не жанр, скорее некий арсенал книжных форм. Для художественной прозы[6] это: книги-картонки, в которых мало текста и толстые страницы из нетоксичного картона – малыши могут смело их жевать; книги-картинки, в которых историю рассказывают текст и иллюстрации вместе[7]; книги для первого чтения – тут более короткие слова и четкий шрифт, а иллюстрации, как правило, поддерживают, а не дополняют текст (все это помогает, когда ребенок учится читать самостоятельно); комиксы – истории из отдельных картинок, расположенных в смысловой последовательности; и детские романы, которые по форме не отличаются от взрослых романов[8], но для детей часто издаются с иллюстрациями.
Детская литература охватывает все жанры. Есть детское фэнтези, детская научная фантастика, реалистическая проза для детей[9]. Сходство приемов или сюжетов, общность тематики или проблематики не имеют определяющего значения. Единственным определяющим признаком детской книги является ее аудитория – дети.
Когда литературный пурист не желает признавать потенциал того или иного жанра, его можно обвинить разве что в снобизме. Но пренебрегать детской книгой – значит не признавать потенциал детей. И это уже преступление иного масштаба, не только литературное. Тот, кто не считает детские книги настоящими книгами, в каком-то смысле не считает детей настоящими людьми.
Задумаемся вот о чем: почему мы не ждем совершенства от детской литературы, хотя требуем его от литературы для взрослых[10]? Никто ведь не спрашивает, встречаясь с педиатром, собирается ли он когда-нибудь «стать настоящим врачом». И не говорит: «Детский психолог? Как мило». От профессионала, работающего с детьми, мы, как правило, ожидаем даже больше, чем от любого другого, – и уважаем его больше. Мы хотим, чтобы детский врач владел всеми необходимыми общемедицинскими знаниями и был грамотным терапевтом, но вдобавок еще разбирался в этапах развития ребенка и специализировался на детских болезнях и детской фармакологии. И в идеале умел бы отлично разговаривать с детьми.
Как педиатр заботится о теле малыша, а детский психолог – о психике и мышлении, так автор детских книг взращивает душу ребенка. И разве плохо, если некоторые из наших самых талантливых писателей посвятят себя созданию книг для детей? Только представьте, каким тогда станет наш мир!
Впрочем, кое-кто уже представил: это городок антропоморфных животных из серии книг Ричарда Скарри, известный всему миру как Бизитаун – он же Город Добрых Дел. Говорят, выросшие на них дети именно таким видят идеальный город[11]. В книге «С утра до вечера в Городе Добрых Дел» Скарри подробно рисует и описывает, чем занимаются горожане. На первом развороте – большое офисное здание. В левом верхнем окне бульдог в очках и галстуке-бабочке изучает какую-то бумагу. «Многие трудятся в офисах, как, например, этот юрист. Если два человека не могут разрешить спор, юристы помогают им разобраться». В соседнем окне сидит кот за пишущей машинкой. «Писатели пишут обо всем на свете. Самые лучшие писатели пишут детские книги». Пес в блузе стоит перед холстом. «Художники пишут картины. Самые лучшие художники рисуют иллюстрации к детским книгам»[12]. На этом месте взрослые начинают иронично улыбаться: хватает же нахальства у некоторых авторов так себя пиарить! Но я уверен, что тут нет никакого самопиара, автор сказал ровно то, что хотел сказать. (И дети знают, что он прав.)
И все-таки: почему взрослые ожидают посредственности от детской литературы?
Отчасти это может быть связано с самим процессом взросления. Отвергая то, что любили еще совсем недавно, мы чувствуем, что стали старше. Вспомните, как презрительно дети смотрят на книжки «для малышей»![13] Когда я работал воспитателем в летнем лагере, меня всегда изумляло, как мои четырехлетки дружно отворачивались от мелкого бассейна-лягушатника, называя его «малышатником», хотя всего полмесяца назад сами плескались в нем с превеликим удовольствием. А чтобы их рассмешить, мне достаточно было надеть надувные нарукавники для плавания – и весь мой отряд заливался хохотом: «Но это ДЛЯ МАЛЕНЬКИХ!»
То же самое и с книгами.
Подрастая, дети начинают смотреть свысока сначала на свои книжки-картонки, а потом и на книжки-картинки[14]. «Это я читал, когда был маленький. А теперь нет», – говорит ребенок о книге, которую он раньше любил и, возможно, любил бы и сейчас, если бы не стеснялся ее любить. Ложь, что детские книги нас недостойны, – но, приняв ее когда-то, мы похоронили в своем сердце самые дорогие для нас истории. Такое не проходит бесследно: стыд за предательство любимых книг, верных спутников нашего детства, наверняка аукнется нам и во взрослой жизни.
Но главная причина в целом невысокого мнения о детских книгах еще проще: часто они действительно ужасны. Это известно всем, кто читает детям вслух. Плохих детских книг – море, и каждая плохая книга плоха по-своему: бывают книги слащаво-мимимишные, или нестерпимо назидательные, или просто бессмысленные; бывают такие, которые должны рифмоваться, да не рифмуются; бывают скверно написанные, или неумело нарисованные, или то и другое вместе; пустые книги; скучные книги.
Но у меня есть одно важное замечание: многие книги для взрослых – большинство из них – тоже ужасны![15]
Когда взрослые выбирают чтение для себя, они обычно легко справляются с задачей. Опираясь на весь свой предыдущий опыт и используя всевозможные указатели, взрослый читатель как-нибудь разберется, что за книгу он держит в руках, и сможет отнести ее к определенной категории. Дизайн обложки, текст на заднике, имя автора, выходные данные, размещение книги на полке – все эти подсказки помогают нам сориентироваться.
Но, выбирая книгу для ребенка, взрослые находятся на незнакомой территории. Названия на корешках мало что говорят. Указатели другие. На полках детские книги, как правило, располагаются не по жанрам, как взрослые, а либо по возрастам, либо по формальному признаку: в одном разделе – книги с картинками, все скопом, в другом – повести и романы, вперемешку[16]. Найти книгу, которую ищешь, практически нереально. Смотришь и удивляешься: и это называется литература? То-то некоторым взрослым начинает казаться, что детскую книгу написать легко, хотя на самом деле легко написать только плохую детскую книгу.
В 1958 году писатель-фантаст Теодор Старджон, устав от нападок критиков, никогда не упускавших возможности принизить его жанр, записал свое так называемое «Откровение» – которое теперь, по причинам слишком сложным, чтобы тут в них вдаваться, более известно как «Закон Старджона»[17]:
Повторю свое «Откровение» – я выстрадал его за два десятилетия, пока защищал фантастику от людей, которые сначала бомбардировали меня худшими образчиками жанра, а потом заявляли, что 90 % фантастики – полная чушь.
Откровение. 90 % всего – полная чушь.
Следствие 1. В научной фантастике можно найти много мусора, это прискорбный факт; но ровно столько же мусора можно найти где угодно.
Следствие 2. Лучшие произведения в жанре фантастики так же хороши, как и лучшие произведения в любом другом жанре.
Так что вместо объяснения (откуда берется столько плохих детских книг) я мог бы просто крикнуть «Закон Старджона!»[18] и двигаться дальше. Но есть опасение, что процент мусора в нашем цехе может оказаться выше, чем по литературе в целом. Поэтому я предлагаю ввести «Дополнение Барнета» к «Закону Старджона», вот оно: 94,7 % детских книг – полная чушь.
Причина в том, что детские книги, в отличие от большинства других, пишутся людьми (взрослыми), которые не принадлежат к целевой аудитории (детям). Дети во многом отличаются от взрослых, причем эти отличия часто не совпадают с нашими ожиданиями; но и во многом похожи на взрослых – тоже часто не в том, что нам представляется. У детей мозг работает по-другому. И тело работает по-другому. По сравнению с нами они новички в этом мире – по определению. Общество предъявляет к ним другие требования, устанавливает другие правила. Стулья почти всегда для них великоваты, дверные ручки высоковаты. Между детством и взрослостью зияет глубокая пропасть жизненного опыта, и детский автор должен найти способ ее преодолеть[19].
Еще одно важнейшее различие между детьми и взрослыми: у взрослых есть сила и власть. Да, они гораздо сильнее детей. В детстве человек зависит от взрослых практически во всем. На то есть веские причины – надо, например, следить, чтобы ребенок не попал под машину, и надо, чтобы он нормально поел. Воображение – место, где дети могут ни от кого не зависеть и чувствовать себя по-настоящему автономными. Хорошая детская книга уважает эту зону детской автономии и может даже расширить ее границы. Но многие книги – иногда нечаянно, чаще намеренно – вторгаются в воображение ребенка с целью усилить контроль взрослых. Понимаю, может показаться, что я слишком драматизирую, особенно если это книга о каком-нибудь антропоморфном банане, который учится делиться с друзьями. Но я говорю вполне серьезно: чтобы понять, какое давление взрослые могут оказывать на детей через книгу, стоит вспомнить, как создается литература при тоталитарном режиме. Итак: Тоталитарная Теория Детской Литературы.
Представьте себе диктатуру в некой далекой стране с длинным названием, где все мрачно и опутано запретами, – что-то вроде вымышленных стран, откуда приезжали плохие парни в фильмах про Джеймса Бонда после распада СССР. Жизнь граждан в этой несуществующей стране почти полностью контролируется государством. Одежда и продукты распределяются по карточкам, введен строгий комендантский час. Передвижения граждан ограничены, и чтение, естественно, находится под неусыпным надзором. Государство жест