В октябре снова прозвенело из Петрограда: большевистский переворот.
В Киеве поначалу мало кто что понял. Точнее, было понято так, будто большевики устроили в Петрограде своё очередное вооружённое выступление. «Что-то большевики бузят… Как в июле… Или ещё кто-то демонстрирует… Полагаю, скоро опять всё успокоится», – говорили на улицах.
Но затем на город обрушилась лавина телеграмм. Сообщения о Керенском и от Керенского, телеграммы о боях за Петроград и в Петрограде, и о том, что Ленин бежал, а от большевиков осталось очистить только Петропавловскую крепость… А сколько летело по проводам требований и призывов поддерживать Временное правительство и не оказывать поддержки большевикам, не верить Петроградскому Совету. И не останавливать выборов в Учредительное собрание…
И в конце концов петроградские события оборачиваются в Киеве ожесточёнными боевыми столкновениями между юнкерами того же Константиновского училища и большевизированными рабочими завода «Арсенал». По мере прихода всё новых известий из Петербурга большевики усиливаются. Прямо по знаменитому пророчеству Льва Толстого: к власти придут болтуны-адвокаты и пропившиеся помещики, а после них – Мараты и Робеспьеры.
На сторону красных переходят воинские подразделения. У них появляется артиллерия, после чего большевики начинают увлечённо бить из пушек по юнкерскому гнезду на Московской улице. Юнкера отступают, организованно собираются, уходят на вокзал. Там конфискуют поезд и уезжают в Екатеринодар продолжать свою борьбу против красных.
В январе 1918 года – Александрову скоро исполнится 15 лет – киевские большевики на своих заводах ведут подготовку к новой попытке свержения Центральной рады. Вооружённое восстание вновь началось на «Арсенале». Параллельно объявляется всеобщая забастовка. С фронта, где войска Рады бьются против «московских» красных, срочно снимаются войска. Им удаётся очистить от повстанцев центр Киева, а их самих загнать на территорию завода «Арсенал». Затем завод берётся штурмом, подразделения Рады под командованием Симона Петлюры заливают его кровью.
И в тот же самый день, 4 февраля, когда на заводе были вырезаны последние повстанцы, к Киеву подошли и закрепились в Дарнице советские войска. Правительство Центральной рады бежит, а по защищающим город петлюровцам начинает гвоздить артиллерия Советов (кстати, ещё не полностью большевистских).
Похороны рабочих, расстрелянных войсками Центральной рады при подавлении Январского восстания 1918 г. в Киеве.
Из открытых источников
Семья Александровых вместе со всем населением Киева провела пять дней обстрела в подвалах. Магазины и базары закрыты; питались кто чем. Жертв среди жителей, вспоминали свидетели событий, «было сравнительно немного, но разрушения были ужасны».
Наконец петлюровцы стали уходить, но напоследок устроили в Киеве кровавую баню. «Вильное казачество» грабило и насиловало; произвольно отбираемых людей, прежде всего из буржуазии и бывших военных, петлюровцы расстреливали прямо во дворах.
До дома Александровых, слава Богу, руки у них не дошли. Отец Анатолия Пётр Павлович был известен в городе как «защитник евреев», в доме стоял даже серебряный самовар с надписью: «От благодарного еврейства Киевской губернии». Заслужил он такую благодарность не только своей работой в качестве мирового судьи в украино-русско-еврейском местечке Тараща, а затем в Луцке, но и своей бескомпромиссной позицией в так называемом «деле Бейлиса».
Процесс проходил в Киеве в 1913 году. И на нём еврея Менахема Менделя Бейлиса обвиняли в ритуальном убийстве 12‐летнего русского ученика Киево-Софийского духовного училища. А между тем Бейлис лишь обнаружил тело мальчика, убитого, судя по всему, уголовниками из притона скупщицы краденого Веры Чеберяк. Но обвинение в ритуальном убийстве, выдвинутое активистами черносотенных организаций, было поддержано на уровне самого министра юстиции Ивана Щегловитова. Против этого – а вокруг дела буквально бесились правые политиканы – выступать было трудно. А для карьеры и опасно. Даже следователей, настаивавших на уголовной версии, от дела отстранили.
А вот отец Анатолия – не струсил. В знак протеста против позорного и демонстративно-несправедливого судилища он подал в отставку с должности члена Киевского окружного суда. Последователь принципов А.Ф. Кони, он и не мог по своему характеру поступить иначе. И стал, таким образом, одним из тех, чей протест привёл к оправданию Менахема Бейлиса. И хоть Анатолию было тогда всего 10 лет, он запомнил и весь тот шум, и напряжение в доме, и несгибаемость отца.
Но вот теперь приходилось прятаться от петлюровских «гайдамаков» и радоваться тому, что утром 9 января в Киев пришла – уже какая? – да, четвёртая власть. «Первые большевики», как их потом называли.
Измученный кровавыми столкновениями город встретил их без восторга, но и без особой враждебности. В них Александровы, как и многие другие киевские обыватели, видели скорее носителей сильной власти, уверенных в себе и в своём на эту власть праве. В известной мере – представителей центральной власти России, которая наведёт порядок против озверелых петлюровских селюков.
Уже на следующий день после вступления в город красных выяснилось, что порядок-то они действительно наводят, но… только свой собственный.
Советские стали с почти механической деловитостью расправляться со своими «классовыми» противниками. В первую очередь – с офицерами прежней русской армии. Вот тогда Анатолий впервые и увидел кровавую работу Особых отделов, которые следствие проводили быстро и, как правило, незамысловато. Тут же, в Царском саду, «врагов трудового народа» и расстреливали.
По счастью, за те три недели, что досталось им занимать Киев, большевики много натворить не успели. В это самое время был подписан «похабный» Брестский мир с Германией, и сразу после того советские войска из Киева дисциплинированно ушли. А пришли… опять петлюровцы: немцы в качестве политического прикрытия собственной оккупационной власти признали Центральную раду.
«Первые красные» входят в Киев. 1918 г.
Из открытых источников
Пятая власть.
Правда, очень скоро организованным немцам это сборище национал-социалистических горлопанов надоело. Уже через полтора месяца Раду германцы разогнали, а новой занавеской для своей власти избрали Павла Петровича Скоропадского. Его и назначили украинским гетманом.
Но если кризис власти гетману с опорой на немцев внешне удалось разрешить, то вот кризис экономики никуда не делся. В и без того увядающей промышленности тон задавали Советы, ведущие перманентную забастовочную войну. Реальной силы, чтобы подавить это движение, у Скоропадского не было.
Ещё хуже обстояло дело на селе. Высшая земельная комиссия под председательством лично Скоропадского не смогла предложить ничего менее противоестественного, нежели восстановление крупного помещичьего землевладения с одновременным подтверждением права собственности крестьян на землю. В итоге недовольными оказались все, а ряды петлюровских гайдамаков пополнились сотнями, если не тысячами раздражённых и вооружённых хуторян. Недаром герои Булгакова так боялись прихода «местных мужичков-богоносцев достоевских».
Александровым концы с концами удавалось сводить тоже с трудом. В Киеве при гетмане было голодно и крайне нестабильно. Выручали служба отца преподавателем в реальном училище, продажа ставших «ненужными» вещей, старые связи с крестьянами выросшего до села хутора Млынок. И – предприимчивость Анатолия с братом Борисом. Они, используя знания, полученные в реальном училище и межшкольном физико-химическом кружке при 1‐й Киевской гимназии, варили мыло, гнали самогон, подрабатывали уроками.
Анатолий освоил даже рискованный, но рентабельный промысел: под видом муниципального электромонтёра средь бела дня на Крещатике забирался на «когтях» на столбы и вывинчивал электрические лампочки, которые потом продавали на толкучке. Но и это не всё. Ещё младший из Александровых проявил себя хватким практическим организатором. Он сколотил из участников кружка этакую «бригаду», которая в обстановке часто меняющихся властей стабильно добывала себе кусок хлеба, подрабатывая электриками, электромонтёрами и вообще специалистами по электротехнике.
Когда блестящий генерал из Свиты Его Императорского Величества, потомок по боковой линии настоящего украинского гетмана времён Петра I, выпускник Пажеского корпуса попытался под немцами строить свою мини-империю – пусть украинскую, пусть национальную, но в чем-то похожую на утраченную Российскую, – в Киев стало стекаться множество имперски настроенного народа. Что с красной территории, что с условно белой. Тот же барон Врангель приезжал в Киев, сильно надеясь получить у Скоропадского место и деньги.
А осенью, когда в Германии произошла революция и воюющие державы заключили Компьенское перемирие, гетман Скоропадский сделал свою последнюю ошибку: опубликовал 14 ноября 1918 года специальную «Грамоту». В ней он заявил, что выступает за «давнее могущество и силу Всероссийской державы» и за объединение Украины в федерацию с небольшевистским российским государством и воссоздание великой России.
Сказано было честно, но тем самым Скоропадский оттолкнул от себя вторую свою опору – то украинство, которое верило, что потомок гетманского рода будет восстанавливать империю на базе Украины, и только Украины.
И когда Директория УНР, видя, что немцы Скоропадскому более не защитники, подняла против гетмана восстание, защищать его не вышел практически никто. Кроме опять всё тех же юнкеров под руководством уцелевших ещё романтиков из имперского офицерства. Но реальной силы они не представляли, и 14 декабря 1918 года Скоропадский подписал манифест об отречении. И бежал вместе с немцами, когда в Киев входили петлюровцы вкупе с перешедшими на их сторону гетманскими же войсками.
На том последняя тень Империи на Украине растаяла: петлюровцы опять жесточайшим образом начали вырезать оставшихся русских офицеров и солдат гетмана Скоропадского, не перешедших на их сторону. В качестве юридического прикрытия был издан указ об аресте и отдаче под суд как «врагов Украины» всех граждан, носящих погоны русской армии и царские награды.