А мечтали
похоже.
И вы не забудьте о нас.
Ничего
не забудьте,
когда вы придёте,
наступите,
станете,
будете.
Расползаются слухи,
будто лава из Этны:
«В моду входят
узкие
брюки!
В моду входят
поэты!
Как встречают их,
боже!
Мода,
что ты наделала?!
В зале
зрителей больше,
чем поклонниц у тенора!..»
Это
слышу я часто.
Поднимаются судьи,
ощущая
начало
«священного» зуда.
Вылезают,
бранясь,
потрясая громами:
ах, мол,
разассонанс
вашу
милую маму!..
Как их вопли навязчивы!
Как их желчь откровенна!..
Вы простите,
товарищи
из тридцатого
века!
Не сдержался я,
хотя держался
месяцы.
Может, зря я вам твержу о мелочах!
Но поймите,
чтО для нас
эти мелочи,
в наших медленных,
бессонных ночах.
Эти мелочи
за горло взять могут.
Эти мелочи
тянутся к ножу...
Если правду говорить в глаза -
мода, -
что ж, считайте:
я за модой
слежу!
Отдаю ей дань
везде,
где возможно.
Повторяю:
продолжайся!
Звучи!..
Если Родину свою любить -
мода, -
с этой модой
смерть меня разлучит!..
Поднимается
поэзия в атаку,
отметая
словоблудие и лесть...
Знаю,
будут мне кричать:
«Опять в дидактику
ты, как прежде,
с головою залез!..
Это слишком...
Брось!..
Это – лишне...
Несъедобная -
для многих -
трава...»
Я спокойно отвечаю:
мне
лично
очень нравятся
высокие слова!..
Можно тьму страниц
заполнить балясами, -
пусть читатель
благоденствует всуе...
Только строки
не затем раскаляются,
чтоб потом на них
жарились глазуньи!
Чтоб взяла их
коленкоровая тина,
чтоб по цвету
подбирались корешки, -
расфасованное
мягонькое чтиво,
бесконечно тепловатые стишки.
Не для этого труда
поэты созданы!..
Но,
с другой стороны,
и я знавал
мастеров
произносить слова
высокие
и карабкаться
по этим словам!
Пробиваться к чину,
должности,
известности,
вылезать из кожи,
воду мутить.
Повторять:
«А я стою за власть
советскую!..»
Думать:
«Мне должны за это
платить!..»
Чёрта с два такие
верят во что-нибудь!
Но в любой кутерьме,
в любые дни,
к сожалению,
они
никак не тонут -
на поверхности
плавают они.
Это
их специальность и призвание.
Но закашляйся,
холуйское враньё!
Для меня
за высокими
словами -
настоящее,
кровное,
моё!
Очень тихое порой,
очень личное,
то летящее
в кипении и грохоте!
То больное до слёз,
то неслышное, -
но
моё,
всегда моё,
до самой крохотки.
Я
высокие слова,
как сына, вырастил.
Я их
с собственной судьбою связал.
Я их,
каждое в отдельности,
выстрадал!
Даже больше -
я придумал их
сам!
Выше исповеди они,
выше лирики...
Пусть бушует в каждой строчке
простор.
Пусть невзрачные тетрадные листики
вместе с хлебом
лягут к людям
на стол!
Чтоб никто им не сказал:
«Угомонись!..»
Чтобы каждый
им улыбкой ответил.
Потому что создаём мы
коммунизм -
величайшую
поэзию
на свете!
Знаю:
будет на земле
от счастья тесно!
Я мечтаю,
что когда-нибудь смогу
не построчно получать,
а посердечно:
хоть одно
людское сердце
за строку.
Да!
Мы – камни
в фундаментах
ваших плотин...
Ход истории
точен и необратим.
Но опять мы встаём
из дымящихся лет,
мы -
живые, как совесть.
Простые, как хлеб.
Молодые,
как самая ранняя рань...
Мы
не верили
в ад.
Мы плевали
на рай!
Мы смеялись над богом!
Сами были богами.
И планета
гудела у нас под ногами...
Каждый день приносил вороха новостей.
Целовали мы тёплых,
сопящих детей.
Уходили из дома
туда, где бои,
веря в сердце своё.
Веря в руки свои...
Сомневались мы?
Да.
Тосковали мы?
Да!
А ещё
называли свои города
именами любимых.
И, жизнь торопя,
открывали
себя,
утверждали
себя!
Выходили со смертью -
один на один...
Да!
Мы – камни
в фундаментах
ваших плотин.
Но у этих спокойных, молчащих камней
было столько
пронизанных радостью дней!
Было столько любви,
было столько мечты!..
Мы
с планетой своей
говорили на «ты».
Нас несли самолёты.
Везли поезда...
Жаль, что времени
нам не хватало всегда!
Что его
никому не давали взаймы...
В землю
благословенную
падали
мы.
Оборвав свою песню,
закончив пути, -
семенами ложились,
чтоб завтра
взойти!
Мы мечтали о том,
как вы станете жить.
И от будущих дней
нас нельзя отрешить.
Мы
спокойны за вас.
Мы
обнять вас хотим.
Мы -
основа.
Фундаменты
ваших плотин.
Я пишу письмо в ХХХ век.
Просто.
Без особенных подробностей...
Слышу:
«Размахнулся человек!..
Эй,
приятель,
не помри от скромности!
Фантазируй!
Мы таких
видали.
Взялся удивлять -
так удивляй!..
Но зачем в тридцатый?
Можно дальше!
Что уж ты
стесняешься?
Валяй!
В пятисотый!
В тысячный!
Чего там?!.
Ну, а если бить наверняка, -
ты б дожил
до будущего года,
пишущий
в грядущие века.
Сможешь?..»
– Я не знаю...
«Так-то,
парень!
Надо разобраться самому.
Твой эпистолярный жанр
забавен,
только он
не нужен никому.
Только он
никем не будет понят.
Ты об этом думал,
человек?..»
Я пишу.
И некогда мне спорить.
Я пишу письмо
в ХХХ
век.
Вы,
счастливые,
живущие в трёхтысячном,
хоть на миг себе представить должны,
как в двадцатом веке -
строгое,
притихшее -
Человечество
глядит в лицо войны...
Почему мне это
иногда видится?
Почему мне в это
иногда верится?..
На последнем берегу -
Человечество...
Позабыты все цари
и все правительства.
Позабыты рассуждения о вечности...
На последнем берегу -
Человечество.
А над миром остальным -
туман стронция.
Никому не повезёт,
не поздоровится.
Надвигается
бескровное месиво...
Речь идёт не о годах.
Речь -
о месяце...
Все мечты о чуде будущем
брошены.
И осталось только прошлое.
Прошлое.
Много прошлого.
Чуть-чуть
настоящего.
Непонятного.
Хрупкого.
Пустячного.
А рассветы загораются
бледные...
Наступает всё последнее.
Последнее!
Вот
последняя весна пришла -
нежная.
Никогда ещё
такой весны
не было!
Никогда ещё
так не цвели ландыши.
И запуталась роса
в травинках радужных.
И в реке -
теплынь.
Течёт река летняя.
Всё последнее,
последнее,
последнее.
Всё кончается.
Конца
дожидается...
А в больнице
мальчишка
рождается.
Не урод рождается -
красавец рождается!
И плюет на всё!