«На улицах Киева каждое утро находили десятки трупов убитых офицеров. Ни одна ночь не проходила без убийств. В местечках и городах вокруг Киева шли погромы…
Киев притаился и замолчал. Улицы и тротуары обезлюдели. Вечером киевляне боялись высунуть нос на улицу. Для хождения по улицам после 9 часов вечера нужен был пропуск. Ночная тишина вплоть до рассвета оглашалась то далёкими, то близкими выстрелами: гайдамаки и сичевики обыскивали, вернее, грабили квартиры и случайных прохожих». [62]
Это была шестая власть в Киеве. И Александровым вновь приходилось лишний раз избегать появления на улице. Но опять недолго: на сей раз Директория продержалась два месяца – 5 февраля 1919 года в город вошли «вторые красные».
Глава 5Выбор
И вновь на большевиков поначалу смотрели не то чтобы с надеждою – к маю 1919 года надежд в Киеве ни у кого уже не оставалось, – но как на этакое полезное, что ли, зло. Их считали властью пусть и жестокой, но – способной навести порядок. Особенно на фоне бездарного и беспомощного украинского националистического отребья, которое разрушало всё, к чему только прикасалось; на фоне типичного решительного, но тупого вояки во власти, каким оказался сгинувший невесть куда гетман; и уж тем более – на фоне вечно пьяных и безмерно жестоких крыс бухгалтера Петлюры.
В общем – на фоне всех, кого уже повидали, красные казались злом знакомым и, главное, злом измеримым. В разговорах, что ходили по городу, – а Анатолий, подторговывавший на базаре то мылом, то лампочками, то ещё чем-нибудь из бесхозной, всё равно почти не работающей городской электрики, имел возможность многое слышать, – одна фраза звучала достаточно часто. Что, мол, большевики, конечно, очень себе на уме люди, но, по крайней мере, порядок наводить умеют. Да, за три недели правления Пятакова и Бош в начале прошлого года кого-то и постреляли. Но порядок был. А поскольку сейчас все их идейные противники из Киева давно подались – те, кто боролся с коммунистами с оружием в руках, давно или расстреляны, или бежали вон, к Деникину, – то, почитай, и «упорядочивать» тут больше некого. Те, у кого есть что реквизировать, тоже давно смылись вместе с богатствами своими; остались как раз те, кто на свои живёт…
Зато красные прижмут к ногтю распоясавшихся селюков, из-за банд которых, почитай, вся Малороссия полыхает. Бандюг перестреляют, которые настоящий ночной террор в городе установили. Да, главное, от этих петлюровцев загородят, которые совсем недалеко, за Житомиром, вместе с Галицийской армией злодействуют.
Но когда большевики пришли…
«Свадьба в Малиновке», понятно, ещё не была снята, но уже привычные к смене режимов киевляне сразу же постарались «прибедниться». Женщины сменили меха и шляпки на шерстяные платки, мужчины вместо шуб стали носить солдатские шинели и поношенные пальто попроще.
Однако красное руководство этим было не обмануть. Буржуазия была врагом по определению. Так что встречали-то по одёжке, а вот провожали – нередко на тот свет – по классовому признаку. Как то и заповедовало «единственно верное учение».
Первым делом на весь Киев была наложена контрибуция в размере 100 млн рублей, увеличенная в мае до 200 млн рублей. Рабочих, понятно, это никак не касалось, а вот самые богатые из оставшихся в городе – ранее не сбежавшие или не успевшие сбежать купцы, владельцы предприятий и домов – были арестованы в качестве заложников. Если оказывалось, что кто-то из них бежал, арестовывали членов семей – жён, братьев, взрослых детей.
Заложничество вообще практиковалось красными весьма широко.
Затем шли «повинности». Это когда надо было сдавать излишки белья, одежды, мебели и прочего имущества. Частично это добро шло на обустройство советских учреждений, частично просто мародёрилось для собственного потребления. Рояли, пианино и другие музыкальные инструменты, швейные и пишущие машинки подлежали в обязательном порядке регистрации «на предмет национализации» у «нетрудовых элементов».
По богатым «буржуазным» квартирам были размещены советские солдаты и их командиры. Хозяев обязали их кормить, давать постельное бельё, одежду, продукты, включая спиртное. Жизнь для владельцев таких квартир превращалась понятно во что. Единственное, что радовало, – стоящие на постое солдаты не пускали военные патрули обыскивать дома. Официально искали оружие, утаиваемое от обязательной сдачи. Но на деле такие обыски сопровождались разграблением всего ценного. Почти законная конфискация: экспроприация экспроприаторов.
Начались мобилизации буржуазии (а крупные её представители давно сбежали, потому в качестве таковой шли инженеры, врачи, артисты и просто зажиточные обыватели) на принудительные работы. Забирали всех – от 14–15‐летних подростков до стариков за 60. Те, кто эти работы пережил, с ужасом вспоминали потом тот грязный, тяжёлый, бесконечный труд, за который к тому же ничего не платили.
Киевская буржуазия на принудительных работах при «вторых большевиках». 1919–1920 гг. Из открытых источников
Наконец, население города мучили облавами. Войска окружали целые улицы и кварталы и у всех поголовно начинали проверять документы. При этом задерживали всех, кроме служащих советских учреждений. Продержав несколько дней в домах предварительного заключения, людей обычно отпускали, если те не вызывали подозрений в нелояльности к советской власти.
Пару раз под такие облавы попадали и члены семьи Александровых, в том числе Анатолий. Выручало то, что отец его Пётр Павлович ещё с дореволюционных времён проходил как прогрессивный судейский чиновник по крестьянским земельным делам, «сочувствующий трудовому народу», и «защитник евреев».
После вторичного прихода большевиков, среди которых то самое благодарное еврейство было представлено достаточно широко, он, после отставки в суде ставший преподавателем реального училища, получил приглашение на работу в системе Наркомата просвещения. То есть в том самом советском учреждении, служба в котором была спасительным избавлением от репрессий.
Но всё же отец решил отправить Анатолия от греха подальше опять на хутор Млынок. Где все друг друга знали, жили исходя из здорового крестьянского инстинкта не доверять никому, начальству в особенности, а Александровых уважали не как городских бар, а как своих, всегда готовых помочь в деле, в быту и в обучении ребятишек. А то уж больно рискованной становилась жизнь 16‐летнего юноши в красном Киеве. В самом деле: отец и брат с их образованием вполне могли устроиться – и устроились – в системе советского Наркомпроса. Это было нормально. Как свидетельствует А. Гольденвейзер, почти вся интеллигенция охотно шла на службу именно в просветительные учреждения. Таким образом, личный состав учреждений Наркомпроса был всегда обеспечен. [28]
Но Анатолий? Своё образование он считал закончившимся – об этом позаботилась советская власть, сразу после своего прихода в феврале начавшая отменять гимназии и реальные училища и преобразовывать их в трудовые школы, а учащимся прежних выпускных классов выдавшая справки об окончании учебного заведения. И кто он теперь? Всего лишь выпускник, без специальности, без работы, без принадлежности к какой-либо конторе или инстанции, которая могла бы обеспечить безопасность в большевистском Киеве. Разве что на созданные большевиками библиотечные курсы записаться, но туда и так очередь стоит из беспартийных интеллигентов.
А потому мальчишке открывался реальный путь в списки мобилизуемых на принудительные работы – если не задержат за принадлежность к буржуазии. А то и в Красную армию, уже достаточно прославившуюся своими «подвигами» в Киеве.
Так что семья просто спрятала Анатолия на хуторе Млынок. Там, на селе, и подкормиться полегче, и где-нибудь в соседнем селе учителем в школу можно устроиться.
И всё бы ничего, но обезумевшая на пьяном от крови безвластии Украина не собиралась успокаиваться и под большевиками. Теперь на Киев пошёл поднявший восстание красный комдив Никифор Григорьев, обиженный тем, что у него отняли полученную при захвате Одессы добычу.
В ответ на выступление собственного комдива, удостоенного высшей награды советской власти, ордена Красного Знамени, большевики подняли новую волну террора. Настолько высокую, что сами вожди украинских коммунистов Григорий Петровский, Станислав Косиор и Владимир Затонский внесли во всеукраинский ЦИК документ под красноречивым заголовком «О недопустимости сжигания сёл во время кулаческих восстаний».
По Киеву прокатилась новая волна террора. При подходе Григорьева к городу была расстреляна большая группа арестованных, в том числе один из преподавателей Александрова в реальном училище Иван Павлович Матченко и член-корреспондент Императорской академии наук, заслуженный ординарный профессор Киевского университета Тимофей Дмитриевич Флоренский. С ними вместе казнили 53 из 60 членов Киевского клуба русских националистов, а также купцов, адвокатов, просто богатых людей.
При этом газета «Большевик» с удовлетворением информировала об этом акте:
«Киевская губернская чрезвычайная комиссия уже приступила к делу. По помещенному ниже списку расстрелянных контрреволюционеров товарищ читатель увидит, что в работе Чрезвычайки есть известная планомерность (как оно и должно быть при красном терроре).
В первую голову пошли господа из стана русских националистов. Выбор сделан очень удачно и вот почему. <…>
Расстрел монархической организации в значительной степени лишает господ Колчака, Деникина, Клемансо и Ллойд Джорджа возможности иметь тут свой штаб, свою разведку и т. п. <…>
Расстрел клуба русских националистов, разбивая организацию «хлеборобов-собственников»… дает хороший урок и украинской черной сотне. <…>
Красный террор должен показать всей этой компании, что пролетариат, оказавшись в состоянии уничтожить барина, уничтожит и его слугу». [71]
Там же прямо указывается, что расстрел этот стал ответом на подлую организацию восстаний темных людей под предводительством проходимцев вроде Григорьева или Зеленого и при благосклонном участии городского хулиганья…