[6]. Все имущество «дружины» было передано полиции.
К борьбе с революционной крамолой была привлечена и Русская православная церковь.
«Церковь была призвана вести рука об руку с государством всероссийскую кампанию черносотенной пропаганды против революционного лагеря с целью его изоляции и осрамления. Ради этого Синод и предписал 8 мая 1881 г. возгласить по всем церквам империи особую ектенью “О еже помянути грехов и беззаконий наших и потребити от нас все неистовые крамолы супостатов, господу помолимся”. Такого рода общероссийский молебен был затеян впервые с тех пор, как в июле 1826 г. на радостях по случаю расправы с декабристами Синод распорядился отслужить по всем церквам благодарственную ектенью Всевышнему за избавление империи “от неиствующих крамол”.
Теперь, с мая 1881 г. молитвы “против крамолы” стали постоянным компонентом литургии до конца царизма. “Крамола” проклиналась в них как самая страшная ересь и худшее зло. Архиепископ херсонский Платон возглашал, например, что террор “Народной воли” “гораздо хуже” и опаснее “нашествия галлов” 1812 г.»[7].
Как и в других ситуациях, усиление полицейских репрессий, засилье доносчиков вызвало положительные эмоции у части населения: мол, для нашего блага все делается. И одновременно раздражало другую часть общества, причем если не большую, то вполне соизмеримую. Надо ли говорить, что в период экономического бума и военных побед вторые на время замолкают. Зато при политических и военных неудачах царей и диктаторов число первых резко падает.
Большинство студентов одобряло деятельность «Народной воли». «Имена Желябова, Перовской, Кибальчича не сходили с уст, а Желябов заполнял все сердца молодежи, имя его было полно обаяния и восторга. Речь, сказанная на суде Желябовым, заучивалась наизусть», – вспоминала в 80-х годах XIX века курсистка О.Г. Райс (Каллистратова)[8].
Либеральная интеллигенция вовсе не отвернулась от народовольцев, а наоборот, более революционизировалась.
За связь с революционерами подверглись аресту: в 1882 г. – Андрей Пумпур (автор латышского эпоса «Лачплесис»), в 1884 г. – М.М. Коцюбинский, в 1887 г. – К.Д. Бальмонт, в 1888 г. – С.Г. Скиталец, в 1889 г. – Максим Горький.
И.С. Тургенев лично общался со многими революционерами, он дружил с П.Л. Лавровым и Г.А. Лопатиным, был хорошо знаком с П.А. Кропоткиным, С.М. Кравчинским, С.Л. Клячко, Н.В. Чайковским, Н.П. Цакни, Н.И. Паевским, В.В. Луцким, В.Я. Мейером, Л.К. Бухом и другими. Тургенев всегда был готов помочь жертвам преследований властей. Он хлопотал об освобождении Г.А. Лопатина и А.М. Макаревич (Кулишевой), о смягчении участи народников-пропагандистов М.Л. Веллера, Н.И. Иванова, Н.С. Мазченко и других. Помог напечатать во Франции воспоминания судившегося по «делу 193-х» И.Я. Павловского.
М.Е. Салтыков-Щедрин всегда возмущался репрессиями царизма, хотя и не был сторонником «красного» террора. 1 ноября 1876 г. он писал из Петербурга в Баден-Баден П.В. Анненкову: «Политические процессы следуют одни за другими… и кончаются сплошь каторгою… Каторга за имение книги и за недонесение – это уже почти роскошь для такого бедного государства, как наша Русь. Подумайте только, как мало нужны нам люди и как легко выбрасываются за борт молодые силы – и Вы найдете, что тут скрывается некоторый своеобразный трагизм».
Изобразив на картине «первомартовцев», художник попадал в Сибирь. Посему русские художники прибегали к языку Эзопа. Так, под впечатлением событий 1 марта 1881 г. были задуманы лучшие произведения двух величайших гениев русской живописи – «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» И.Е. Репина и «Боярыня Морозова» В.И. Сурикова.
Но вот прошло 40 лет, в России произошла революция. Однако большевики всегда недолюбливали народовольцев, а с лета 1918 г. эсеры, включая левых – их злейшие враги. А ведь социал-революционеры – это законные наследники «Народной воли».
Тем не менее народ вопреки желанию большевиков дал имена Желябова, Перовской и других народовольцев десяткам улиц, десяткам боевых судов морских флотов и речных флотилий и т. д. Народ почти забыл декабристов, первых марксистов, но помнил «Народную волю»!
Наши историки забывают, что в 70–80-х годах XIX века ни одна политическая сила не в состоянии была свергнуть самодержавие, и шансы «Народной воли» на победу однозначно равнялись нулю. Во времена «хождения в народ» в 70-х годах XIX века все агитаторы говорили одно и то же – крестьяне охотно слушали речи о произволе помещиков, но не допускали ни одного плохого слова о царе.
Народ не мог и помыслить поднять руку на государя. Ведь об убийствах Петра III и Павла I в городах знало дай бог 5 % населения, а среди крестьян – никто. Писать об убийстве Павла I в 1801 г. царской цензурой было дозволено лишь в… 1906 г.
Выстрел Каракозова в Александра II стал громом среди ясного неба для 99 % россиян. И они как должное восприняли колокольный звон и молитвы в честь «чудесного спасения Государя». Но когда Бог стал спасать царя с частотой раз в квартал, мужики, заслышав колокольный звон, начинали загибать пальцы: «Это в который же раз? В пятый али в четвертый? Видимо, в шестой-то раз царя точно укокошат».
И это не мои фантазии. Число дел об оскорблении царского величества крестьянами и мещанами с начала 1870-х гг. по 1880–1882 гг. выросло более чем на порядок. Людей хватали не за призывы к революции, а за разговоры о царе как объекте охоты.
Да что неграмотный мужик! Е.М. Феоктистов, с 1883 г. по 1896 г. начальник Главного управления по делам печати, писал: «Помню ясно ужасное, потрясающее впечатление, произведенное на всех покушением Каракозова, но с тех пор целый ряд злодейств такого же рода в связи с подробными о них отчетами, наполнявшими страницы газет, притупили нервы публики. Мало-помалу она привыкла к событиям такого рода и уже не видела в них ничего необычайного»[9].
Главного же результата террора «Народной воли» до сих пор не заметил ни один историк. Террористы существенно ограничили свободу передвижения двух последних царей, затруднив их общение даже с сановниками, не говоря уж о народе. То, что народ не знал адресов террористов, это понятно, но когда ни народ, ни большинство генералов, губернаторов и сановников не знали, где находится император, – не имело аналогов ни в Российской империи, ни в государствах Европы за последние полтора тысячелетия.
Без преувеличения можно сказать, что «Народная воля» выселила династию Романовых из собственной столицы. Ни Александр III, ни Николай II больше не жили в Петербурге, хотя для них в Зимнем дворце и были подготовлены хорошо охраняемые апартаменты. Оба императора периодически прибывали на несколько часов в столицу, принимали участие в официальных церемониях и… уезжали ночевать в свои загородные резиденции, хотя над Зимним дворцом продолжал реять императорский штандарт. «Царь всегда на своем месте».
В России формально вся система управления была зациклена на царе. Нет-нет, я не преувеличиваю.
Чтобы читатель представил себе разграничение полномочий властей, приведу примеры деяний Николая II в мае 1895 г.: «15 мая Его Величество Император соизволил дать свое согласие на создание в больницах города Нижний Новгород четырех коек, предоставляемых старикам, на сумму 6300 рублей, пожертвованных вдовой генерала Д. г-жой Катериной Д. В тот же день Его Величество дал свое согласие на создание стипендии в Первой Казанской гимназии на сумму 5 тысяч рублей, пожертвованных вдовой дворецкого советника, а также стипендии 300 рублей за счет выручки, получаемой этим городом».
Выбрали граждане уездного городишки своим почетным гражданином купца Пупкина, но окончательно утвердить Пупкина в оном звании мог только император после того, как выслушает представление министра внутренних дел.
Захотел, скажем, деревенский сход или местный помещик поставить в деревне или в имении церковь – на утверждение надо посылать план постройки в Петербург на усмотрение высших сфер.
Кто-то возразит мне: мол, и сейчас президент читает письма ветерана войны, который живет в ветхом жилье, и выдает гневную филиппику по адресу нерадивых чиновников. Но и что? У российского и у американского президентов огромный секретариат, в котором заняты сотни людей, и о содержании 99,9 % писем президенты и не догадываются. А отбор писем, на которые должен быть президентский ответ, производят те же секретари, они же пишут филиппики, которые и читаются с монитора перед телекамерами. У Николая же за все время его царствования ни разу не было личного секретаря, и заниматься всей этой бумажной работой, включая ответы на поздравления, иной раз приходившие десятками в день, приходилось ему самому.
Система управления Российской империей была сложна и запутанна. Формально существовал Комитет министров, который возглавлялся самим царем. Однако это был не управленческий, а скорее законодательный орган. Кроме того, с 1861 по 1882 г. существовал и Совет министров, который тоже должен был возглавлять сам царь. С декабря 1882 г. Совет министров более не собирался.
Совет министров был возрожден царским указом от 19 октября 1905 г. Тогда же был учрежден и пост председателя Совета министров.
Однако ни председатель Совета министров, ни все министры вместе не могли повлиять на своего коллегу министра. Каждый министр имел право непосредственного доклада царю и отчитывался только перед царем. Такая система была терпима в XVIII – начале XIX века, когда сильный монарх, имея советников уровня Панина, Потемкина, Безбородко, Сперанского и других, мог непосредственно управлять министрами. К началу XX века только объем информации, доставляемой царю, возрос во много раз. Как едко писал в 1895 г. Лев Толстой: «…в Кокандском ханстве все дела можно было рассмотреть в одно утро, а в России в наше время для того, чтобы управлять государством, нужны десятки тысяч ежедневных решений».