Затем они оказались так близки, что слов не нужно, а десять минут спустя согласие Арчи идти на раут перестало нуждаться в вербальном оформлении.
Но — уймитесь, сплетники! Ничего предосудительного не произошло на хрустящем, словно бы накруто прокрахмаленном белоснежии пляжа. Просто двое молодых людей окончательно убедились в том, что они взаимно не противны друг дружке. И пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает!
— Пойдем, милый, — сказала в конце концов Филочка, неохотно отстраняясь.
И карусель завертелась.
Четыре с четвертью часа, остававшихся до начала раута, были растерзаны тысячами мелких забот, словно неосторожный бычок оголодавшими пираньями. Было много споров, очень много суеты и еще больше крика. Но все в этом мире преходяще, и ровно в двадцать ноль-ноль, резко откинув травяную завесу, майор Бразильейру, совершенно умопомрачительная в новеньких десантных полусапожках с высокой шнуровкой, сапфировом гарнитуре поверх пятнистого кителя и прическе, взбитой a la m-me de Pompadure, явила себя восхищенному взору Арчибальда, а следом в гостиную вкатился робокуафёр, бережно держа в манипуляторах идеально отутюженный белый смокинг.
— Ты готов, чижик?
— Всегда готов, — откликнулся Арчи, предъявляя хвост.
— Умница моя… Настоящий зайчик. А не мешает?
— Привык.
— Солнышко мое! — Филочка слегка, так, чтобы не размазать помаду, мазнула губами по его щеке. — Одевайся скорее, и пойдем. Только чур, не напиваться. Ты мне еще пригодишься…
— Так точно, — козырнул Арчибальд, на миг прервав непростую процедуру повязывания галстуха. — Есть не напиваться, госпожа майор!
Увы, не все в руцех человечьих, и пути грядущие неисповедимы. Арчи не знал еще, что следующие сутки ему предстоит провести в койке, мучась головной болью и самобичеванием. Не полегчает и после, хотя Филочка, незлобивая по натуре, не станет наезжать излишне жестоко, ограничившись сообщением, что сам, мол, виноват и жди теперь следующего случая…
Жизнь жестока.
Хмельной ветерок багамского приволья, смешавшись с немножко рома, малой толикой виски, некоторым количеством шампанского и совсем на донышке коньяку, зло подшутил над не привыкшим к подобным мероприятиям штабс-капитаном.
Грубо говоря, он укушался, как слепой кутенок.
Но можно ли не выпить, когда один за другим провозглашаются тосты в твою честь?
Мыслимо ли было отказать в брудершафте душке Савушке, канонику Их Святейшества («…ах, Арчик, ну право слово, не будьте же таким гадким…»), в фёрейндшафте Его Высокородию полномочному послу («… не скрою, любезный Аршеваль, иные из моих супруг очарованы Вами…») и в либеншафте самому Степану Тимофеичу, даром что генерал-полковнику, а совсем свойскому мужику («…какой я тебе Тимофеич, Арчушка? Стенькой зови! Как войско кликало, так и тебе кликать велело…»)?
Боже, боже, сколь несправедлив был он к ним!
Простые, милые люди, тяжким трудом достигшие определенного веса в обществе и ничуть не чванящиеся своим положением. Добрые, отзывчивые сердца. Вот ведь, к примеру, давеча Арчи, жестикулируя в приливе чувств, расшиб хвостом фарфоровую вазу эпохи Юань, вследствие чего с ним, смутившимся донельзя, едва не сделался припадок ликантропии. И что ж? Эти столпы beau mounde, эти истые сливки общества, слывущие меж согражданами персонами сухими и надменными, с добродушием и истинной чуткостию отнесясь к юношеской невзгоде, нисколько не злословили, а, напротив, выведя на террасу, подальше от глаз строгой невесты, отпаивали ядреным пивком, не позабыв доплеснуть этилового спиртику…
Ах, какие звездные россыпи плясали вокруг!
Какие синие шестиножки ласково терлись о колени, пытаясь взобраться по смокингу, но ни одна из них не захотела пойматься на память, и это было чертовски обидно, но все равно весело!
Жаль, право, что иные подробности дивной ночи напрочь стерлись в памяти. Майор же Бразильейру в ответах на вопросы была на удивление необъективна…
Судите сами: можно ли поверить, что он, Арчибальд Доженко, полиглот, политолог и, между прочим, в некотором роде юрист, затеял метать мобильные компофоны на дальность (это уже после того, как попытался на пари объездить одного из участников раута, кстати, что за дурацкое имя — Росинант?), а ближе к рассвету, ведомый домой на галстухе, блажил вовсю, требуя подавать сарынь на какую-то кичку?!
Бред, бред и бред.
Положительно, лишь в воображении женщины, разъяренной тем, что в центре внимания оказалась не она, могут расцвести пышным цветом такие ни с чем не сообразные инсинуации…
— Филочка, а нет ли у нас еще пи-и-ива? — простонал Арчи. Молчание.
— Фи-ильчик…
Ни звука.
Арчи понял: подниматься придется самому.
Бросили. Все. Вот только одинокий стакан рассола сиротливо ютится на самом краешке стола. Да поперек зеркала — кровавой помадой — надпись: «Я тебе не княжна!»
Ой, как неудобно…
А впрочем, подумалось штабс-капитану с отрезвляющим ожесточением, мужчине и воину следует быть выше дамских капризов. Княжна, не княжна… какая, на фиг, разница?! В конце концов, есть задание. Об этом и надлежит.
Однозначно.
Только сперва — рассольчику.
Глоточек. Еще один. А вот и донышко.
Уф-ф…
Напиток, хоть и кислятина первостатейная, подействовал почти мгновенно: в голове подраспогодилось. Но не вполне. Ни о Компании, ни о Валькирии, ни о Дмитрии Коршанском, лейтенанте-стажере космодесанта, сгинувшем на Валькирии по вине Компании, думать пока не было никакой возможности.
Ну да ладно. Еще не вечер.
До вылета больше недели.
Главное, парень жив. И, надо думать, сидит в одной из земных редукций — попади он к дикарям, давно б зажарили. А раз так, найдем, куда он денется с подводной лодки?
Но башка-то как разламывается…
— За что-о? — томно изронил страдалец.
Подождал ответа.
Не дождался.
Собравшись с силами, восстал из небытия.
Покачнулся.
Устоял.
Оч-чень медленно проследовал к умывальнику.
Взбодрился ледяной водичкой.
Полегчало.
Аж до того, что смоглось подойти к окну.
А за окном был пляж. Триста метров ослепительного кораллового песка, в дальней перспективе — желто-зеленые пальмовые кущи, а на их фоне…
Мать-перемать.
…нежная Филочка, неприступный майор Бразильейру, встряхивая шелковистой гривой, перебрасывается мячиком с тремя дочерна загорелыми и явно штатскими плейбоями! В том числе и с тем мерзким тараканищем, которое таращило на нее зенки еще в Харьковском аэровокзале!! Что, между прочим, кр-р-райне не понравилось Арчибальду!!!
Нет, прав, глубоко прав был Степан Тимофеевич…
А штабс-капитан Доженко намерен работать. Работа, как известно, все лечит.
К зеркалу.
В позу.
Начали.
Привычная волна влажного жара, зародившись в мозжечке, разлилась по телу, свинчивая мышцы в натянутые жгуты…
Стекло содрогнулось и застонало.
Есть!
И…
Чужое отражение встало перед штабс-капитаном.
Мощный торс. Широченные сутулые плечи. Когтистые лапы с тяжелыми узлами мышц.
И клыки…
Легендарный Жеводанский Зверь, вживе и въяве.
Арчи невольно отшатнулся.
Попятился и монстр — на задних лапах, как никогда не ходят волки. Два темно-багровых угля вспыхнули в глазницах, обросших клочьями седовато-бурой шерсти. В смежной комнате скрипнула дверь.
— Арчи, радость моя, ты жив? Арчи-ииииииии… Истерический взвизг. И тишина…
Майор Бразильейру, гордость космодесанта, сидела на циновке, привалившись к дверному косяку и раскорячив изумительные ноги. Фиолетовые очи некрасиво округлились.
— Филочка!
— Не-е-ееет! — выхрипела ее высокоблагородие, делая тщетную попытку уползти. — Уйди-иии!
Арчи замер.
Монстр в зеркале — тоже.
Затем, словно стертые женским криком, потекли космы бурой шерсти, подернулись пеплом, угасли угли в глазницах…
Чудище быстро съеживалось, исходя синеватым дымком.
И сгинуло вовсе.
Остался только волчонок, смешной и дурашливый, с большой лобастой головой и толстыми лапами.
Облизнулся. Подпрыгнул. Закрутился юлой, норовя ухватить кончик хвоста. А потом понурился и тихо-тихо побрел прочь, растворяясь в глубинах Зазеркалья.
Постепенно превращаясь в хлопочущего над непосредственным начальством Арчибальда.
— Фила! Филочка!
Дивное тело, уже водруженное им в кресло, встрепенулось.
— Оно ушло, штабс-капитан?
— Так точно, — доложил Арчибальд.
— А оно не вернется? — жалобно вопросила майор. Арчи замялся.
— А что это было, Арчик?
— Не могу знать.
Штабс-капитан нисколько не кривил душой. Позже, ночью, растолкав остальные сны, к нему придет с бутылкой терпкой осенней граппы Жеводанский Зверь и скажет, что надо бы поговорить по-людски. Арчи сперва пробудится в холодном поту, но тотчас же беззвучно, с облегчением рассмеется, и вторая, отныне и впредь неотъемлемая его часть, откликнется добродушным ворчанием из самых потаенных закоулков души…
Что ж, всем приходит время взрослеть, и вервольфы, увы, не исключение.
А волчонок…
Ну что — волчонок?
Будь здесь мама Тамара, она, наверное, печально помахала бы вслед лопоухому. Ведь это уходила навсегда, оглядываясь на прощание, тревожная молодость Арчибальда Доженко…
Пробираясь сквозь заросли «Сельвы»
Одна из главных проблем человечества, отразившаяся в мировой литературе и решавшаяся писателями на протяжении всего существования изящной словесности, — поиски Героя. Спасителя, который сможет все обустроить, всех защитить и уберечь от Зла. Гильгамеш. Митра, Геракл, Будда, Христос… И спасали, и вроде бы спасли. А человечество все не успокаивается, а писатели все ищут, ведя поиски либо в заоблачных высях, либо в глубинах преисподней… Так уж устроены люди, что не верят никак, что спаситель может жить на одной с ними улице. «Нет пророка в своем отечестве». Необходим идеал, сверхчеловек, Богочеловек. Едва ли не первым активно начал искать спасителя среди своих современников и «соседей» Н. Макиавелли. «Где тот герой, — вопрошал он, — который спасет Италию, объединив ее? Если найдется такой, то пусть использует любые средства, лишь бы цель была дости