«Здесь мне хорошо. Маме очень понравилась Валюша (Валерия) и – взаимно; первые слова Вальки, когда она просыпается, это – «где бабоска?». Нельзя, однако, сказать, чтоб Валя себя хорошо вела тут; она постоянно упрямится и на все отвечает – «не хочу».
Может быть, это новая обстановка так действует. Здесь она играет с девочкой квартирантов, потом очень подружилась с кухаркой, так что ко мне пристает мало.
Мама нас целый день кормила, мы целый день ничего не делаем и много спим.
Киевский мягкий воздух действует на меня живительно; так что я не чувствую себя такой разбитой, как дома (в Саратове). Я думаю, что я здесь поправлюсь. Все находят, что я выросла, но приходят в ужас от моей худобы. Мне приятно, что здесь все мной интересуются: сегодня даже Гипс приходил на меня посмотреть.
Мама очень хорошо относится; она просила написать тебе, что она просит тебя остаться у ней все время твоего отпуска, а не одну неделю. <…> Когда я приехала, меня, прежде всего, поразило изящество маминых комнат, а потом – царствующие здесь простота и любезность в отношениях. Верхняя квартирантка – очень симпатичная дамочка, чувствует здесь себя как дома. В первый же день приезда я ей сказала, что мне нравятся фасоны платьев ее девочки, она сейчас же побежала к себе и принесла платьице, из которого ее девочка уже выросла, – для выкройки.
Другая дама, в ответ на мое замечание, что мне не с кем оставить Вальку, если придется идти куда-нибудь вечером, заявила: «Приводите ее к нам, она поиграет с детьми и заснет». И все это так просто делается, что и принимаешь совсем не как жертву». [235]
Понятно, что когда Петру Павловичу удалось получить пост мирового судьи в небольшом городе Тараще, что всего в 120 вёрстах от родного ей Киева, Элла Эдуардовна вздохнула с облегчением.
Что такое – тогдашний мировой судья?
Как и сегодня, мировой суд был предназначен для разрешения мелких споров, возникающих у населения. К его компетенции было отнесено рассмотрение гражданских дел, а в области уголовного судопроизводства – проступки, за которые предусматривались санкции от выговора и денежных взысканий на сумму не свыше 300 рублей до ареста на срок не свыше трёх месяцев и заключения на срок не свыше полутора лет. При этом считалось, однако, что высшей целью этих судов являлось примирение сторон.
Мировые судьи в России подразделялись на участковых и почётных. Участковый судья приобретал положение гласного земских собраний, открывал избирательные сельские съезды, утверждал их председателей, участвовал в разрешении определённого вида прошений лиц мещанского сословия. [3, с. 11–12] Он же в необходимых случаях выполнял обязанности нотариуса, приводил к присяге чинов лесной стражи, принимал участие в освидетельствовании лиц, страдающих душевными заболеванием, занимался устройством помещений для приговорённых к аресту. [4, ст. 1]
Он получал содержание от земства, обязан был лично принимать жалобы и прошения, не будучи вправе отказывать в принятии бумаг ни под каким предлогом, участвовал в разбирательствах в суде первой степени. То есть служил, как тогда говорили, «обществу», подразумевая именно общество местное, уездное.
Для поступления на службу мировым судьёю претендент должен был обладать российским подданством, иметь возраст выше 25 лет, быть мужского пола, отличаться нравственной безупречностью, а также быть только местным жителем. Кроме того, такой человек должен был отвечать условиям имущественного ценза: требовалось владение недвижимым имуществом на существенную сумму. Это считалось необходимым, чтобы мировой судья обладал известной материальной независимостью.
Эту должность, кроме того, запрещалось совмещать с другой государственной или общественной службой – кроме разве что почётных должностей в местных богоугодных и учебных заведениях.
По своему гражданскому чину мировой судья Пётр Павлович Александров был надворным советником, то есть принадлежал к 7‐му классу Табели о рангах Российской империи. Это давало право на личное дворянство. В армейской табели этот чин соответствовал подполковнику, и обращаться к его носителю следовало: «Ваше высокоблагородие».
Мировой судья в России в те годы имел жалованье примерно 150 рублей в месяц. Для сравнения: чернорабочие, грузчики зарабатывали до 15 рублей в месяц, квалифицированные рабочие – до 80 рублей, как и врачи в земских больницах. Учителя старших классов в гимназиях получали до 100 рублей в месяц. В армии подпоручик, нынешний лейтенант, получал в общей сложности до 80 рублей в месяц, капитан – до 145 рублей. А соответствующий тому же 7‐му классу Табели о рангах подполковник – от 185 до 200 рублей в месяц.
Для сведения: депутаты Государственной Думы имели месячное жалованье в размере 350 рублей, губернаторы получали оклады около 1000 рублей, министры – до полутора тысяч.
В переводе на нынешние деньги Пётр Павлович Александров получал около 300–310 тысяч рублей. Кажется, много. Особенно если сравнить с тогдашними ценами на продукты. По свидетельству интересного русского писателя Сергея Дурылина (1886–1954) в дореволюционной Москве (а цены в Киеве отличались ненамного) очень дорогим считался сахар, в том числе пилёный – 11 копеек фунт. На нынешние деньги – 167 рублей, то есть за килограмм – 367 рублей. В сегодняшней России килограмм прессованного кускового сахара стоит в сети для среднего класса «Перекрёсток» около 70 рублей. Сливочное масло стоило 20 копеек фунт, фунт обычной говядины – 10–11 копеек, свинины – 15 копеек. Соответственно, сегодня это было бы: 670, 335–367, 502 рубля за килограмм. То есть что-то было в разы дороже, что-то – в разы дешевле. А кое-что сегодня искать нужно особо. Осетрину, например, которая тогда шла по 20 копеек за фунт, или 670 нынешних рублей за килограмм.
Но! Жалованье по тем временам и на такой должности шло, разумеется, не только на продукты. Дом, пусть одноэтажный, но каменный и по размерам своим трёх печек требующий немалых затрат, не считая тех 400 рублей, что надо отдать за его аренду в год.
К этому прибавляются представительские расходы на себя в соответствии с общественным положением и на жену в соответствии с общественным положением. Надлежащий надворному советнику образ жизни – обязателен, общество за этим тщательно и критически следит. Няня для младшего сына. Прислуга.
Третьего ребёнка Элла Эдуардовна не то чтобы не хотела – она его пугалась. Со здоровьем у неё были очередные нелады: постоянные обмороки, тяжесть в груди, вечная усталость. Двое старших, о которых надо заботиться: с Валерией заниматься, готовить её к поступлению в гимназию, у Бориса же, Бобочки, вообще, как считала мать, особая организация психики, и ему надо «отдавать всю себя».
Роды были тяжёлыми. Или, вернее, как их назвала сама Элла Эдуардовна, «возмутительными». Однако же, когда Толик появился на свет, Элла Эдуардовна забыла о прежних опасениях и делилась с родными почти восторженными переживаниями:
«Толюн пока идеален. Спокойное, самодовлеющее существо. Никогда не делает ничего глупого. В настоящее время занимается охотой за цыпленком, бегает за ним и кричит: «птица, птица». …Он говорит, что его папа «улетала Луцк». Тебе будет очень интересно его увидеть, такой умник, прямо на удивление. …Толька растет. Он мне теперь говорит: «Слусай, мама» или «мама, ды сюда». Укладывается спать и поет: «Тише, мыши, Толя спит». …Сегодня у Вали с Бобкой был турнир на полотенцах. Толя обыкновенно интересуется дракой, но сегодня он не здоров, поэтому сидит на «вуздусном» (высоком, «воздушном») стуле, машет лапками и кричит: «Ви нехолосие, ви делетесь, ухозайте к цолту, вам поставят гладусник». Сегодня у него нет жару. …Можете себе представить, что Толя узнал папу, когда мы [его] принесли: сейчас же обхватил его ручками за голову и давай ему грызть щеки. Такие знаки особого расположения он оказывал ему постоянно, как только его подносили к нему, с неделю, а теперь он ему уже надоел, больше не целует». [235]
Нравилось и место:
«Живем мы в Тараще, а не в Ставищах, как предполагалось ранее. Тараща – уездный город, довольно паршивый, хуже Конотопа; но местности красивые, много зелени; сейчас же за городом лес. Летом тут будет очень хорошо. Квартира у нас очень хорошая: 5 больших комнат, но дорогая – 400 руб. в год. 1½ комнаты уходят под камеру (мирового судьи), а 3½ остаются в нашем распоряжении. У меня отдельная комната, моя давнишняя мечта. Но у нас адски пусто, и нечем ее наполнить; мебель зальную Петр Павлович купил гнуснейшую. Кухарку я наняла, кажется, приличную, но с мальчиком 8‐ми лет. Валька с ним играет по вечерам; ей не так скучно. Может быть, оно и лучше будет. Кроме кухарки у нас рассыльный, очень добродушный старец, отличающийся необычайным многословием. Я как-то еще не привыкла к тому, что у меня так много народу, и к тому, что прислуга наша – не то же самое, что мы, за обедом». [235]
Но Анатолию Александрову не было суждено пожить в Тараще столько, чтобы запомнить этот город. Ему не исполнилось и года, когда отца его перевели с повышением в Луцк.
И хотя это был ещё один шаг на пути в вожделенный Киев, этот город семейству по сердцу не пришёлся:
«П.П. очень много занимается, по целым дням не встает – пишет; но работа его не так удовлетворяет, как прежняя. Мы все мечтаем выбраться отсюда, очень уж противный край. <…> П.П. настолько здесь не нравится, что он в минуты трудные готов даже перейти в Киев, в мировые судьи. Но я этого шага не одобряю, главным образом, потому что деятельность мирового судьи в большом городе совсем не то, что сельская». [235]
Похоже, что и последняя болезнь, которая свела Эллу Александровну в могилу, начала развиваться как раз в Луцке:
«Жилось нам в эту зиму… очень грустно, я вследствие этого сильно расхлябалась.
Теперь началось лето, и мы все немного ожили, потому что при дому у нас хороший сад, в котором можно дышать. Но квартира убийственная, у меня уже начинается ревматизм, придется ее сменить и тогда у нас не будет сада, единственного нашего утешения. Впрочем, если я буду Вам все подробно расписывать, то мне придется написать 5 томов, так что Вы лучше поверьте мне на слово, что тут препаршиво.