Имя Джерома Сэлинджера впервые появилось в Esquire в 1941 году — тогда журнал опубликовал в разделе «сатира» один из первых рассказов писателя под названием «Душа несчастливой истории». Спустя четыре года вышел его рассказ «В сэндвиче нет майонеза». В опубликованном переводе на русский язык рассказ называется «Сельди в бочке» — о жизни Винсента Колфилда в тренировочном лагере для новобранцев. Винсент вспоминает своего младшего брата Холдена,пропавшего без вести на войне. Через шесть лет он станет главным героем единственного романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Отсылая рассказ в редакцию,автор сопроводил его письмом — оно опубликовано в том же номере.
Письмо Джерома Д. Сэлинджера в Esquire, 1945 год
Мне сейчас двадцать шесть, и четвертый год я служу в армии. Семнадцать месяцев я провел в Европе. Я высадился на плацдарм «Юта» с четвертой дивизией аккурат в день 6 июня 1944 года, день высадки войск союзников в Нормандии. и встретил конец войны в 12-м пехотном полку все той же дивизии. В рассказе «В сэндвиче нет майонеза» я пишу о ребятах из ВВС, потому что сам служил в авиации. Еще я был в войсках связи, а также окончил Военную академию Вэлли-Фордж. После войны я хотел бы присоединиться к какому-нибудь хорошему уважаемому кордебалету — вот это была бы жизнь.
Я пишу рассказы с пятнадцати лет, но никак не могу добиться в них простоты и естественности. Мой разум словно что-то сковывает, подобно тому, как стягивает шею черный галстук на официальном приеме. Я сдергиваю эти галстуки один за другим, но им не видно конца. К тому же я так привык к коротким дистанциям, что вряд ли когда-нибудь смогу написать целый роман. В сегодняшних романах об этой войне много силы, зрелости и мастерства — словом, всего, что так любят критики. Наверное, даже слишком много. Но им всем недостает тех гениальных шероховатостей, которые одни лишь способны потрясти душу и которые по силам лишь лучшим умам. Мужчины, служившие на этой войне, заслуживают книги, которая станет своего рода песней, спетой с дрожью в голосе, но без смущения или сожаления. Я надеюсь дождаться такой книги.
Сельди в бочке [=В сэндвиче нет майонеза]
This Sandwich Has No Mayonnaise by
J. D. Salinger
Рассказ
Я в грузовике вместе с моими солдатами, сижу на заднем борту кузова в ожидании лейтенанта из Отдела организации досуга и пытаюсь спрятаться от этого сумасшедшего дождя. (Здесь, в штате Джорджия, уж если польет, так надолго). Страшно неохота быть сволочью, да придется. С минуты на минуту. В кузове тридцать четыре человека, а на танцы можно взять только тридцать. Четверым придется остаться. Я уже решил, что вытряхну первых четверых справа. А пока, чтобы не слышать весь этот дурацкий галдеж, напеваю себе под нос «Мы улетаем в дали голубые».
Я поручу каким-нибудь двум солдатам (хорошо бы окончившим колледж) спихнуть этих четверых на мокрую рыжую землю прекрасного штата Джорджия. А потом поскорей бы забыть, до чего я докатился. Я, наверно, окажусь сейчас в первом десятке сволочей, которым когда-либо приходилось сидеть на этом вот заднем борту. Я смогу тягаться даже с близнецами Боббси. Четверо должны слезть с вышеозначенного грузовика… Танцуем «Вирджинский Рид», приглашайте дам!
А дождь барабанит по брезенту все сильней и сильней. Мне этот дождь, прямо скажем, ни к чему. И мне, и этим славным ребятам (из которых четверо должны остаться). Может, он зачем-нибудь нужен Кэтрин Хэпберн или Саре Палфри Фабиан, или Тому Хини. Или всем этим ошалелым поклонникам Грир Гарсон, стоящим в очереди у мюзик-холла Радио-сити. Но мне этот дождь нужен, как рыбе зонтик.
Один из сидящих в передней части кузова уже во второй раз мне что-то кричит. Не слышу, говорю. А бьющий по брезенту дождь до того мне осточертел, что я и не хочу слышать. Раздается тот же голос, и на этот раз я слышу:
— Хватит тянуть волынку. Пора начинать. Подать сюда красоток!
— Надо подождать лейтенанта, — сказал я.
Чувствую, что дождь уже прихватил мой локоть, и убираю руку. Кто же все-таки спер мой плащ? Там в левом кармане все письма. От Рэда, от Фиби, от Холдена. От Холдена… Ну, плащ, черт с ним, а вот письма пропали… Сейчас ему всего девятнадцать, моему брату. Этот чудак никак не научится относиться к жизни со здоровым цинизмом, он не умеет смотреть на вещи с юмором, все принимает слишком близко к сердцу, а сердце у него — довольно хрупкий аппаратик. Холден… Мой братишка, пропавший без вести. И на черта им сдался чужой плащ?
Ну, хватит, Винсент, не надо. Думай о чем-нибудь приятном, старик. Ну, скажем, уверь себя, что этот грузовик не самый мерзкий, не самый мокрый и мрачный военный грузовик, на каком тебе когда-либо приходилось ездить, а чудесный грузовик, полный роз, блондинок и витаминов. Удивительный грузовик! А когда вернешься с танцев — кавалеры, приглашайте дам! — напишешь бессмертные стихи об этом грузовике, ведь этот грузовик — сама поэзия. И ты назовешь свою поэму «Грузовики, на которых я ездил». Или «Война и мир», или «Сельди в бочке». В общем, не дрейфь, старина!
Эй, дождь, ты ведь льешь уже девятые сутки. И не стыдно тебе передо мной и перед этими тридцатью тремя солдатами (из которых четверо должны остаться)? Перестань, а то мы совсем уже скисли.
Кто-то справа окликнул меня. Возможно, один из тех, кого я решил вытряхнуть.
— Что? — спросил я.
— Сержант, откуда ты родом? Смотри, рукав-то у тебя совсем промок!
Я опять убрал руку.
— Из Нью-Йорка, — ответил я.
— И я из Нью-Йорка. А где ты там живешь?
— В Манхэттене. Всего два квартала от Музея искусств.
— А я на Валентайн-авеню, знаешь, где это?
— В Бронксе, да?
— Почти в Бронксе, но это еще Манхэттен.
Вот тебе и урок. «Почти в Бронксе». Набросился на человека со своим Бронксом, а он, представь себе, из Манхэттена. Шевели мозгами, Винсент. Не будь мазилой, парень.
— Ты давно в армии? — спросил я его. Он рядовой. Сырехонький-пресырехонький.
— Четыре месяца. Меня сюда перекинули из Майами. Ты был в Майами?
— Не был, — соврал я, — а что?
— Ферджи, скажи ему, — толкнул он локтем своего соседа справа.
— Чего? — спросил весь промокший, почерневший, дрожащий от холода Ферджи.
— Скажи сержанту, как в Майами.
Ферджи посмотрел на меня:
— Сержант, ты в самом деле никогда там не был?
— Эх, бедняга сержант!
— А что, хороший город? — спросил я.
— Еще какой! — вздохнул Ферджи.
— Там есть все, что твоей душе угодно. И развлечься можно. То есть по‑настоящему. Не то что в этой дыре. Тут и развлечения-то какие-то убогие.
— Мы жили в гостинице, — сказал парень с Валентайн-авеню.
— До войны такой номер, как наш, стоил наверняка долларов пять в сутки. Один только номер.
— Какой там был душ! — воскликнул Ферджи с той сладостной грустью, с какой, наверно, Абеляр в последние годы своей жизни произносил имя Элоизы. — Мы были всегда такие чистенькие! В каждой комнате по четыре человека, а между комнатами душевые. Мыло выдавали бесплатно. И не какое-нибудь солдатское!
— Ферджи, ты жив? — крикнул парень, который орал насчет красоток; лица его мне не видно, а Ферджи весь ушел в воспоминания.
— Да, — продолжает он, — я принимал душ по два, по три раза в день.
— В Майами я ездил по поручению одной торговой фирмы, — объявляет кто-то из сидящих в средней части кузова. Лицо этого парня в темноте едва различимо. — По‑моему, самые лучшие города в южных штатах — это Мемфис и Даллас. Зимой в Майами так много народу, что просто тошно. Не попадешь ни в одно приличное местечко.
— А когда мы там жили, народу было не так уж много, верно, Ферджи? — сказал парень с Валентайн-авеню.
Ферджи молчит. Мысли его где-то далеко. Парень, хваливший Мемфис и Даллас, тоже заметил отсутствующий взгляд Ферджи и сказал:
— Мне если хоть раз в сутки удается тут принять душ, я уже счастлив. У нас на новой территории — знаете, на запад от летного поля — еще не всюду есть душ.
Ферджи по‑прежнему не проявляет никакого интереса к его словам. Сравнил тоже — Майами и новая территория!
Кто-то из сидящих впереди звонким, уверенным голосом объявляет:
— Сегодня ночью полетов опять не будет. Уже восьмые сутки. Курсантам придется потерпеть.
Ферджи лениво оборачивается и говорит:
— За все время, что я здесь, я и к самолету-то близко не подходил. А жена моя думает, что я день и ночь летаю, как очумелый. И не иначе, как на «Б-17». Пишет письма, просит меня уйти из авиации. Она прочла книгу о Кларке Гэйбле и вообразила себе; что я то ли стрелок на бомбардировщике, то ли еще что-то в таком роде. А у меня не хватает духу признаться, что я тут занимаюсь какими-то пустяками.
— Какими же это пустяками? — спросил Мемфис-и-Даллас.
— Да всякими, чем придется.
Ферджи забыл на минуту про Майами и посмотрел на Мемфис-и-Далласа уничтожающим взглядом.
— А-а-а, — протянул Мемфис-и-Даллас и хотел было что-то сказать, но Ферджи опередил его: — Ты бы только посмотрел, сержант, какие в Майами душевые. Кроме шуток. После такого душа ты бы даже в ванне мыться не захотел.
И Ферджи отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, что, впрочем, вполне понятно. Мемфис-и-Даллас наклонился к Ферджи и сказал:
— Могу тебя свозить в твой Майами, я ведь теперь при Транспортном отделе. Наши офицеры примерно раз в месяц ездят в дальние рейсы, и часто заднее сиденье пустует. Я уже повсюду побывал, и в Максуэлл-Фидде, и где хочешь.
Он ткнул в Ферджи пальцем, как будто тот в чем-то провинился.
— Слушай, если захочешь куда-нибудь смотаться, звякни. Звякни в Транспортный отдел и спроси Портера.
Ферджи немного оживился.
— Да? Спросить Портера? Капрала, что ли?
— Рядового, — кратко ответил Портер.
— Сержант, — окликнул меня Валентайн-авеню, вглядываясь в вечернюю мглу, — смотри, уже совсем темно.