С тела снять, привез рабыню он в свое жилье.
Дева, слезы проливая, молвила ему:
«Если ты не хочешь горя дому своему,
Ты беды непоправимой, мудрый, не твори,
На себя моей невинной крови не бери.
Избранный и задушевный я Бахраму друг,
Всех рабынь ему милее я и всех супруг.
Я Бахрама услаждала на пирах досуг,
Я вернейших разделяла приближенных круг.
Див толкнул меня на шалость — дерзок и упрям,
Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бахрам
Верную убить подругу... Ты же два-три дня
Подожди еще! Сегодня не казни меня.
Доложи царю обманно, что раба мертва.
Коль обрадуют владыку страшные слова, —
О, убей Фитну тогда же! Жизнь ей не нужна!
Если же душа Бахрама будет стеснена
Сожаленьем, то бесследно отойдет беда.
Ты избегнешь угрызений совести тогда.
Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет.
Хоть Фитна теперь ничтожна, но — пора придет —
За добро добром тебе я возмещу сполна!»
Ожерелье дорогое тут сняла она,
Полководцу семь рубинов лучших отдала.
А цена тому подарку велика была,
Дань с Омана за два лета — полцены ему.
Полководец внял совету мудрому тому.
И не сделал ни на волос он вреда Фитне.
Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне.
Ни при ком Бахрама имя не упоминай.
«Наняли меня в служанки», — всюду повторяй.
Данную тебе работу честно выполняй.
О тебе я позабочусь — не забуду, знай!»
Тайный договор скрепили, жизнью поклялись;
Он от зла, она от ранней гибели спаслись.
Пред царем предстал вельможа через восемь дней,
Стал Бахрам у полководца спрашивать о ней.
Полководец молвил: «Змею я луну вручил
И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил».
Затуманились слезами шаховы глаза,
И от сердца полководца отошла гроза.
Он имел одно поместье средь земель своих —
Сельский замок, удаленный от очей мирских.
Стройной башни над холмами высился отвес,
Омываемый волнами голубых небес.
Шестьдесят ступеней было в башенной стене,
Кровля башни поднималась к звездам и луне.
С сожаленьями своими там — всегда одна —
Постоянно находилась бедная Фитна.
В том селении корова родила телка,
Ласкового и живого принесла телка.
А Фитна телка на шею каждый день брала;
За ноги держа, на башню на себе несла.
Солнце в мир несет весну — и несет Тельца.
А видал ли ты луну, что несет тельца?
Женщина же молодая, хоть и с малой силой,
Каждый день тельца на кровлю на себе вносила,
За шесть лет не покидала дела. Наконец
Стал быком шестигодовым маленький телец.
Но красавица, чье тело легче лепестка,
Каждый день наверх вносила грузного быка.
Шею нежную, как видно, груз не тяготил,
Бык жирел, и у рабыни прибывало сил.
С полководцем тем сидела вечером одна
Узкоглазая с душою смутною Фитна.
И четыре крупных лала — красных, как весна,
Из ушных своих подвесков вынула она.
Молвила: «Ты самоцветы ценные продай
И, когда получишь плату, мне не возвращай;
Накупи баранов, амбры, розовой воды,
Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады.
Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей
Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей.
Как приедет к нам властитель, ты встречать поди,
На колени стань пред шахом, на землю пади;
Под уздцы коня Бахрама хоть на миг возьми!
Душу распластай пред шахом — позови, прими!
Нрав хороший у Бахрама — ласковый, простой.
Коль приедет он, довольны будем мы с тобой.
Здесь, на башне, достающей кровлей облаков,
Пир устроим мы, прекрасней дарственных пиров.
Если замысел удастся, то, клянусь тебе:
Ожидает нас великий поворот в судьбе».
Полководец самоцветов брать не захотел,
Ибо тысячей таких же ценностей владел.
Из казны своей он денег сколько надо взял.
Царственный припас для пира скоро он достал.
Все там было, чем богаты Фарс и Индостан:
Птица, рыба, дичь, корица, перец и шафран,
И рейхан, и вин кувшины, и гора сластей,
Чтоб суфра благоухала амброй для гостей.
Все хозяин изготовил. И остался там
Ожидать, когда на ловлю выедет Бахрам.
В дни ближайшие делами утомленный шах
Поохотиться, порыскать захотел в горах.
Но пред тем как он в ущельях дичи настрелял,
Дичи собственной добычей сам нежданно стал.
Поутру он меж холмами ехал налегке
И увидел зелень, воды, замок вдалеке.
Густолиственный тенистый он увидел сад,
Словно край обетованный мира и услад.
На ветру листва играет, утешая взгляд.
Шах воскликнул: «Чье все это? Кто же так богат?»
Чуть селения властитель это услыхал, —
Он у стремени Бахрама в этот миг стоял,—
На колени пал и землю он облобызал.
«Ласковый к рабам владыка! — шаху он сказал, —
Здесь моя земля. Тобою мне она дана.
Пала капля из фиала твоего вина
В дом раба, и благом стала для него она.
Коль тебе пришлись по сердцу тень и тишина
Моего угла простого — тем возвышен я!
Ты с простыми — прост. Природа счастлива твоя.
Я молю: войди в калитку сада моего!
Старому слуге не надо больше ничего.
От твоих щедрот великих раб твой стал богат.
И построил здесь я замок с башней до Плеяд.
Башня свежими садами вся окружена.
Если шах на башне выпьет моего вина.
Звезды прах у входа в башню будут целовать,
Ветер амброй вдоль покоев будет провевать.
Муха принесет мне меду, буйвол — молока!»
Понял шах: чистосердечны речи старика.
«Быть по-твоему! — сказал он. — Нынче же приду
Отдохнуть после охоты у тебя в саду».
И Бахрам со свитой дальше в поле ускакал.
Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал.
Все проверил, был порядок всюду наведен.
Словно рай, коврами кровлю изукрасил он;
Из диковинок индийских — лучшие достал,
Из китайских и румийских — лучшие достал,
И — ковер к ковру — на землю прямо разостлал,
Как песок по ним рассыпал адамант и лал.
Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бахрам,
И скакун хутгальский шаха прыгал по коврам.
Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает.
Видит — купола над башней несказанный взлет,
Свод высок, — от Хаварнака он свой род ведет,
Пышностью он попирает звездный небосвод.
А суфра благоухает розовой водой,
Амброй, винами и манит сладостной едой.
И когда Бахрам свой голод сладко утолил,
Начал пир и вкруговую винный ковш пустил.
А когда он пить окончил гроздий алый сок,
Капельки росы покрыли лба его цветок,
Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой!
Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной.
И настолько эта башня дивно высока,
Что арканом ей обвили шею облака.
Но на шестьдесят ступеней этой высоты
В шестьдесят годов — как станешь подыматься ты?»
Тот ответил: «Шах да будет вечен! И при нем
Кравчим гурия да будет, а Замзам — вином!
Я мужчина, я привычен к горной крутизне,
И по лестнице не диво подыматься мне.
А вот есть красавица — обликом луна,
Словно горностай султана, словно шелк, нежна:
Но она быка, который двух быков грузнее,
Каждый день на башню вносит на девичьей шее,
Шестьдесят ступеней может с ношею пройти
И ни разу не присядет дух перевести.
Этот бык — не бык, а диво; то не бык, а слон,
Жира своего громаду еле тащит он;
В мире из мужчин сильнейших нет ни одного,
Кто бы мог хоть на полпяди приподнять его;
Но быка того на плечи женщина берет
И на кровлю башни вносит — под высокий свод».