Я в твоем возрасте…», – ты понимаешь, что она в детском возрасте была уменьшенной копией ее же во взрослом возрасте и твоя задача сейчас – делать ровно то, что делала она тогда. Особой радости от сидения рядом с тобой она не испытывает, но продолжает выполнять свой долг: ведь она обладает мудростью, из которой ребенок извлечет пользу. Все, что она говорила сегодня, важно. (Правда, вряд ли у тебя потом получится вспомнить хоть что-то из сказанного.)
И, наконец, есть крутая тетушка. Возможно, она успела поездить по миру, или играла на гитаре в панк-группе, или однажды видела привидение. А может, она умеет показывать карточные фокусы, или отлично рассказывает анекдоты, или время от времени делится с тобой маленькими подробностями своей личной жизни. Или она знает кое-что о животных, или о космосе, или о магических заклинаниях – а обнаружив, что ты тоже знаешь кое-что о животных (космосе, магических заклинаниях), просит тебя научить ее всему, что ты знаешь. Крутые тетушки бывают очень разные, но у них есть один общий секрет – настолько простой, что даже удивительно, почему эти тетушки встречаются так редко. Все дело в том, что крутая тетушка относится к тебе как к человеку, у которого есть собственные мысли, чувства и мнение и который достоин ее уважения. Она, конечно, и сама интересная личность, но главное – ты ей интересен. Она не только говорит, но и слушает. Она хочет знать, что ты думаешь. Если задать ей трудный вопрос, можешь быть уверен – она ответит правду. А если не знает ответа, то, в отличие от большинства взрослых, скажет тебе об этом прямо.
Книги, которые мы читали в детстве, – как эти три тетушки. Первая тетушка – книги ярко раскрашенные, с причудливыми шрифтами и банальными рифмами, в них написано про то, что «дети обожают» (роботы! щенки! панды! единороги!), но совершенно не важно, почему дети (точнее, некоторые из них) все это «обожают»; книги отчаянно позитивные, агрессивно жизнерадостные, убийственно бодрые, неумолимо оптимистичные, красочные и крикливые – лишь бы никто не заметил, что на самом деле им нечего сказать. Нет ничего дурного в том, чтобы развлекать детей. Мы и должны их развлекать![25] Но только не ставя себя выше их. Книга должна быть интересна и автору, и читателю. Когда автор снисходит до того, чтобы написать «что-нибудь детское», книга может быть сколь угодно красочной – но пустой.
Вторая тетушка – скучные, поучительные и напыщенные книги, написанные в уверенности, что всякая история должна быть заточена на достижение некой цели. Желательно остро заточена, чтобы наверняка пригвоздить к этой цели ребенка. Это может быть «образовательная» цель или какая-то идея, которую нужно непременно «донести до юного читателя». Взрослые писатели подобных книг часто начинают с вопроса: «Что бы мне им такое сказать?» В книгах немало детских персонажей, но почему-то не покидает ощущение, что автор никогда не встречался с живыми детьми, да и сам, похоже, не был ребенком. Это книги самодовольные: дети должны их читать, потому что книги, в точности как капуста брокколи, – полезны.
А крутая тетушка – это хорошие книги. Как крутые тетушки, так и хорошие книги бывают очень разными. Но хорошая детская книга не станет говорить с ребенком свысока. Она значима как для читателя, так и для автора. Попробуйте написать что-то, что, как вам кажется, должно понравиться детям, но лично вас не увлекает, – получится заигрывание с читателем, не более. Если же написанное интересно вам, а детям нет – будет по определению скучно.
Если хотите, могу вместо пространной семейно-застольной метафоры предложить вам компактную диаграмму. (Мне пришлось прибегнуть к помощи моего друга Джона Классена, так как он профессиональный иллюстратор и отлично рисует круги.)
И, прежде чем окончательно расстаться с нашими тетушками, вот еще одна мысль, на мой взгляд пугающая: каждая тетушка думает, что она – крутая.
Литература – территория, где взрослый и ребенок имеют редкую возможность встречаться на равных. Равные – не значит одинаковые: конечно, взрослые знают много всего, о чем дети и не догадываются. Но верно и другое: многое из того, что прекрасно знают дети, мы, взрослые, забыли – не только как быть ребенком. Я имею в виду именно знания о мире, в котором мы все живем.
Часто взрослые видят в детях уменьшенные версии себя, разве что поглупее и попроще. Дети, считают они, – это будущие взрослые; хуже всего маленькие дети, но, слава богу, они постепенно умнеют и когда-нибудь все-таки вырастут.
Когда моему сыну было около двух, посторонние люди то и дело выражали мне сочувствие. Похоже, маленькие дети внушают взрослым коллективный культурный страх, будто малыш – какое-то неразумное животное, а не человек. «Ох уж эти двухлетки, – говорили мне, – никакой логики, и никакой на них управы. Но вы держитесь, – говорили мне. – Он перерастет».
Мне повезло: мой сын спокойный и покладистый мальчик. Но я хорошо помню его первую истерику. Он подошел к нашей входной двери и попросился на улицу. На улицу так на улицу, я помог ему обуться и открыл дверь. Но, едва шагнув на крыльцо, он обернулся и опять указал на дверь.
– Туда, – сказал он.
Ну что ж. Я подхватил его под мышки и перенес через порог обратно домой.
Как только дверь закрылась, он снова развернулся к ней лицом:
– Туда.
В общем, вы поняли. Так мы ходили туда-сюда – то на улицу, то домой, снова и снова. Он огорчался все больше. И я огорчался все больше. В конце концов он встал прямо на пороге и зарыдал. А когда я попытался его успокоить, взревел такой белугой, что мне пришлось отступиться.
– Послушай, иди куда хочешь, – сказал я, и это разозлило его еще сильнее.
Я почувствовал себя в ловушке: похоже, он нарочно устроил мне это хождение туда-сюда, просто как повод выплеснуть на меня свою ярость. Бред какой-то. Я утешал себя тем, что он ведь еще малыш.
Но эта история продолжала крутиться у меня в голове. Я не мог забыть, как он рыдает на пороге, стоя одной ногой внутри, другой снаружи. Нет, это была не злость без причины и не бред. Мой сын страдал, потому что желал сразу двух вещей, которые никак нельзя иметь одновременно. И испытывал при этом глубокое отчаяние! И дело не в том, что он малыш, а в том, что он – человек. Та же боль бушует и внутри нас, взрослых, даже если мы обычно не голосим и не выплескиваем так свои эмоции. В тот момент я как отец оказался бессилен, не смог помочь своему сыну. Я сказал ему идти куда он хочет, но это был плохой совет. Попасть туда, куда он хотел, – невозможно.
Страдание, парадокс, невозможность достичь желаемого – все это есть в литературе. (Не говоря уже о том, что книга – единственный известный мне надежный способ оказаться в двух местах сразу.) Относясь к опыту ребенка с уважением и состраданием, детский писатель проникает в суть человеческого опыта.
А что такое «детская восторженность», как не способность смотреть на мир с удивлением и радостью? Но именно этому учит и хорошая литература. Когда малыш глядит во все глаза на мусоровоз, восхищаясь его работой, – он видит лучше, чем взрослые. И когда ребенок взахлеб пересказывает факты о лошадях – какое же чудо, что такие великолепные существа живут на свете! – он прав. Чудо.
Мой сын любит луну. Вечером, как только начинает темнеть, он ищет ее на небе, а найдя, показывает мне: «Луна!» Он следит за тем, как она меняется. Он любуется ею. Луна дарит ему настоящую радость. В этом он похож на многих своих трехлетних ровесников. И совсем не похож на взрослых – не считая поэтов и астрономов, которые, как и мой сын, напоминают нам, что нужно иногда смотреть на небо.
Всякий, кто проводит время с детьми, знает, что порой они задают вопросы – большие, глубокие вопросы, на которые не так легко ответить. Что такое любовь? А у Бога есть лицо? Зачем мы видим сны? Что будет, когда мы умрем? Почему люди болеют? А деревья – чувствуют? Для чего выполнять правила? А собакам бывает смешно? Зачем людям войны? Как работает наш мозг? Почему мой друг вчера был со мной такой добрый, а сегодня нет? Почему я должен убираться у себя в комнате? Но эти же вопросы, век за веком, задают и писатели на страницах своих книг. Дети и писатели заняты решением одной и той же огромной задачи: они пытаются понять, что значит быть человеком в этом мире.
Взрослые, читающие детям книги, будь то родители, учителя, библиотекари или воспитатели, – значимые фигуры в жизни ребенка. Они старше и главнее, у них есть обязанности по отношению к ребенку, которые нужно выполнять. Однако совместное чтение дает таким взрослым возможность отбросить на время привычную иерархию, а то и перевернуть ее с ног на голову. Вам ведь тоже доводилось читать детям вслух? И вы, наверное, удивлялись тому, как ребенок замечает ускользнувшие от вас детали, и смущались, что он успевает уловить суть быстрее вас? Это потому, что дети в среднем восприимчивее и прилежнее взрослых и они целиком отдаются тому, что делают, – так что они читатели получше нас с вами. (Без обид.)
Дети готовы глубже вовлекаться в книги, требующие активного участия читателя, – а именно такие книги мы называем «художественной литературой», иногда «искусством». Знаю, что многие взрослые сейчас пожмут плечами: если уж нам трудно, думают они, то ребенку должно быть еще труднее. Да? Вы уверены? А у кого лучше получается лазить по деревьям? Или придумывать клички для питомцев? То же и с чтением. Гениальность детей – в том, что они изначально свободны, с ними возможен любой, даже небывало смелый полет фантазии. Вот как писательница Маргарет Уайз Браун описывает пятилетнего ребенка:
Ребенок, которому исполнилось пять, представляет собой сумму всего накопленного им опыта и всех своих открытий в новом для него мире. Это и радость от чистого звука и ритма, и упоение собственным маленьким «я», вынесенные им из первых двух лет жизни; и юмор трехлетнего ребенка, его любовь ко всему привычному и к знакомым уголкам его собственного мира; и новые звуки, ритмы и смыслы, освоенные в четыре года, и первые пробные игровые попытки постичь юмор странных и загадочных вещей, про которые он уже понимает, что все не совсем так; и, наконец, – свой, личный живой юмор пятилетнего ребенка, внимательный глаз наблюдателя, умение видеть и слышать все вокруг, острота обоняния, свежесть прикосновений, красота и образность уже собственного языка. Кажется, в этот же период пробуждается интерес к рифме и суждениям. Пятилетний ребенок обладает остротой мышления и пониманием истин, которые, скорее всего, будут потом вытеснены или притупятся. Он только недавно познал силу слова и научился использовать слова́ – и чтобы слушать и понимать, и чтобы описывать все, что дано пятилетнему человеку в ощущениях. Стоя на земле уже достаточно крепко, он может без боязни уноситься в своем воображении куда угодно, присматривается к ситуациям, не совпадающим с его личным опытом, и способен к сопереживанию.