольге Книппер. Она поспособствовала включению его в состав актерской труппы Московского художественного театра, гастролировавшего тогда за границей. В советской России Лев Книппер освоил композиторское искусство и занимался сочинительством. Особо знаменита его «Полюшко, поле», о красных героях-конниках. Но другая сторона его жизни была связана с органами ОГПУ-НКВД. С того же 22-го года он сотрудничал с ними. Было ли это вольное или невольное решение, сейчас трудно понять. Но то, что он долгие годы честно и изобретательно выполнял задания советской спецслужбы, – это так. Он так же, как поручик Эфрон – муж Марины Цветаевой, как генерал Скоблин – муж известной певицы Плевицкой, став агентом красной спецслужбы, работал в среде белой эмиграции. В этой среде он определял людей, готовых вернуться в советскую Россию. Это он способствовал возвращению на Родину Алексея Толстого, ставшего потом в СССР писателем первой шеренги. Особым заданием его, по всей видимости, была поддержка контактов с сестрой своей – Ольгой Чеховой, которая в Германии Гитлера стала примой кино и театра. Как утверждал Павел Судоплатов, в КГБ сохранилась картотека секретной переписки между братом и сестрой.
С началом войны Лев Книппер, немец по происхождению, по «легенде» НКВД был готов служить новым, немецким, хозяевам России. Он должен был быть хорошей приманкой. По замыслу чекистов он должен был стать бургомистром Москвы. На него замыкалось несколько ключевых агентов. И у него были вполне определенные задачи в деле уничтожения деятелей германского рейха, если бы они появились в Москве. А его сестра Ольга Чехова, имевшая звание государственной актрисы рейха, весьма почитаемая и близкая гитлеровскому руководству, уже тогда оказывала серьезные услуги советской разведке. В 1943 году НКГБ даже планировало ввести Ольгу Чехову в операцию по уничтожению Гитлера в Берлине.
…Другая, не менее яркая фигура, входившая в ту же сотню самых многообещающих агентов, – профессор-искусствовед Московского университета Алексей Алексеевич Сидоров. Он еще с 1920 года помогал органам ОГПУ-НКВД в борьбе с немецкой разведкой. Его псевдоним – «Старый». После московского сражения продолжал сотрудничество с НКВД в организации оперативных игр.
Но этой сотне лучших агентов, как и всей отлаженной подпольной сети, так и не удалось показать себя в деле. Фашистский вермахт был остановлен под Москвой, а шестого декабря части Красной Армии перешли в наступление, закончившееся разгромом немецких войск близ столицы.
Радуясь московской победе, Кузнецов, тем не менее, остро переживал свою невостребованность. Но без дела он оставался недолго: весной 1942 года Кузнецов был включен в особый разведывательный отряд НКВД, который должен был заниматься сбором информации о вермахте на Западной Украине.
…Лето 1942 года. Украинский город Ровно. Там Кузнецов. Он же Пауль Зиберт, пехотный обер-лейтенант, фронтовик, статный и храбрый – два Железных креста и медаль «За зимний поход на Восток». Он залечивает раны и поэтому временно в хозяйственной команде. Он знает толк в деньгах, товарах, вечеринках, вине и женщинах.
Ровно – столица рейхскомиссариата Украина – город сделок, торговли, военного разврата. Хозяин здесь тот, кто имеет деньги и товар. Зиберт имел и то, и другое. На него работали партизаны и разведчики из спецотряда полковника Медведева. Они выскребали вагоны и грузовики, чемоданы и бумажники немецких офицеров и чиновников. Оккупационные и рейхсмарки, драгоценности, французские коньяки и вина, сигареты, галантерея и косметика – все для Зиберта.
На очередной пирушке он столкнулся с человеком Скорцени майором фон Ортелем. Скорцени – легенда, супермен Третьего рейха, человек особого назначения, диверсант и террорист. Его люди – его отражение. Ортель и Зиберт глянулись друг другу, симпатия с первой рюмки. Лихой «пехотинец» и непростой майор.
– Что делаешь в этой дыре, обер-лейтенант?
– Служу по хозяйственной части, после ранения.
Новая встреча. Рюмка к рюмке и вопрос:
– Деньги есть, обер-лейтенант?
– Для вас, майор… Сколько надо?
И вновь застолье – привычный блеск бокалов, обжигающий коньяк «Вье» из Франции, шепот горячих губ и шорох юбок в соседних комнатах. И опять этот парень здесь – Пауль Зиберт. Приятен, черт!
И вдруг:
– Пойдешь ко мне?
– Зачем? Я же пехотный офицер.
– Э, лейтенант, брось! Ты не для окопов.
И дальше слова, обошедшие через десятилетия все исторические повествования: за персидскими коврами поедем! В Москве, на Лубянке, люди Судоплатова, начальника 4-го управления НКВД – разведка, диверсии, террор, – оценили слова майора фон Ортеля: это Тегеран, это покушение на большую тройку, это угроза для Сталина, Рузвельта, Черчилля на тегеранской конференции. И скорее всего – за этим Скорцени.
Но сначала в Ровно Зиберт оценил эти слова. И увесисто, как парабеллум, лег на стол тугой бумажник для фон Ортеля.
…Еще Ильин обратил внимание на способность Кузнецова к системному видению ситуации. С чего начал Кузнецов, когда командование поставило задачу выяснить местонахождение ставки Гитлера на Украине? С украинских газет, издаваемых оккупационными властями. Изучение их – было его работой.
Однажды Кузнецов обратил внимание на заметку в националистической газетенке «Волынь». В ней сообщалось о премьере в Виннице оперы Вагнера «Тангейзер», на которой присутствовал фельдмаршал Кейтель. А фельдмаршал к тому времени был командующим вооруженными силами вермахта. Что Кейтель делал в Виннице? Через несколько недель Кузнецов в другой газете – «Дойче Украинише цейтунг» – подчеркнул сообщение о концерте артистов Берлинской королевской оперы в Виннице. На нем вальяжно отходил от забот Герман Геринг, второе лицо в Германии. Для чего Геринг объявился в Виннице? И почему именно туда приехали с концертом берлинские артисты? А не находится ли близ Винницы ставка фюрера? И где?
Тогда потребовалось захватить немецкого подполковника-связиста, чтобы на его карте увидеть красную линию – кабель из Берлина в деревню Якушинцы. Там-то и оказался полевой бункер Гитлера для управления армиями вермахта.
Женщины Зиберта-Кузнецова
Делом особой важности для Кузнецова в Ровно была стратегическая разведка. В раздумьях рождались варианты. Медведев, опытный чекист, был непосредственным начальником Кузнецова. Но он не командовал, он думал вместе с Кузнецовым, и планы операций возникали в совместной игре умов.
Кузнецов вспоминал Ильина и его теорию о социально-профессиональных группах, ускоряющих потоки информации. В Ровно такой группой были актеры местного театра и варьете, женщины-актрисы, официантки и метрдотели. С ними общались местные немецкие чиновники, офицеры тыловых подразделений, фронтовики на отдыхе, чины фельджандармерии, абвера и гестапо. А внимание к женскому обществу в годы войны обостренное. Женщины притягивают военных, любовь скоротечна, разговоры спонтанны, информация непредсказуема.
В этой среде Кузнецов и водил знакомства. В Ровно останавливаться ему было негде. Не мог он снимать номер в отеле или комнату в городе без направления комендатуры. Но первая же проверка показала бы, что Зиберт ни в какой хозяйственной команде не состоит. Поэтому лейтенант ночевал у женщин. И у тех, которых знал, и у тех, с которыми знакомился для этого. Он хорошо помнил уроки Лепешинской.
Обычно его серый «Опель» останавливался на одной из оживленных улиц Ровно, и водитель, верный соратник Николай Струтинский, начинал копаться в моторе. Зиберт расхаживал рядом, скучающим взглядом провожая прохожих. Но вот появлялась та, ради которой затевалась игра. По некоторым признакам определял ее Зиберт – одежда, походка, выражение глаз, контуры губ. Ошибок не было.
Если немка:
– Извините, фрау, где здесь отель «Дойчегоф»? У меня машина, я готов подвезти и вас…
Если полька:
– Извините, такая прекрасная пани спешит одна в неизвестность. Моя машина для вас…
И женскому взору являлся элегантный офицер, симпатичный мужчина с интригующим запахом дорогого одеколона «Кельнвассер».
Так завязывались знакомства, и их надо было укреплять презентами. Для этого у Зиберта в багажнике всегда лежали изысканное женское белье и пачки модных чулок из
Франции, духи и помада из Италии, шоколадные конфеты из Швейцарии и лимонный ликер из Польши. Ночь была обеспечена в доме новой незнакомки, и порой не одна.
Среди женщин Зиберта оказались делопроизводитель из штаба авиации, референт из бюро военных перевозок, секретарь из фирмы «Пакетаукцион», отправлявшей награбленные ценности в Германию, метрдотель ресторана «Дойчегоф».
Эта метрдотель, чувственная породистая полька с серыми глазами, в прошлом балерина Варшавского театра, обладала многочисленными знакомствами среди немецких офицеров и чиновников германской администрации. Между ней и Зибертом установилось нечто большее, чем связь на одну ночь. Она рассказывала много о своих немецких ухажерах. Однажды из ее уст прозвучали слова «майор фон Ортель». Реплики о нем весьма заинтересовали Кузнецова.
И настал момент, когда он ненавязчиво попросил свою знакомую пригласить на очередное застолье этого загадочного майора.
Так в квартире пани метрдотеля в один из вечеров появился соратник Скорцени. Утром Зиберт проснулся с легким шумом в голове от обилия выпитого с ним. Лежа в постели, он морщился от винных паров, от почти неуловимого запаха духов «Мадам Клико», исходящего от соседней подушки. А в ушах победной песней звенел шелест французских чулок «Монтегю» как платы за услуги и информацию.
Почему Кузнецов не стрелял в Коха?
Стрелять Кузнецов научился в Москве, когда готовился со спецотрядом Медведева работать в тылу у немцев. Учителя из 4-го управления НКГБ были хорошие. Учили бить из разного оружия и из любого положения. А потом в лесах под Ровно, закрепляя пройденное, Кузнецов часами, навскидку не целясь, пулю за пулей всаживал в стволы берез. Ему более всего пришелся семизарядный «вальтер», вес 766 грамм, патрон 7,65 от браунинга. Легкий спуск и легок в руке, будто продолжение ее. Из этого «вальтера» он должен был стрелять в Коха.
Эрих Кох – типичный нацистский босс, ненавидящий славян, преданный фюреру и идее возвышения Германии. И внешне он выглядел как нацист, если можно соединить внешность с мировоззрением. Высокий лоб, правильный нос, но змеиные губы, тяжелый взгляд маленьких глазок, фатоватые усики щеточкой – оставляли жутковатое впечатление. Да он и был жесток. Украину мерил тем же аршином, что и Гитлер, который говорил так: «Украина неслыханно прекрасна. Глядя с самолета, думаешь, что видишь перед собой «землю обетованную». Климат на Украине мягче, чем у нас, скажем, в Мюнхене, земля невероятно плодородна, а люди – особенно мужчины – ярко выраженные лодыри». И Кох, соглашаясь с этим откровением, проповедовал соответствующий принцип властвования: богатства Украины – для Германии. Для Германии – природные ресурсы, для Германии – украинцы, которых надо отправить туда для работы, а евреев отправить в гетто, концлагеря и крематории, а сопротивляющихся, независимо от пола, возраста и национальности, – расстреливать, вешать и сжигать. И это после того, как яркие украинские девушки встречали цветами и хлебом с солью на расшитых рушниках передовые германские части, шедшие по пятам отступающих советских дивизий. Во времена хозяйничанья Коха на Украине гитлеровцы и их приспешники из местных украинцев уничтожили более 4 миллионов мирных граждан и военнопленных. К июлю 1943 года с Украины в Германию Кох отправил более трех миллионов тонн зерна, сотни тысяч тонн картофеля, десятки тысяч тонн сахара и масла. А на каторжные работы в
Германию он отправил два миллиона украинцев. Вот таким хозяином Украины был Кох, по указанию фюрера занимавший две должности одновременно – гауляйтера Восточной Пруссии и имперского рейхскомиссара на Украине. Он как челнок регулярно мотался из Кенигсберга в Ровно, столицу оккупированной украинской территории, и обратно.
Но то, как действовал Кох в отношении украинцев, не находило понимания у министра по делам оккупированных территорий Альфреда Розенберга. Тот считал, что бесчеловечное отношение Коха к местному населению вызывает сопротивление, которое используют советские комиссары для расширения партизанской борьбы в тылу воюющих немецких войск. Розенберг дважды обращался к Гитлеру с просьбой отстранить Коха от управления Украиной. Но Гитлер поддерживал своего верного наместника. И тот продолжал политику террора и грабежа.
Кузнецов и его начальники долго искали варианты уничтожения Коха. Наконец остановились на таком, где Кузнецов, как немецкий офицер, ходатайствует перед имперским комиссаром на Украине Кохом о разрешении жениться на девушке, наполовину немке, у которой отца зверски убили советские партизаны за сотрудничество с немецкими властями. Письмо-заявление об этом, благодаря разным связям Кузнецова среди немецких офицеров и чиновников, попало к Коху. И тот согласился принять заслуженного фронтовика, обер-лейтенанта Пауля Зиберта и его «невесту». Вероятно, рейхскомиссар хотел пообщаться с настоящим фронтовиком, отчасти показать свой демократизм и заодно выяснить настроение в армейской среде. Было решено, что на этой встрече Кузнецов застрелит Коха. Понятно, что вряд ли после этого и Кузнецов, и его «невеста» Валентина Довгер выберутся живыми из особняка рейхскомиссара. По сути – это был акт самопожертвования, продуманный и психологически принятый к тому времени Кузнецовым и Валентиной.
Но Кузнецов на аудиенции с Кохом не выстрелил в него. Почему? Авторы многих книг и публикаций, размышляя о ситуации, в которую попал главный герой этой драмы, строили разные версии. Но лучше всего на этот вопрос ответил сам Кузнецов в своем рапорте командованию после визита к Коху. Приведу его с небольшими купюрами.
«…На фаэтоне с Валей, Шмидтом и собакой Коха подъехали к рейхскомиссариату, вошли в вахтциммер (комната для дежурных и караульных. – Э.М.), где было около двадцати жандармов. и взяли пропуск к Коху. Жандарм у ворот пропустил нас во двор дворца Коха. Прошли мимо второго жандарма, нас во дворе встретил адъютант. Он провел меня и Валю в нижний этаж дворца, где в приемной встретила нас одна дама и один приближенный Коха. В приемной нас попросили обождать, доложили о нашем приходе на второй этаж и попросили подняться. Мы оказались в квартире Коха. Здесь нас встретил адъютант или личный секретарь Коха, который попросил сесть и начал расспрашивать о цели приезда, после этого он ушел в кабинет Коха и вернулся с тремя высокопоставленными телохранителями Коха. Они отрекомендовались, осмотрев нас, и попросили Валю в кабинет. Я остался ждать. Один ушел с Валей, двое остались, молча глядя на меня. Так прошло около трех минут. Валя вышла, и позвали меня.
У меня в кармане на боевом взводе со снятым предохранителем лежал «вальтер» со спецпатронами, в кобуре еще один пистолет. В коридорчике перед кабинетом меня встретила черная ищейка, за мной шел один из приближенных. Войдя в кабинет, я увидел Коха и перед ним двое, которые сели между мной и Кохом, третий стоял за моей спиной, за креслом черная собака. Беседа продолжалась около 30–40 минут. Все время охранники. смотрели на мои руки. Кох руки мне не подал, приветствовал издали поднятием руки, расстояние было метров пять. Между мной и Кохом сидели двое, и за моим креслом сидел еще один. Никакой поэтому возможности не было опустить руку в карман. Я был в летнем мундире, и гранаты со мной не было.
Кох очень придирчиво ругал меня за то, что я решился просить за девушку не немецкой крови. Кох сказал: «Как вы можете ручаться за нее, у нас было много случаев, доказывающих, что нельзя ни за кого ручаться сегодня». Кох спросил меня, где я служил, в каких боях участвовал, в каком полку, давно ли я знаю девушку, откуда она, почему я о ней не навел предварительные справки в гестапо, где мои родные, в каких городах бывал, где работает мой отец, где мать, специальность, религия. Кох заявил мне, что если за каждую девушку, у которой убит отец, придут просить, то нам некого будет посылать в Германию.
В заключение он спросил меня, как и почему украинцы режут поляков, по моему мнению, кто хуже, поляки или русские, как уничтожить сопротивление поляков и русских одновременно, какого мнения наши офицеры и солдаты о подготовке наступления на Востоке. После подробного расспроса о боях на Востоке, Кох взял карандаш и написал на заявлении Вали: «С получением работы в Ровно согласен. Кох». Заявление Вали он передал мне и предупредил об ответственности в случае, если Валя окажется шпионкой. Снова приветствия, и я удалился, окруженный охранниками. записали мое имя и адрес полевой почты, выпускали меня через другие двери, поздравляли много, даже генерал один пожал руку, затем мы обошли дворец, поблагодарили адъютанта за услуги. Мы вышли, сдали пропуска и уехали в город».
После этого рапорта нашлись люди, обвинявшие Кузнецова в трусости, несостоятельности, добавившие ему переживаний. Понять их можно, если представить их карьерные желания. Но что говорили профессионалы? Вот мнение известного нам Леонида Федоровича Райхмана, которое он много лет спустя высказал писателю Николаю Гладкову: «После неудавшегося покушения на Коха в Центре относительно Кузнецова возникли некоторые сомнения. Кое-кто сгоряча из-за вполне понятного разочарования потребовал чуть ли не ареста Кузнецова, обвиняя его в трусости, а то и в предательстве. Судоплатов прислал ко мне Сташко (заместитель П.Судоплатова. – Э.М.), чтобы обстоятельно поговорить о «Колонисте», которого я знал куда лучше, чем они. В свое время после убийства Кирова я много разговаривал со знаменитой Марией Спиридоновой (лидер партии левых эсеров, известная террористка, возглавившая мятеж левых эсеров против большевиков в июле 1918 года – Э.М.), меня интересовала психология человека, идущего на теракт (разумеется, речь идет о нормальном человеке, а не о полубезумном религиозном фанатике). После разговора с нею я пришел к выводу, что этот человек должен иметь хоть один процент надежды на успех. У Кузнецова никаких шансов на успех при тех обстоятельствах не было. Все это я и объяснил Сташко и еще раз поручился за Кузнецова».
Да, Кузнецов не убил Коха. Правда, узнал немало. Особенно о предстоящем наступлении вермахта на Курской дуге. А не убил потому, что это была бы верная смерть для него и его спутницы при невыполненном задании. Пустое самопожертвование. У собаки, дышавшей за спиной, реакция выше. Шанса не было. Но там, где оставались какие-то доли шанса, он не колебался, он стрелял. Он уничтожил девятерых.
У него хорошо получилась акция возмездия в отношении верховного судьи Украины Альфреда Функа. Четыре минуты ожидал его Кузнецов в подъезде Верховного суда. Стрелял с полутора метров. Три пули мертво впечатались в тучное тело. Функ захлебывался кровью, а серый «Адлер» с Кузнецовым летел к окраине Ровно.
А до Функа были имперский советник финансов генерал Гель, прибывший из Берлина с заданием усилить вывоз в Германию ценностей и продовольствия с Украины; заместитель наместника фюрера на Украине генерал Даргель; офицер гестапо, штурмбаннфюрер Геттель; командующий восточными соединениями оккупационных войск генерал фон Ильген, которого Кузнецов доставил в отряд Медведева; инженерный полковник Гаан, ответственный за связь со ставкой фюрера в Виннице; имперский советник связи подполковник фон Райс; вице-губернатор Галиции доктор Бауэр; начальник канцелярии губернаторства доктор Шнайдер; полковник Петерс из штаба авиации; майор полевой фельджандармерии Кантор. В большинстве своем они были уничтожены или захвачены Кузнецовым по приказу 4-го управления НКВД. Того управления, что начиналось с убийства Троцкого, управления, на счету которого уничтожение гитлеровских наместников на оккупированной территории.
До мельчайших нюансов продумывал он пути отхода с места операции. Каждый раз выстраивал ложный след для гестапо. В случае с Гелем им стал бумажник, якобы случайно выпавший из кармана террориста. Бумажник тот принадлежал видному эмиссару украинских националистов, закончившему жизнь в отряде Медведева. В тот бумажник и вложили сработанное письмо со словами: «Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов». Расчет был верен. Гестапо схватило тридцать восемь известных деятелей из организации Бандеры и решительно расстреляло их, как те ни клялись в верности фюреру.
Не раз перекрашенные, надежные немецкие автомобили уносили Кузнецова с места свершения акции. «Опель» и «Адлер» словно созданы для проведения спецопераций: форсированная скорость, чуткая управляемость, мощность. Когда похитили Ильгена, в «Адлер» набилось семь человек, вместо положенных пяти, и машина вывезла. Только подвел французский «Пежо», когда на выезде из Львова, после боя с постом фельджандармерии, пришлось бросить машину и уходить лесом.
Это все была техника дела – «вальтеры», «Опели», «Адлеры», ложные следы. А идея дела, его мораль – от строя мыслей и организации чувств. Действовать, и успешно, в городе, наводненном спецслужбами, действовать, когда тебя ищут, стрелять, когда охрана в двух шагах, – для этого нужно быть человеком со стальными нервами, хладнокровным до бесчувствия, работающим, как счетная машина, опережающая противника на ход вперед. Таким и был Кузнецов. Он стал им в тот момент, когда решил для себя главный вопрос: он обречен, он погибнет, но смерть встретит достойно. Если погибать, то во имя идеи. И поэтому в письме к брату в августе 1942 года такое откровение: «Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик».
Это не всплеск настроения, а выстраданное, пережитое. В 1930 году ему девятнадцать. И он в отчаянии, что его никак не могут восстановить в комсомоле из-за отца, зажиточного крестьянина, якобы служившего в белой армии (лживый донос!). Он пишет секретарю ЦК комсомола:
«Сейчас, смотри мою психологию, считаю, что ленинец, энергии и веры в победу хватит, а меня считают социально чуждым за то, что отец был зажиточный… Головотяпство и больше ничего. Я с 13 мая 1929 года, когда у нас о коллективизации еще и не говорили, вступил в коммуну в соседнем сельском Совете, за две версты от нашей деревни. А сейчас район сплошной коллективизации. Работаю и сейчас в коммуне… руковожу комсомольской политшколой (!) и беспартийный, обидно. В окр. КК дело обо мне не разрешено, не знаю, долго ли еще так будут тянуть. У нас сейчас жарко, работы хватит, кулака ликвидировали, коллективизация на 88 процентов всего населения. Посевкомпания в разгаре, ремонтируем, сортируем… Знай, что я КСМ в душе, не сдам позиции».
Этот текст – сбивчивый, рваный, столь не свойственный Кузнецову – искренний крик о том, что выстрадано и что хотят отобрать. Феномен Кузнецова порожден сталинской эпохой. Она выдвинула приоритетный тип людей, наиболее востребованный тогда. Он был ее романтиком и чернорабочим, с какого-то времени – фаталистом. Вызревшая готовность к смерти сопровождала его в кровавых акциях. Смерть в одиночку, не в атакующей цепи соотечественников, наверное, страшна еще больше. И без ненависти эта готовность к смерти была бы невозможна. Без ненависти и кровавые акции были бы невозможны. А ненавидеть он научился еще с довоенных лет. Ненавидеть без истерик. Эмоции, конечно, были, но прежде была осознанная, контролируемая ненависть. Это из глубин, устойчиво, потому и неотвратимо.
А в служебном документе гестапо это выглядело так: «Речь идет о советском партизане-разведчике и диверсанте, который долгое время безнаказанно совершал свои акции в Ровно, убив, в частности, доктора Функа и похитив, в частности, генерала Ильгена. Во Львове «Зиберт» был намерен расстрелять губернатора доктора Вехтера. Это ему не удалось. Вместо губернатора были убиты вице-губернатор доктор Бауэр и его президиал-шеф доктор Шнайдер. Оба этих немецких государственных деятеля были расстреляны неподалеку от их частных квартир… Во Львове «Зиберт» расстрелял не только Бауэра и Шнайдера, но и ряд других лиц…».
Схождение роковых обстоятельств
Вечером 5 февраля 1944 года гауптман Зиберт вместе со своим напарником Яном Каминским зашел в ресторан «Жорж». Лучший ресторан Львова подавлял обилием зеркал на голубых колоннах, художественно вылепленным потолком и пронзительным светом. Гудел пьяно зал. Свободных мест не было. Но им повезло, пожилой подполковник жестом показал на свой стол. Он оказался к изумлению Зиберта заместителем военного коменданта. Зиберт настолько понравился подполковнику, что тот пригласил его вместе со спутником заночевать у себя, в служебной квартире.
Девятого февраля Зиберт стрелял в вице-губернатора Галиции Бауэра и доктора Шнайдера. 12 февраля «пежо» Зиберта был остановлен постом фельджандармерии в 18 километрах от Львова по дороге на восток. К тому времени гауптмана искало гестапо и полевая полиция – им была дана ориентировка на террориста в немецкой форме. За ним охотились и украинские националисты, которые не могли простить ему своих вожаков, расстрелянных руками гестаповцев – историю с бумажником они не забыли.
Роковая ошибка Кузнецова была в том, что он уходил на восток. Если бы на запад, в Краков, как было оговорено с командованием в качестве варианта, все могло быть иначе. Но он слишком уверовал в свою звезду.
Оторвавшись от полевой полиции, проплутав несколько суток в лесу, Кузнецов, Каминский и их водитель Белов вышли к селу Боратин – гнезду бандеровских банд. Роковая ошибка Медведева была в том, что близ этого села он определил местонахождение разведгруппы для связи с Кузнецовым.
О том, что произошло дальше, в свое время мне рассказывал подполковник Николай Иванович Струтинский, соратник Кузнецова по боевым делам. После войны он работал в Управлении КГБ Украины по Львовской области, и в конце 50-х годов занимался выяснением обстоятельств гибели своего товарища и командира.
Измотанные, обессилевшие Кузнецов и его товарищи остановились в хате крестьянина Голубовича. Там их и накрыли бандеровцы. Их старший, сотник Черныгора, быстро смекнул, с кем имеет дело. Но Кузнецов до последнего мгновения управлял ситуацией. На столе под фуражкой гауптмана покоилась граната. И настал тот миг в переговорах с Черныгорой, когда Кузнецов рванул ее на себя.
Изувеченное тело Кузнецова бандеровцы закопали в низине близ села. Через неделю отступающие части немецких войск начали здесь копать окопы, возводить линию обороны. Тогда-то и обнаружили свежезакопанную яму и в ней труп в форме капитана вермахта. Разъяренный немецкий комбат отдал приказ спалить деревню. Умоляли крестьяне не делать этого и указали на банду Черныгоры, что осела в соседнем селе. Вскоре там орудовали немецкие пехотинцы, расстреливая в хатах всех застигнутых с оружием. Армия не могла простить подлое убийство своего офицера, да еще заслуженного воина, кавалера двух Железных крестов.
Спустя четыре года неизвестный подполковник Громов из центрального аппарата МГБ поставил официальную точку в оперативной судьбе Николая Кузнецова.
«Я, начальник 2-го отделения Отдела 2-Е 2-го Главного управления МГБ СССР подполковник Громов, рассмотрев материалы на агента «Колонист», личное дело № XX, и найдя, что агент «Колонист» был завербован в 1932 году Коми-Пермяцким ОКР Отделом НКВД для разработки группы эсеров. В процессе работы использовался в ряде сложных агентурно-оперативных комбинаций. Во время войны был переброшен за линию фронта со специальным заданием наших органов, с которым успешно справился. Но в начале 1945 года был варварски убит (дата искажена: Кузнецов, как известно, погиб в феврале 1944 года. – Э.М.) украинскими националистами. Постановил: агента «Колонист» из сети агентуры исключить как погибшего в борьбе с немецкими оккупантами».