1
Конечно, бессовестный жулик Павел Капитанов и не думал возвращать книгу!
Анна Григорьевна и Анна Константиновна смотрели на меня виновато, словно они сами зажилили несчастный «Фрегат». Наконец Анна Григорьевна предложила:
— Знаешь что, Женечка? Может быть, есть смысл тебе самой наведаться к этому мальчику? К сожалению, у нас нет возможности ходить по адресам, а ты можешь представиться, как член библиотечного актива…
— Да! Я схожу! И он у меня попляшет…
Я зашла домой, надела джинсы и майку с якорем (в таком костюме я чувствую себя уверенней, чем в любой другой одежде), сунула в карман монетку с «Перси Дугласом» — как талисман, для храбрости. И двинулась разоблачать похитителя и спасать книгу.
Павел Капитанов жил не так уж далеко от меня — в пяти троллейбусных остановках, на улице Лермонтова. Улица была заросшей старыми тополями, а нужный мне дом оказался похожим на наш — такой же старый, кирпичный, трехэтажный. Это почему-то слегка успокоило меня. Я подумала, что, может быть, незнакомый Пашка не злоумышленник, а просто растяпа и лентяй. Ну, я ему скажу…
Жил он — опять же, как и мы — на третьем этаже. На лестнице пахло мокрой известкой и керосином. Я позвонила в обшарпанную дверь с номером 11 над глазком. «Наверняка никого нет дома…» Но дверь открылась почти стразу. Без всяких вопросов «кто там?» и «что надо?»
Я увидела белобрысого мальчишку моих лет (только пониже, конечно). В таких же, как у меня джинсах, в полосатой майке. В больших квадратных очках. Очки ничуть не делали мальчишку похожим на прилежного ученика, каких называют «ботаниками». У него были крепкие скулы, вздернутый нос, потрескавшиеся губы, выгоревшие клочковатые брови. Будь он помладше, я решила бы, что совсем, как Гаврик из книжки «Белеет парус одинокий» (если, конечно, бывают «гаврики» в очках). Сквозь очки смотрели светло-серые глаза. Почти спокойные, только с капелькой тревожного интереса. Сейчас скажет: «Чё надо?» — подумала я.
— Я слушаю, — сказал очкастый «гаврик».
— Павел Капитанов — это ты?
— Это я…
— Тогда… может быть, разрешишь войти?
Он мизинцем двинул повыше очки.
— Сейчас подумаю… — (Вот нахал!) — Ладно, проходи. Беспорядок у меня, генеральная уборка… — И посторонился.
Я оказалась в комнатке с одним окошком. Действительно, кавардак. На полу валялись коробки, книги, мотки шпагата, плоскогубцы. Стулья были сдвинуты. На один из них Капитанов сел верхом, положил на спинку подбородок и стал вопросительно смотреть на меня.
Я почувствовала себя дура дурой. И разозлилась:
— Сразу к делу. Книга «Фрегат „Виола“» у тебя?
Он помолчал секунды три и сказал:
— Садись.
Я села на край тахты со смятым пледом. В самом деле — он сидит, а я стоять должна?
— Ну так что с книгой?
Он опять тронул очки. Стал смотреть мимо меня.
— Я сразу понял, что ты из библиотечных помощниц…
— Правильно понял. А книга?
— Потерял.
«Так я и знала!»
— Как это потерял?
— Не все ли равно?.. Забыл на пляже, на Мельничном пруду. Вернулся, а ее уже нет…
Мы встретились глазами, но тут же он опять стал смотреть мимо. А я… не знала, что сказать. Глянула по сторонам. На стене висела физическая карта мира — большая, в четыре листа. Прямо на карту, в районе Атлантики была прибита некрашеная полка, но ней стояла пластмассовая модель четырехмачтового «Крузенштерна» — такие продаются в разобранном виде, надо собирать самому (мне пластмассовые модели не нравились, хотелось деревянную, как настоящий корабль). Рядом с картой висел чертеж метровой ширины — тоже парусник, только старинный. Кажется, галеон. Павел Капитанов (про себя я звала его уже просто Пашкой) повозился на стуле.
— Я сперва хотел деньги отдать, да по правилам надо в пятикратном размере, не наскрести. Тогда я решил, что отдам книги взамен. «Гарри Поттера», три тома. Мне их подарили зимой…
— Не жалко? — сказала я.
Он пожал плечами. Плечи, надо сказать, были крепкие, как у рыбацкого юнги. Кажется, таких мальчишек у рыбаков-поморов назвали зуйками. «Зуёк»…
— Не знаю. Не очень жалко…
— А ты читал?
— Читал. Сперва интересно, а потом думаешь: зачем? Если бы я был волшебником, как эти, в книжке, то не стал бы тратить силы на всякую ерунду…
— Не на ерунду, а на борьбу со злом.
— Там зло какое-то придуманное…
Мы опять встретились глазами.
— Ты врешь, — сказала я. — Ты не терял книгу. Просто решил оставить себе.
Зуёк Пашка мигнул. Повозил кедами по половицам.
— Ну и что… Я же честно хочу заменить. Будет даже лучше. На «Поттера» вон какой спрос, а этот «Фрегат» в библиотеке пылился просто так, никому, кроме меня, не нужный. Напечатан пять лет назад, а все еще новенький… Знаешь что?!
— Что?
— Можно, я отдам «Гарри Поттера» тебе? А ты отнесешь в библиотеку. Скажешь, ну… что болею…
— А сам боишься?
Он опять повозился на стуле. Отвернулся к окну.
— Не боюсь, а… Если бы по правде потерял, то не боялся бы. А врать не охота…
— Вербуешь в сообщники?
Пашка Капитанов тяжело глянул сквозь очки.
— Мне показалось, ты с пониманием… Ладно, сам отнесу. Ты только не выдавай… Ну, она же правда никому не нужна!
— Мне нужна! Я за ней все лето ходила в библиотеку! Как на дежурство!
Он смотрел с откровенным удивлением. Даже рот округлил (и я видела крепкие желтоватые зубы).
— Пашка, мы оба врали, — словно сдаваясь на милость победителя, сказала я (и сама не заметила, как вслух назвала его Пашкой; и он не обратил внимания). — Ты врал про книгу, а я про то, что библиотечная активистка. Просто мне нужен этот «Фрегат». Не меньше, чем тебе…
Он сперва насупился. Поморгал. Потом заулыбался.
— Так бы и сказала. Ты это… если хочешь, возьми и читай, сколько надо. А «Поттера» мы отдадим.
Он уже говорил «мы». Будто и правда сообщники. Но я-то помнила честные глаза Анны Григорьевны и Анны Константиновны.
— Знаешь, это будет все же свинство. Вдруг книга понадобится кому-то еще?
«Сейчас скажет: до чего сознательная, аж тошно!»
Пашка сказал:
— Что же делать?
— Слушай, а тебе эта книга обязательно в твердой корке нужна? Как фабричная?
— Вовсе нет! Мне — лишь бы читать…
— Тогда ведь можно сделать ксерокопию! Неужели не подумал?
— Еще как подумал! Одна страница — не меньше двух рублей. А их там четыреста сорок. Я, по-твоему, кто? Владелец газовых промыслов?
— Дай книгу мне. На несколько дней. У мамы на работе есть ксерокс. Я попрошу, чтобы сделали копии тебе и мне. А книгу отнесу в библиотеку сама, если ты… если тебе не хочется.
Последних слов он будто не слышал. А про копию спросил с сомнением:
— Бесплатно сделают?
— А что такого? У них там техника могучая.
Пашка слез со стула, разгреб на подоконнике груду газет и общих тетрадей, вытащил из нее плоскую тяжелую книгу с синей коркой. На корке — белый фрегат под туго надутыми парусами. «Брамсельный ветер», — подумала я.
— Сейчас пакет найду… — Пашка достал из-под тахты полиэтиленовый пакет с маркой магазина «Гейзер», сунул книгу. — Вот, держи… А скоро будет готово?
— Ну… через несколько дней. Как сделают, сразу принесу, не бойся.
— А что, похоже, будто я боюсь? — усмехнулся он.
— Нет, но… Давай я оставлю тебе свой адрес. И телефон.
— Зачем? Я не думаю, что ты исчезнешь с книгой… Ты лучше скажи… это… как тебя зовут-то?
— Ой. Женя… Мезенцева. Или Женька… — («Если ты — Пашка», — мысленно добавила я.)
Он кивнул.
— Морская фамилия. Был такой знаменитый капитан Мезенцев.
Я про капитана Мезенцева не слыхала (если не считать папы, но он же не моряк). И сказала в ответ:
— А у тебя тем более морская, дальше некуда.
Пашка кивнул снова: мол, само собой. И спросил:
— Ты сейчас прямо туда пойдешь, где ксерокс?
— Конечно! Чего время терять!
— Это где?
— На улице Восьмого марта, у Центрального рынка.
— Надо на трамвае. Деньги-то есть?
— У меня проездной.
— Пойдем, я покажу тебе короткую дорогу к остановке…
Мы зашагали через дворы с детскими горками и сохнущим бельем, через сквер с фонтанчиком, потом вдоль железных гаражей… Пашка был мне ростом до уха, но я ничуть не чувствовала себя более высокой. Раньше, если шла куда-нибудь рядом с мальчишками-одноклассниками, мне все казалось, будто я как воспитательница продленки с младшими учениками, а сейчас рост не играл никакой роли. Потому что с Пашкой мы — я понимала это — в чем-то одинаковые. А в чем-то он обстоятельней и рассудительней, чем я.
— Ты давно интересуешься корабельными делами?
— Всю жизнь, — сказал он как о самом обычном деле. — В два года нашел кусок пенопласта, воткнул карандаш, прицепил к нему клок газеты и сказал «карапь». Сам не помню, но родители говорят, что было так. Ну и с тех пор…
— А у меня это как когда. Волнами находит…
— Нет, на меня, как нашло один раз, так и осталось…
— В моряки собираешься?
— Наверно, в судостроительный. В штурмана с очками не возьмут. Да строить, по мне, это даже интереснее, чем курсы-галсы прокладывать… Особенно парусники.
— Слушай, ты ведь, наверно, все типы парусников знаешь?
— Все никто не знает, — солидно возразил Пашка. — Сколько их было за историю человечества… Но в основных, вроде бы, разбираюсь.
— Тогда скажи: что такое трехмачтовый галиот?
— Это как у капитана Грея, что ли? — сразу понял Пашка. Все же хорошо иметь дело с тем, кто такой же «чокнутый», как и ты.
— Ну да!
— Почти везде написано, что таких никогда не было. Вроде бы Грин придумал этот тип так просто, от фонаря. Но в одном журнале, в старой «Науке и жизни», я прочитал, что трехмачтовые галиоты все же были, только это очень редкий тип. Они походили на голландские флейты, но латинский парус у них был не только на бизани, но и на гроте. А над ним — прямой, грот-марсель.
«Но ведь это в точности, как на том Илюшкином костюме! — вспомнила я. — Не зря мне, значит, казалось, что это парусник Грея!» Почему-то я очень обрадовалась, хотя, казалось бы, не все ли равно теперь? Илье в этой ребячьей одежонке больше не гулять, да и мне она безнадежно мала…
А Пашка тем временем рассуждал:
— Теперь галиоты никто уже не строит. Поэтому, когда снимали «Алые паруса», греевский «Секрет» изображала баркентина «Альфа». Неизвестно, куда потом девали весь этот шелковый парусный комплект. А баркентину, говорят, разломали, растащили на дрова, когда состарилась. Жаль, верно?
Я кивнула. И подумала опять, что именно баркентины нет в моей монетной коллекции. И нащупала в кармане монетку с «Перси Дугласом». Показать Пашке? Или…
— Вот что! Раз тебе не нужен мой адрес, давай я оставлю залог.
Он чуть очки с носа не уронил.
— Какой залог? Зачем? Думаешь, я тебе не верю, что ли?
— Тьфу ты, бестолковый, — не выдержала я. — Это… ну, будто игра такая… — Мне прямо из всех сил сейчас хотелось, что бы завязался у нас какой-то «парусно-таинственный» узелок. Раз уж мы «сообщники»… — Или даже не игра, а примета. Чтобы все получилось хорошо…
Он… или понял что-то, или просто решил не спорить. Сказал по-хорошему так:
— Раз примета, давай. А какой залог?
— Вот! — Я вложила монетку в его ладонь. Пашка поднес ее ближе к очкам.
— Ух ты…
— Это фрегат «Перси Дуглас» с острова Джерси.
— Я разобрал. В очках-то я вижу хорошо…
— Но имей в виду, это не насовсем. Когда отдам копию книги, ты вернешь монету.
— Как пароль в кино про пиратов, — наконец засмеялся он. Принял игру.
— Да!.. Слушай, Пашка, а ты не знаешь, что такое «бэйливик». Смотри, тут написано… Я ни в одном словаре не нашла.
— Знаю. Это у англичан «округ». У нас области и районы, а у них графства и округи. Джерси — округ в Нормандском герцогстве.
Как все просто оказалось!
— Надо же! Какой-то округ, а свои деньги выпускает!.. У меня еще несколько монеток оттуда есть, с другими судами. Если хочешь, потом покажу.
Пашка поправил очки и сказал тоном, почему-то похожим на Лоськин:
— Да, я хочу.
2
Увы, я напрасно думала, что мама разделит со мной мою радость и энтузиазм. Казалось бы, отчего не помочь родной и любимой дочери заполучить копию с книги, которую она (любимая дочь то есть) раздобыла с таким трудом? Но мама сказала, что я спятила. Она, мама, на работе рвется на части. У нее масса нерешенных проблем. А с ксероксами полный завал. Один вышел из строя, два других заняты с утра до вечера. И кто будет тратить уйму времени и сил ради фантазий посторонней девчонки!.. Ну, может быть, если выберется время… и не сразу, а частями… в течение месяца, скажем…
— И, пожалуйста, не набухай! Что за мода! Взрослая девица, а чуть что — сырость на ресницах…
И неправда! И никакой сырости! Просто я подумала: что скажу Пашке Капитанову? Наобещала!..
Мама поглядела строго, потом помягче.
— Вот что… корабельная душа. Позвони дяде Косте. У них с ксероксами попроще, он как-то даже помогал мне…
— Издеваешься, да? Он же в командировке.
Мама сказала, что она не такое чудовище, чтобы издеваться над собственным ребенком (пусть даже вредным и невоспитанным). Дяде Костя приехал раньше срока, сегодня утром, и звонил ей, маме.
— По делу…
Могла бы и не добавлять.
— Мама, я помчалась!
— Позвони сначала!
— Позвоню по внутреннему! Городской у них всегда занят!
Трест «Стройметалл» находился в высоченном офисе на углу проспекта Космонавтов и Пушкинской. Вестибюль там был как в министерстве (хотя в министерствах я не бывала). Проход — с вахтером и никелированными турникетами. Я на внутреннем аппарате набрала знакомый номер — 3-46.
— Дядя Костя, это Женька!.. Ну да! Я внизу! Дядечка Костя, уж-жасно важное дело! Иначе не пришла бы!.. Ага, сейчас! — Я помахала трубкой сидевшему неподалеку охраннику. Он взял трубку параллельного аппарата. Послушал, кивнул, махнул рукой: топай, мол, посетительница, пока не передумал.
Кабинет был на седьмом этаже, я доехала на быстром, прямо космическом лифте. Дядя Костя оказался один, говорил с кем-то по селектору. Показал на кресло. Я погрузилась в него, в мягкое и необъятное. Дядя Костя кончил разговор, выключил аппарат.
— Привет, Евгения. Излагай.
Я изложила. И показала книгу. Он повертел ее.
— Нет проблем. Через пару дней сделаю, позвоню. Или занесу. А теперь… рад бы поболтать, да все равно не дадут. Извини.
— Дядя Костя, я исчезаю! Спасибо!.. Ой, и за подарок спасибо! Такие чудесные корабли!
— Я рад…
Недалеко от дома я встретила Лоську.
— Я заходил, а к вас заперто…
— У всех дела, Лосенок! — бодро сообщила я, потому что была в хорошем настроении.
— Женя, пойдем погуляем?
— Ну… пойдем.
Конечно, его бродячей душе хотелось в глухие переулки и на пустырь. И мы пошли. Навестили Умку. Вымахавшие за лето сорняки превратились в настоящие джунгли. Я всегда удивлялась: какое разнообразие растений в городских закоулках. Интересно, кто-нибудь пытался их всерьез изучать? Или всем кажется: мусорная трава!
Трава эта стояла — мне по плечи, а Лоське по макушку. А местами и выше. Всюду торчали серо-лиловые ежики репейника. Солнышками горели цветы осота. Перепутывались друг с другом сиреневые, бело-пушистые, желтые, пепельно-зеленые шарики-головки. Курчавились седые верхушки давно отцветшего иван-чая. И еще цвели над мелкозубчатыми листьями какие-то похожие на маленькие орхидеи цветы разных оттенков — от бледно-розовых до темно-вишневых… Мне всегда было досадно, что у большинства этих трав я не знаю названий.
Крупные ромашки под конец лета словно спохватились, что раньше цвели не в полную силу, и теперь буйной пеной захлестывали лужайки. Пахло бурьяном, пасленом и полынью (наверно, как в диких степях). На развалинах двухэтажного кирпичного особнячка росли тонкие клены и березка. Если бы меня кто-то спрашивал, я бы обязательно предложила: надо в каждом городе сделать заповедники пустырей и окраинных переулков. Чтобы здесь можно было бродить, отдыхая от нынешней суматошной жизни. На пустырях с тобой шепчутся прошлое и тишина…
Но никаких заповедников, конечно, не будет. Скоро городские власти продадут этот участок какой-нибудь фирме и та отгрохает здесь еще один бетонно-стеклянный офис.
Лоська тянул меня куда-то напрямик, не боясь ни крапивы, ни когтистого чертополоха. Мне-то в джинсах ладно, а он? Видать, кожа на нем задубела за летние месяцы.
— Лось, ты куда меня тащишь?
— Сейчас… уже недалеко.
Мы выбрались на окруженную репейной чащей лужайку. Посреди нее блестела болотистая лужица Вокруг стояла осока, а посреди лужицы торчала мохнатая кочка. Лоська поднял из травы длинный, как удилище прут. Шепнул, как заговорщик:
— Женя, смотри… — Он дотянулся до кочки, шевельнул на ней травяные плети. Из них… вот это да! Из них размашисто скакнули в воду две серо-зеленые лягушки. Плюхнулись и вплавь рванули к берегу. Скрылись в осоке.
Лоська заливисто смеялся.
— Интересно, да? Как в пруду у Тортиллы…
Я ладонью прошлась по его волосам-сосулькам. И подумала, что Лоська при его любви ко всякой живности, мажет быть, станет зоологом… Вдруг таким же знаменитым, как Даррелл?
Вспомнив о Даррелле, вспомнила, конечно и про «бэйливик Джерси», где он создал свои зоопарк. Ну и, значит, про монетки — мысли вернулись к кораблям и книге.
— Лоська! Ты мне показал интересное. Теперь пойдем ко мне, я тебе тоже что-то покажу…
Он ведь еще не видел мою коллекцию!
3
Лоська монетами заинтересовался всерьез. Долго вертел, чуть не обнюхивал. Разглядывал сквозь стеклянный глобус. Опять сказал:
— Хорошо, что океанов больше, чем суши, верно?
Покачал одну монетку на ладони, будто пробовал на вес.
— Увесистая. Будто и правда целый фунт… Женя, а почему у английских денег такое название?
— Потому что «фунт стерлингов». Это связано с какой-то мерой серебра.
— Но эти-то не серебряные?
— Нет. Если я правильно перевела, то они из никеля, а снаружи латунное покрытие… Но были в точности такие же из серебра, три тысячи штук. Специально для коллекционеров. А двести штук даже из золота…
— И тоже один фунт стерлингов?!
— Да это же просто так, для видимости! А продавали-то, наверно, за сумасшедшую цену…
Лоська хихикнул:
— Жень, а вдруг эти тоже золотые? Смотри, как блестят.
Я сказала поучительно:
— Не все золото, что блестит.
Он хихикнул опять:
— А давай распилим одну? Как Шура Балаганов гирю пилил…
— Лоська, до чего же ты начитанная личность! — восхитилась я. — Если бы еще не был такой обормот…
Он вдруг насупился:
— А я и не читал про это. Папа рассказывал. У него «Золотой теленок» любимая книжка была…
Он впервые сказал не «отец», а папа. И вдруг показался мне беззащитным, как дошкольник.
— Лоська, писем больше не было?
— Не было… — Он двигал монетки по столу, как шашки по игральной доске. И вдруг сказал тихонько совсем не детские слова: — Все деньги взять бы да сжечь. И оставить только вот такие, для коллекций… Эти гады, что на мерседесе, сунули кому надо несколько тысяч баксов, и сделался невиноватый виноватым. Из-за бумажек…
Я не знала, что сказать. Стало так… будто за окнами снег пошел. К счастью, затрещал телефон.
— Лоська, извини…
Позвонил дядя Костя. Спросил, надо ли переплетать листы с копиями страниц.
— Ой, дядя Костя, я не знаю… Наверно, и без того хлопот много…
— Не много, если не нужен твердый переплет.
— Да хоть какой!
— Принято. Отбой…
На работе он всегда такой немногословный. Наверно, армейская привычка.
Когда я вернулась из прихожей, Лоська раскладывал монеты в одну линию. Глянул через плечо.
— А почему их только пять? Когда шли, ты сказала, что шесть…
Я вдруг смутилась (вот дура-то!). Покашляла и рассказала Лоське про книгу, про Пашку Капитанова. Ну и про «залог»…
Мне показалось, что он вдруг надулся. Не хватало еще «таких» проблем!
— Лось, ты чего?
— Я? — И эти его марсианские глазища. — Ничего… А чего «чего»?
И я поняла: решать надо сразу.
— Дурень! Я же ему на время дала. А тебе подарю насовсем. Выбирай любую.
Он глянул недоверчиво. На меня, на монеты, опять на меня…
— У тебя же коллекция разрушится.
— Ну и что?.. Да не разрушится она! Как разрушится, если монета будет у друга?
Вот так я впервые сказала ему, что мы друзья. Он слегка сморщился, пошевелил носом-картошкой, улыбнулся. Но сразу опять насупился:
— Тогда ты и Люке подари. А то нечестно будет. Она ведь… тоже…
Вот такая справедливая личность.
— Подарю и Люке. Только она кораблями не интересуется ни капельки.
— Разве в этом дело, — сказал он серьезно. Даже строго.
Понятно было, что не в этом.
— Выбирай.
— Да мне все равно. — Он зажмурился и ткнул пальцем наугад.
— Ого… Это гафельная шхуна «Тиклер». Построена на острове Джерси в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, водоизмещение девяносто три тонны… Небольшая, но красивая, верно?
— Да… А что такое «тиклер»?
— Понимаешь, у англичан такой язык… каждое слово может означать кучу вещей. Я в словаре прочитала: это и «трудная задача», и «щекочущее перышко» и много еще всякого разного… Здесь, наверно, лучше всего «Перышко». Летит под ветром, щекочет волны…
Лоська кивнул, но потом сказал взрослым тоном:
— Что общего между трудной задачей и щекочущим перышком?
— Потому что трудная задача это щекотливый вопрос.
— Логично, — отозвался он совсем уже как профессор. Но вовсе не по-профессорски изогнул руку и помусоленным пальцем начал тереть локоть, перемазанный не то сажей, не то черной землей.
— А еще, — сообщила я, — «тиклер» означает «прут для воспитательных целей». Для мальчишек, которые не умываются.
Тут же мне вспомнилась Гертруда и стало стыдно за дурацкую шутку (хотя насчет перевода я не соврала). Но Лоська не обиделся. Вздохнул сокрушенно:
— Честное слово, я умываюсь. Но мама говорит, что во мне повышенное содержание электричества. Как в кошке. Оно притягивает всякий мусор и пыль.
— Тогда надо подарить тебе флакон антистатика. Будешь натираться. Это жидкость такая для мебели, что бы пыль не садилась на гладкое дерево.
— Ладно! Подари! — дурашливо согласился он. — Как бы ко дню рождения!
— А когда у тебя?
— Был уже. Пятнадцатого августа. Целых десять лет стукнуло… — Он сменил тон. — Ты не обижайся, что я в гости не позвал. Мы с мамой решили ничего не отмечать, пока папа не вернется…
— При чем тут гости! — Я чувствовала себя свиньей. — Сказать-то мог! Я бы подарила что-нибудь. А то ты мне вон какой подарок, а я…
— А ты монету с «Перышком»…
— Ну, Лоська… это даже и не подарок.
У меня вертелись слова, что это как бы талисман дружбы, но я постеснялась. Да он и без слов понял.
— Ладно. Тогда подари мне иголку и нитку. Или дай на время. Я пойду в ванную и зашью штаны. Разодрал в колючках…
— Чадо ты непутевое, — (это мамины слова), — где разодрал. Ну-ка…
Сзади и правда была дырища. Среди складок не очень заметно, а если растянешь — ого…
— Снимай, я сама зашью.
— Нет. Не сниму… У меня на плавках сбоку дырка.
— Балда! Больно мне надо разглядывать твои дырки… Ты вот что, давай штаны, а сам иди в ванную, как собирался, и оттирай суставы. А можешь и всего себя. Мочалка и мыло на полке, полотенце возьмешь зеленое, с крючка… Имей в виду, с таким черным я с тобой больше никуда не пойду.
— Только ты не приходи меня опять мочалить…
— Всю жизнь мечтала! Запрись на все засовы.
В складках Лоськиных штанов были целые пригоршни всяких сорняковых семян, растительный пух, лепестки и репьи. Не штаны, а гербарий. А дыра — кулак пролезет. Я зашила ее накрепко, через край. Встряхнула. «Ну, прямо пиратский брамсель после ремонта…»
Лоська тем временем выбрался из ванны. Встал на пороге — тощий, с торчащими волосами, с бледной, почти белой кожей, только ноги по колено, да руки по локоть в загаре, будто в коричневой морилке. А на впалом животе маленький изогнутый шрам — наверно, когда-то вырезали аппендицит. Ладошкой Лоська прикрывал на плавках злополучную дырку.
— Жень… я там майку на крючок повесил, а она в воду… Теперь надо ждать, когда высохнет.
Это была все та же футболка, в которой он явился ко мне позавчера. Но, конечно, уже не такая белая.
— Я сейчас постираю и поглажу. И штаны заодно…
Он сморщил нос-картошку, а сосульки волос будто ощетинились еще больше.
— Не…
— Почему «не»? Это же быстро.
— Потому что… чего ты со мной, как с приютским ребенком…
Мне… будто холодный кисель на голову. Липкий, противный, скользкими языками за шиворот. От неожиданности я брякнула самое глупое:
— Лось! Ох и свинья же ты все-таки…
Он минул, округлил рот. Натянулся весь, будто у него сто струнок под кожей. И я вдруг поняла, что все может кончится в один миг. Схватит свои зашитые штаны, прыгнет в них на ходу и уйдет не оглянувшись. И ничто не поможет, никакой талисман с корабликом…
«Господи, сейчас зареву… Что сказать?»
— Ты… не нормальный какой-то… Я же с тобой… все равно как с Илюхой, если бы он маленький был… а ты…
В другое время я такое никогда не выговорила бы. Это ведь… почти что признание в любви. Но надо было как-то объяснить ему! Удержать!
Он мигнул опять. Обмяк, ссутулился. Стал смотреть в угол. А я… тоже в угол, в другой. Потом Лоська с опущенной головой сделал шажок, другой. И такими вот мелкими шажками пошел ко мне по одной половице. Пол был старый, тонкая половица прогибалась и поскрипывала. Лоська двигался, набычившись, будто собирался уколоть меня волосами-сосульками. Я обмерла на стуле. Лоська остановился в полуметре, опустил руки, позабыв про дырку. Хлопнул толстыми своими губами, пробормотал:
— Жень… не злись. Просто… я…
Много ли надо человеку для счастья? Я поняла что сейчас прижму костлявого обормота к себе и зареву, как провинившаяся и прощенная первоклассница. Чтобы не случилось такого скандала, я дотянулась до валявшегося на столе гребня (деревянного, с рукояткой) и велела:
— Ну-ка стой смирно. Не мотай головой… — и принялась остервенело расчесывать Лоськины сосульки. Он веселел на глазах.
— Ай!.. Голову оторвешь!..
— И оторву. Зачем она тебе, такая дурная?
— Зимой шапку носить… Жень, ты не злишься? Я же…
«Понятно. Застеснялся, застыдился своего замызганного наряда, вот и брякнул про „приютского ребенка“. А я… дура, да и только…»
Лоська опять ойкнул. Сказал дурашливо:
— Если хочешь, можешь меня это… воспитательным «тиклером»…
— Не смей говорить глупости! Человек никогда не должен давать себя в обиду.
— Тогда и ты… не обижайся.
— Я и не обижаюсь. И… всё. Как говорил Гамлет в переводе Пастернака, «дальнейшее — молчанье»… Знаешь, кто такой Гамлет?
— Знаю. Кино же есть… А Пастернак — это поэт?
— Поэт и писатель. Поумнеешь — прочитаешь… — Я последний раз провела гребнем по Лоськиным сырым волосам. — Ну вот, стал похож на человека. Всегда бы так…
«А влезешь сейчас в свои балахоны — и опять бомжонок с Рябинового бульвара…»
— Лоська, хочешь я тебе костюм подарю! Не бойся, он не кусачий, летний. Его раньше брат носил, но он почти новый. А?.. Только давай без глупостей про приюты и гуманитарную помощь! Мне просто жалко, что костюм лежит без дела. На нем ведь корабль. Корабли… они плавать должны, а не лежать в темном ящике… Ну?
Он опять надул губы. Но без обиды.
— Чего «ну»? Покажи… корабль-то.
Я кинулась в большую комнату, там стоял наш древний «семейный» комод. Вытянула тяжелый ящик. Перетряхнула стопку старых штор, полотенец, салфеток. Илюшкин костюмчик лежал среди них — выстиранный, поглаженный, словно ждал хозяина. Я вернулась в комнату. Развернула перед Лоськой сине-зеленую рубашку-водолазку с красным галиотом на груди.
— Ух ты… — шепотом сказал Лоська.
— Ну-ка, примерь.
Лоська не капризничал. Вмиг натянул шорты, умело завязал на поясе шнурок, нырнул головой и руками в рубашку. Разгладил ее на груди. Вопросительно глянул на меня.
— Во! — я показала ему большой палец. — Иди в прихожую, там зеркало.
Напротив двери стояло трюмо — такое же древнее, как комод («приданое» маминых родителей, которых я никогда не знала). Я включила свет. Лоська во всей красе отразился в пятнистом стекле. Костюм оказался широковат, но лишь чуть-чуть. Лоська посопел, повертелся перед зеркалом на пятке. Шортики были, конечно, короче его старых портков, он, хмыкнув, потер над загаром светлые места. Но ни стесняться, ни упрямится не стал. Спросил только:
— А Илья не станет ругаться?
— Да с какой стати?! Только рад будет, что вещь пригодилась!
По правде говоря, я не была уверена, что Илья обрадуется. Вдруг эта ребячья одежонка дорога ему, как память о днях, когда он был мальчишкой? И когда папа… Ну да ладно! В конце концов есть фото. И все равно ничего теперь не поделаешь. Лоська уже «врастал» в обновку. По-хозяйски поправил штаны, одернул рубашку. А когда вернулись в комнату, деловито затолкал в кармашек на бедре свою монетку…
— Ой, Жень, здесь что-то есть, в кармане…Вот… — И протянул сложенную бумажку.
Видно, что бумажка лежала там с давних времен, была выстирана вместе с костюмом и вместе с ним попала под утюг. Плоская, засохшая. Тихо захрустела, когда я стала разворачивать.
Это был листок из редакционного блокнота — наверняка из папиного. С грифом «Редакция газеты „Городские голоса“». Кроме этих типографских букв были и рукописные — строчки, написанные лиловым шариковым стержнем. Они слегка расплылись, однако читались легко… Легко, но непонятно: «Три слова по три буквы. Три имени. Ар-до-кап. Угадай, какую роль будет здесь играть пароль!»
— Лоська, это Илья писал когда-то. Наверно, играл с мальчишками в разведчиков или пиратов…
Я, не сворачивая, положила бумагу в большую гриновскую книгу, где лежал кленовый лист. Лоська сунул нос:
— Ой, это что за книжка?
— Александр Грин. Кстати, корабль на твоем пузе как раз из этой книжки. Ты не читал «Алые паруса»?
— Я только слышал про них… Дай почитать, а? Не бойся, я буду с ней… как с заморской бабочкой. Не дышать на нее!
Что делать-то? Пришлось убрать кленовый лист и «пароли» брата в ящик стола. Лоська прижал книгу к «парусной» груди.
— Я пойду, ладно?
Я давно заметила: если к нему в руки попадает интересная книга, он хочет поскорее остаться один.
— Ладно, беги…
В коридоре Лоська еще раз крутнулся у зеркала. Чуть погрустнел:
— Жаль, что лету уже конец…
— Ох, не порти настроение… И ничего не конец, еще почти неделя каникул! Кроме того, осень начнется не по календарю. Синоптики обещали тепло до середины сентября…
Свои старые шмотки Лоська забыл в моей комнате. Я не стала его окликать. Чтобы не вздумал влезть в них снова и не превратился в прежнего обормота. Впрочем, волосы у него уже торчали, как и раньше…
Из окна я смотрела, как Лоська переходит дорогу. Он спешил, двигался вприпрыжку, мелькая худыми ногами в коричневых «чулочках». Локтем прижимал к боку разноцветную плоскую книгу. Ну, в точности, как Буратино, который с азбукой под мышкой двинулся в школу (только нос вовсе не «буратиний»).
Лоська скрылся за углом а я осталась сидеть у окна. Улыбалась (что со стороны смотрелось, наверно, глупо). Было хорошо от того, что сегодня все с утра складывается так удачно. И самое удачное… да тут уж надо признаться… то, что есть на свете Пашка Капитанов, которому я оставила в залог монетку с фрегатом.
«В залог чего, ненормальная?» — спросила я себя. И виновато хлопнула губами — в точности, как Лосенок. Но радоваться не перестала.