ГЛАВА 11СМЕРТЬ ПАПЫ
Папская область, палаццо Колонна
Мартин V почил в бозе. Как и следовало ожидать, Рим охватило оцепенение. Едва не стало понтифика, город замер, а все его жители, независимо от дохода и убеждений, словно затаили дыхание. Богатые и бедные — все оказались в одной лодке. Ведь папа римский был не просто главой церкви, а полновластным правителем города.
А если бы кто-то сумел взлететь над площадями и домами, над церквями и дворцами и приземлиться на фигурных зубцах каменной стены внушительного палаццо, расположенного между виа Бибератика и базиликой Двенадцати Святых Апостолов Христа, он сразу понял бы, что для одной семьи смерть понтифика обернулась настоящим бедствием. Концом эпохи.
Антонио и Одоардо Колонна из ветви Дженаццано получили немало привилегий, земель и владений, пока их дядя Од-доне руководил Святым престолом. Теперь же братья сидели в одной из множества парадных комнат своего палаццо, растерянно смотрели друг на друга и не знали, что делать дальше. Антонио, старшего из них, казалось, охватила покорность року. Он рассеянно поигрывал кинжалом, то и дело проверяя остроту лезвия, будто собирался проткнуть грудь невидимого врага.
Младший брат и вовсе не представлял, что ждет их в будущем. Он много лез копил деньги, звания и титулы, совершенно не заслуживая их, и теперь боялся в одночасье потерять все. В темных глазах Одоардо читались неуверенность и беспокойство.
— Что же теперь, брат? Что нам делать? Ждать конца? Как вы думаете, есть надежда продвинуть в Святой престол кого-нибудь из нашего рода? — Голос у него дрогнул: Одоардо и сам понимал, насколько мала подобная вероятность.
Подтверждая его худшие опасения, Антонио покачал головой, и длинные темные с проседью волосы упали ему на лицо. Антонио только что вернулся из Салерно: именно там он предпочитал проводить холодные и короткие зимние дни, наслаждаясь теплым морским бризом, румянившим его щеки. Сейчас же на лбу старшего Колонны выступили капли пота. Он убрал кинжал в ножны и откинул назад непослушные волосы.
— Это абсолютно исключено, — сказал Антонио, и его лицо внезапно исказила судорога. — Дядя так хорошо заботился о нашем благополучии, что это разозлило не только знатные дома Рима, но и влиятельных людей из других герцогств и республик. Милан, Венеция, Флоренция готовы драться за возможность стереть с лица земли имя Колонна, лишив нас всех владений и территорий, которые до сих пор служили залогом нашей власти. Даже не надейтесь, брат мой, что кто-нибудь из рода Колонна вернется к Святому престолу.
— Но как же нам защищаться от ненависти и жестокости наших врагов? — растерянно спросил Одоардо.
В глазах Антонио сверкнули молнии.
— Мы должны держаться вместе против всего и всех. К сожалению, — добавил он со вздохом, — это будет непросто. Даже внутри семьи царит разлад. Готов поклясться, что наши кузены — Стефано с одной стороны, Лоренцо и Сальваторе с другой — только и ждут возможности прибрать к рукам наши богатства.
— То есть, по-вашему, у Просперо не получится собрать достаточно сторонников на конклаве? Даже чтобы не дать выбрать папу, открыто выступающего против нас? — взволнованно настаивал Одоардо.
Антонио расхохотался, но смех вышел невеселый.
— Боюсь, вы переоцениваете брата, Одоардо. Он пока всего лишь молодой кардинал-дьякон, и этот пост, кстати говоря, ему тоже обеспечил наш дядя, причем на секретной консистории. Как вы помните, Оддоне только в прошлом году собрался с духом открыто объявить об этом назначении. Нет, Одоардо, тут ничего не поделаешь. Скажу больше: я теперь переживаю за нашу безопасность. Не секрет, что Стефано, Лоренцо и Сальваторе все эти годы чувствовали себя обманутыми. Так что помимо венецианских, миланских, флорентийских и генуэзских кардиналов против нас настроены еще и собственные кузены. Вот почему первое, что я собираюсь сделать, — обратиться к нашим союзникам с просьбой о помощи.
— Вы шутите?
— Вовсе нет! Конти, Каэтани и Савелли верны нам, а крепости, которые я построил за эти годы, обеспечат нам безопасность. Честно говоря, наибольший страх мне внушает Стефано.
— Почему?
— Потому что он взял себе жену из семьи Орсини, наших заклятых врагов! — не в силах совладать с эмоциями, закричал Антонио. — Неужели вы не понимаете?
— Вы правда думаете, что он выступит на их стороне, вместо того чтобы поддержать нас? — Одоардо совсем растерялся.
— Я не уверен, но исключать такую опасность нельзя.
Младший Колонна сел, а точнее, рухнул на деревянный стул с изящной резной спинкой и в отчаянии закрыл лицо руками.
— Все пропало, — пробормотал он еле слышно.
— Это еще неизвестно… — приободрил его Антонио.
— Вы что-то придумали? — воскликнул Одоардо, и в глазах у него затеплился огонек надежды.
Старший брат пристально посмотрел на него, будто намеренно медля с ответом. Он знал, что его затея рискованна. Но какие еще варианты остаются? Не сдаваться же на милость врагов. Ясное дело, те не проявят ни малейшей жалости.
Антонио долго ломал голову, отчаянно выискивая путь к спасению, и наконец вдалеке забрезжил слабый свет. Конечно, решение не идеальное, но за неимением другого придется поставить на карту все разом.
Он вздохнул.
— Говорите… — умоляюще протянул Одоардо.
Антонио снова достал из ножен кинжал и принялся поигрывать острым лезвием. А потом неожиданно произнес, направив оружие в сторону брата:
— Я ошибаюсь или казна Святого престола находится в нашем палаццо? Это, случайно, не наводит вас на мысли?
ГЛАВА 12ОПАСНЫЙ РАЗГОВОР
Милетское герцогство, замок Порта-Джовиа
— Неужели вы не понимаете? Вот уже четыре года вы держите меня взаперти в этой каменной темнице, которую упорно называете замком, и до сих пор не удостоили ни единым взглядом! Каждую ночь я молю Бога, чтобы он побудил вас прийти ко мне, но наутро моя постель по-прежнему холодна, словно здешняя бесконечная зима! Зачем вы взяли меня в жены, если и дотронуться до меня не желаете? — На глазах у Марии Савойской выступили слезы. Она сдержала их, призвав на помощь всю свою ярость. — Сколько раз я умоляла вас поговорить со мной, дать мне почувствовать, что и в этой каменной могиле можно жить! Неужели вы не понимаете, что я готова умереть, лишь бы услышать от вас доброе слово и добиться простой ласки? Как вы можете быть таким жестоким?
Филиппо Мария Висконти смотрел на свою молодую супругу с безжалостным равнодушием. Он не понимал, на что надеялась эта женщина: она не отличалась ни красотой, ни даже очарованием. Герцога уверили, что Мария невероятно набожна, и этого ему было достаточно. Вот уже четыре года она обитала в замке Порта-Джовиа, но привычки Филиппо Марии оставались неизменными. Висконти держал супругу взаперти в одной из башен, лишь изредка заглядывая проверить, жива ли она еще. В глубине души он надеялся, что рано или поздно она умрет от тоски и одиночества. Филиппо Мария женился исключительно по расчету, и хотя тесть постоянно спрашивал о здоровье и благополучии своей дочери, герцог не чувствовал себя чем-то обязанным старику. Приданное которое тот дал за жалкой девицей, не принесло ни богатства, ни земель. А что до союза с Амадеем Савойским, то и от него толку оказалось немного: одни разговоры и никакой существенной помощи за четыре года, если не считать пары мелких схваток, на которые Амадей отправил в поддержку Нисконти слабенькие, наспех собранные отряды.
— Я ничего не должен вам объяснять, мадонна. — холодно бросил герцог. — Приходить в вашу постель или нет мое решение. Если я этого не делаю, значит, у меня есть на то причины, а больше вам знать не следует.
— Да как вы смеете говорить со мной в таком тоне?! — возмутилась Мария. — Я из рода герцогов Савойских! Мой отец — король! Во время венчания вы перед лицом Господа поклялись сделать меня своей женой. Вы же знаете, что отсутствие супружеских отношений — законное основание для признания брака недействительным. Если я расскажу об этом…
Герцог неожиданно ринулся к Марии, опираясь на костыли, и через мгновение уже был рядом. Он схватил ее за плечо, уронив на землю одну из своих палок, и резко ударил супругу по щеке. Женщина упала на кровать, и герцог навалился на нее сверху, тяжело дыша.
— Что же вы никак не успокоитесь? Хотите, чтобы я совокуплялся с вами? Думаете, я на это не способен? — придавив бедняжку всем своим весом, прохрипел Филиппо Мария и рванул на ней платье.
Мария пыталась отбиваться, но герцог уже обнажил ее грудь. Герцогиня вскрикнула, и супруг, красный от злости, зажал ей рот рукой:
— Тихо, замолчите! Если осмелитесь разговаривать или, хуже того, снова угрожать мне, то. Богом клянусь, отведаете моего кнута. Я уже отрубил голову своей первой жене, легко разделаюсь и с вами! Так что, мадонна, постарайтесь не расстраивать меня, понятно?
Будто желая навеки вбить в голову непослушной супруги эти слова, герцог навалился на нее еще сильнее, и лицо Марии начало приобретать синеватый оттенок. Поняв, что женщина вот-вот лишится чувств, Филиппо Мария остановился. С невероятным усилием он сполз с нее, прокатился по постели, точно бочонок, и растянулся на спине. Постепенно герцог сумел придвинуться к краю кровати и дотянуться до костыля.
Вцепившись в него правой рукой и уперев основание в пол, Филиппо Мария подтянул вторую руку и кое-как поднялся на ноги, тяжело переводя дух. Почувствовав в себе достаточно сил, герцог захромал ко второму костылю, который валялся на полу. Что до Марии, то она не двигалась и не произносила ни слова. Герцог слышал лишь ее тяжелое дыхание, которое будто вторило его собственному, пока он пытался поднять костыль с пола. Висконти выругался про себя, проклиная страдания, которые ему приходилось терпеть, выполняя самые простые действия. Чертовы ноги! Будь его воля, он давно переломал бы их! Он отчаянно ненавидел себя за врожденные увечья: не настолько тяжелые, чтобы приковать его к постели, но и не настолько легкие, чтобы счесть их обычным недостатком внешности.
Филиппо Мария издал звериный рык.
От этого сразу стало легче. Злость выплеснулась наружу, будто фонтан крови из открытой раны. Герцог засмеялся и снова взглянул на несчастную женщину, которая смотрела на него растерянно, но в то же время со жгучей ненавистью.
— Ни слова! — рявкнул Филиппо Мария, теперь уже твердо стоявший на ногах благодаря костылям. — Если не хотите оказаться на дне Навильо-Гранде с перерезанным горлом!
Аньезе смотрела на Бьянку Марию и не могла нарадоваться очарованию собственной дочки. Одетая в теплое шерстяное платьице, девочка радостно носилась по двору замка Аббья-те. За плечами у нее развевалась меховая накидка, придающая девочке вид крошечной великосветской дамы. Бьянка Мария обладала бледной алебастровой кожей, румяными щечками и умными живыми глазами, которые сверкали так, словно хотели вобрать в себя весь зимний свет, лившийся с перламутрового неба. На улице стоял мороз, устилавшие двор камни покрылись слоем снега, но Бьянка Мария, невероятно довольная, продолжала кружиться под падающими снежинками. Она поймала несколько белых звездочек и побежала показать их матери, но когда маленький кулачок раскрылся, внутри оказались только капли воды.
— Мама! Куда же делись снежинки? — воскликнула девочка, широко распахнув огромные зеленые глаза, которые были выразительнее слов.
Аньезе обняла дочь:
— Они растаяли, Бьянка. Тепло твоих пальчиков превратило их в воду. — Мать взяла девочку за руки и закружилась вместе с ней, приговаривая: — Ты красавица, малышка моя.
— А когда придет папа? — спросила та с лукавой улыбкой.
— Скоро. Но сейчас мы поднимемся наверх и попьем чего-нибудь горячего, хорошо?
— Да! — закричала девочка.
Аньезе повела дочь через арку внутреннего двора, а потом по ступенькам на второй этаж.
Наконец они оказались в просторной гостиной, освещенной теплым светом десятков свечей в кованых люстрах. В центре зала уже ждал накрытый стол. На белой кружевной скатерти возвышались разноцветные пудинги, имбирное печенье, башни из блинчиков, бисквиты, а посередине стоял поднос, полный засахаренного миндаля и звездчатого аниса. Кубки с пряным вином и горячими отварами из трав и лепестков роз распространяли чудесный аромат.
Виночерпий и стольник стояли рядом, готовые прислуживать во время трапезы. Бьянка Мария со всех ног кинулась к столу и забралась на стул.
Аньезе было приятно видеть дочь такой довольной и проголодавшейся, но все же она мягко заметила:
— Бьянка Мария, что за поведение, дорогая? Неужели тебя воспитывали варвары?
— Вы хотите сказать, гельветы[10]? Или германцы? Или те народы, которые победил Гай Юлий Цезарь и потом написал об этом в «Записках о Галльской войне»?
— Святые угодники, Бьянка Мария! Не надо, пожалуйста, сейчас хвастаться познаниями в истории, — строго заметила Аньезе. — Я хочу сказать, что сначала, прежде чем нестись к сладостям как угорелая, следовало дождаться матери. Разве я слишком многого прошу?
Девочка соскользнула со стула, подбежала к Аньезе, раскинув в стороны маленькие ручки, и обхватила ее колени. Женщину растрогало это внезапное проявление любви. Ее всегда поражали доброта и непосредственность Бьянки Марии.
— Ну-ну, — сказала она, поднимая личико девочки за подбородок. — Давай хотя бы снимем накидку и повесим сушиться. — Аньезе расстегнула золотую брошь, усыпанную драгоценными камнями, и сняла с дочери накидку из волчьего меха. — Давай сюда шапочку, — продолжила она, стягивая с малышки головной убор, и копна рыжевато-каштановых волос рассыпалась по плечам девочки, сверкая, будто расплавленная медь.
Тем временем Лукреция Алипранди, самая преданная камеристка из ближайшего окружения Аньезе, подошла помочь с одеждой Бьянки Марии.
— Позвольте мне, ваша светлость, — сказала Лукреция.
— Благодарю вас, моя милая, вы всегда так добры и внимательны, — ответила хозяйка, протягивая ей вещи дочери. Ведя девочку за руку к накрытому столу, она добавила: — Напомните мне позже поговорить с вами.
— Как прикажете, ваша светлость, — отозвалась Лукреция.
— Есть одно деликатное дело, которое я хочу поручить вам, — загадочно сообщила Аньезе.
Камеристка поклонилась и исчезла так же незаметно, как и появилась.
Аньезе опустилась на стул и, рассеянно следя, как стольник накладывает сладости на тарелку Бьянки Марии, продолжила думать о миссии, которую собиралась поручить Лукреции. Женщина понимала, что наверняка беспокоится зря. Однако равновесие, на котором покоилось благополучие самой Аньезе и ее дочери, было слишком шатким.
ГЛАВА 13КОНКЛАВ
Папская область, базилика Святой Марии над Минервой
Кардинал Габриэле Кондульмер чувствовал, что происходит нечто странное. Многих не хватало на этом конклаве. Он не видел в церкви Святой Марии над Минервой ни Луи Алемана, ни Генри Бофорта. И отсутствовали явно не только они.
Папа внезапно умер, и Рим осиротел. Ощущение потерянности охватило город. Возможно, дело было в том, что именно Мартин V положил конец Великому расколу, а может, все помнили, с каким великодушием он принял в лоно церкви последних антипап. Ну и кроме того, почивший папа, хоть и обогатил всех своих родственников без зазрения совести, терпеливо и самоотверженно трудился над восстановлением города.
Словом, без понтифика Риму приходилось трудно, а значит, кардиналам следовало поторопиться, невзирая на сложность задачи. Интересно, сыграет это ему на руку или нет, размышлял Габриэле Кондульмер. Ответа он не знал, но не сомневался, что его двоюродный брат хорошо потрудился за прошедшие три года. Как, впрочем, и сестра, да и вся Венеция. Из собравшихся на конклав кардиналов не меньше половины намеревались отдать свой голос за Габриэле.
Антонио подошел к кузену и коротко шепнул:
— Мы уже очень близки к цели.
Однако поверить в это было непросто. Прокручивая в голове события последнего времени, кардинал не слишком высоко оценивал свои шансы стать папой. Конечно, кузен не зря плел свои бесконечные интриги: значительная часть участников конклава перешла на сторону Габриэле. Некоторые согласились отдать свой голос Кондульмеру ради Венеции, другие просто считали его меньшим из зол. В числе последних был и декан Коллегии кардиналов Джордано Орсини. Антонио Панчьера заявил о своей верности Венеции еще четыре года назад, когда Полиссена встретилась с ним в церкви Сан-Николо-деи-Мендиколи, и с тех пор его отношения с окружением Габриэле становились лишь крепче. Поддерживал Кондульмера и Альфонсо Каррильо де Аль-борнос, да и некоторые другие. По подсчетам Габриэле, он мог рассчитывать на голоса почти половины кардиналов: шести из тринадцати. Значит, хотя бы в список кандидатов его имя попадет.
Несомненно, рассуждал Кондульмер, Просперо Колонна тоже пытается привлечь кардиналов на свою сторону. Однако его положение довольно шаткое: Просперо — племянник предыдущего папы, а потому против него настроены все знатные семьи Рима. И заодно — некоторые из родственников, полагающих, что Мартин V незаслуженно их обделил. Кроме того, вне зависимости от подсчетов, Колонна едва ли обладает достаточной духовной целостностью и опытом, чтобы рассчитывать на Святой престол. Он еще слишком юн, так что для него будет удачей получить папу, который хотя бы не будет слишком враждебно настроен по отношению к нему и его родне. Так что же? Получается, Просперо тоже может поддержать Габриэле? Несмотря на то, что все считают их противниками?
Кондульмер покачал головой, глядя, как кардиналы в пурпурных мантиях обмениваются цепкими подозрительными взглядами.
Все собравшиеся хорошо знали, что, согласно апостольской конституции Ubi periculum, учрежденной Григорием X, останутся взаперти в церкви до тех пор, пока не выберут нового папу большинством голосов. На протяжении долгого времени голосования домом для каждого из них станет тесная келья, куда еду будут подавать через окошко. Конечно, Констанцский собор немного смягчил правила проведения конклава, но не слишком. По прошествии трех дней кардиналам полагалось перейти на один прием пищи, а через пять дней им будут давать только хлеб и воду. Подобная перспектива никому не казалась особенно привлекательной.
В ризнице поставили стол с урной, куда каждый должен был опустить листок со своим решением.
Габриэле прогуливался по галерее, окружающей внутренний двор церкви, и уже хотел удалиться в келью, чтобы спокойно поразмыслить, как вдруг к нему подошел Антонио.
— Колонна проголосует за вас, — сообщил кузен, глядя ему прямо в глаза. — Завтра утром вы станете папой.
Габриэле утратил дар речи.
— В самом деле? — недоверчиво пробормотал он наконец.
— Вне всяких сомнений. Пойдемте подписывать обязательства.
Они вернулись из церковного двора в ризницу. Габриэле увидел кардиналов, бродивших там, будто привидения. Ярко-красные сутаны пламенели в отблесках расставленных повсюду свечей. В полутьме мелькнула улыбка Антонио Панчьеры, торжественное лицо Джордано Орсини, злобные огоньки в испуганных глазах Лучидо Конти.
Габриэле направился к столу, чтобы поставить свою подпись под теми обязательствами, которые он обещал взять на себя в случае избрания папой, но тут к нему подошел кардинал Чезарини — человек выдающегося ума, ярый защитник папства во время Великого раскола, утонченный богослов, выпускник Падуанского университета. Этот крупный статный мужчина обладал на удивление высоким и вкрадчивым голосом. Впрочем, Кондульмера поразило не это, а его слова.
— Кардинал, — прошептал Чезарини, — получены сведения, что братья Колонна намерены захватить казну Святого престола.
— Что?! — переспросил Габриэле, не веря собственным ушам.
ГЛАВА 14ШАНТАЖ
Папская область, базилика Святой Марии над Минервой
— Информация верна, — подтвердил кардинал Чезари-ни. — Братья Колонна из ветви Дженаццано боятся, что новый понтифик отберет земли и титулы, которые им даровал Мартин Пятый.
— Но это безумие! — воскликнул Габриэле намного громче, чем намеревался.
Джулиано Чезарини прижал палец к губам, но не смог сдержать невольный смешок.
— Будьте сдержаннее, кардинал, мы же все-таки в церкви.
Габриэле перешел на шепот:
— Но как они собираются это сделать?
— Пойдемте со мной, — тихо ответил кардинал. — Здесь слишком много глаз. И ушей. — Он подхватил Кондульмера под руку и практически потащил за собой.
Два кардинала вышли в галерею, обрамляющую внутренний двор. Вечерние сумерки затягивали небо, лишь последние всполохи заката еще дарили слабый свет. Чезарини подошел к двери, которая вела в кельи, и открыл ее.
— Куда вы меня ведете? — спросил Габриэле, не понимая, каковы намерения старого кардинала.
— Туда, где нас никто не услышит. Все остальные сейчас в ризнице. — Чезарини открыл дверь отведенной ему кельи. — Заходите, — пригласил он.
— Но я не могу, — возразил Габриэле. — Правила апостольской конституции строго воспрещают беседы в кулуарах!
— Заходите! — повторил Чезарини тоном, не терпящим возражений. — По-вашему, свод Ubi periculum предусматривает кражу казны Святого престола? — Не говоря больше ни слова, он втащил Кондульмера в свою келью.
Габриэле присел на узкую скамью, служившую кроватью, а Чезарини плотно прикрыл дверь.
— Вы не представляете, что сейчас творится!
— Допустим, — согласился Кондульмер. — Однако это не отменяет того, что мы с вами совершаем ужасное преступление.
Чезарини сделал глубокий вдох.
— Далеко не столь ужасное, как захват казны.
— Неужели они на это решились! — вскричал Габриэле, не в силах осознать услышанное.
Чезарини рассмеялся:
— Ну, верите вы или нет, но так и есть, мой дорогой друг. Подумайте сами. Папа Оддоне Колонна, царствие ему небесное, как все мы знаем, жил в семейном палаццо и по этой причине перенес туда казну Святого престола. А что надежнее для обеспечения собственного будущего, чем шантаж нового понтифика? Племянники Мартина Пятого хорошо придумали, нечего сказать! Кардинал Просперо Колонна утверждает, что глубоко поражен произошедшим, но я уверен, что на самом деле он радуется как ребенок. Случившееся послужит нам всем хорошим уроком.
— Может, они вернут казну, когда мы выберем нового папу?
— Честно говоря, не похоже. Колонна позаботились о том, чтобы поставить нас в известность, сообщив все кардиналу-протодьякону еще до начала конклава.
— Вы имеете в виду монсеньора Лучидо Конти?
— А у нас есть другой кардинал-протодьякон?
Вот почему у него был такой сердитый вид, подумал Габриэле Кондульмер.
— В любом случае, — продолжил кардинал Чезарини, — не похоже, что их действия навредят вам.
— Что вы хотите сказать?
— Что ваши шансы быть избранным необыкновенно высоки.
— Откуда вы знаете? — спросил Габриэле. Вся эта канитель ужасно надоела Кондульмеру: похоже, все вокруг осведомлены лучше него.
— Право, кардинал, не считайте меня глупцом. Колонна вне игры, у Орсини не хватает сторонников, а ваш кузен носит фамилию Григория Двенадцатого, который был папой до Мартина Пятого, поэтому никто не выберет его понтификом. Особенно в свете недавних событий. Три папы, помните?
— Но мой дядя отрекся! Во благо Римской церкви!
— И Господь, несомненно, воздал ему за это. Так или иначе, что сказать об остальных? Антонио Панчьера, Бранда Кастильоне и Альфонсо Каррильо де Альборнос слишком пожилые; уже чудо, что они смогли прибыть сюда. Конечно, им совершенно не с руки тянуть время. Жан де ла Рошталье был назначен патриархом Константинополя антипапой Иоанном Двадцать Третьим, а это все равно что первородный грех. Лучидо Конти внушает всем страх из-за своего инквизиторского прошлого, а Антонио Казини тоже был слишком близок к антипапе.
— Хорошо, — согласился Кондульмер. — Но почему тогда не кардинал Альбергати? Или, что еще лучше, не вы?
— У Альбергати нет сторонников, а я, сказать по чести, совершенно не желаю становиться папой. Одна мысль о возможном избрании приводит меня в ужас. Так что уверяю вас, и готов дать письменное обязательство: завтра утром я первым делом проголосую за вас.
Кондульмер был поражен. Значит, это правда. Прежде он не воспринимал всерьез идею возглавить Святой престол. Конечно, в Венеции все только об этом и говорили, да и сам он трудился над заключением всевозможных союзов, а шпионы и послы из его родного города давно подкупили всех, кого можно было подкупить. Подготовка к завоеванию Рима велась несколько лет, но при жизни Мартина V пост папы казался невероятно далеким. Теперь же кардинал Кондульмер находился в одном шаге от победы на самых почетных выборах в мире.
Габриэле кивнул в ответ на слова Чезарини. Что еще ему оставалось?
— Мне нужно идти, — сказал он. — Если кто-то застанет нас здесь, весь конклав могут объявить недействительным.
Кардинал Чезарини вновь не сдержал улыбки и беспечно возразил:
— Вряд ли. Кого вы боитесь? Думаете, кому-то хочется оставаться здесь дольше необходимого? Завтра утром вы будете папой! — твердо заявил он. — И да поможет вам Господь!
Кондульмер пребывал в смятении. Теперь он понял, что имел в виду кардинал. Роль понтифика дает неограниченную власть, но сможет ли взошедший на престол воспользоваться ею? Если Чезарини говорил правду, то братья Колонна действительно перешли все границы.
— Я должен идти! — снова воскликнул Габриэле. Он поднялся и подошел к двери. — Не вздумайте следовать за мной!
Прежде чем выйти из кельи, Кондульмер убедился, что коридор пуст. Затем осторожно закрыл за собой дверь, а кардинал Чезарини тем временем вновь разразился смехом.
Еле дыша, Габриэле пересек узкий коридор, по обеим сторонам которого располагались ряды келий с тонкими перегородками. Он снова оказался во внутреннем дворе, а оттуда прошел в ризницу. Когда кардинал приблизился к столу, где разложили листы с текстом обязательств будущего папы, сердце у него бешено колотилось. Габриэле знал документ наизусть, а потому обмакнул гусиное перо в чернила и без колебаний поставил подпись. Затем он отправился в свою келью и растянулся на койке.
Сон не шел, и Кондульмер провел всю ночь в мучительном волнении, ожидая восхода солнца. То, о чем он так долго мечтал, вот-вот должно было стать реальностью. В его воображении происходящее принимало форму угрожающей черной волны, которая могла смыть любые его стремления. От мыслей о том, что принесет с собой избрание папой, об известиях, полученных от Чезарини, о краже казны Святого престола, о многочисленных врагах, которые не замедлят начать жестокую борьбу против него, Габриэле едва не лишился чувств.
Впервые в глубине души он осознал, что восхождение на престол понтифика может стать худшим событием в его жизни.
Кондульмер в очередной раз заворочался на узком ложе в темной келье, освещенной лишь огарком свечи. Стирая капли пота со лба, он ждал наступления утра.
ГЛАВА 15 КОНДОТЬЕР
Венецианская республика, Тревизо, замок Карманьолы
Пьер Кандидо Дечембрио добрался до цели своего путешествия. Карета без гербов с опущенными шторами въехала в ворота замка Карманьолы в Тревизо. Пройти проверку на въезде в город оказалось совсем несложно. Дечембрио предъявил фальшивые бумаги, добытые для него герцогом, согласно которым он был мелким аббатом. Длинная ряса и угрюмое выражение лица довершили дело.
Он вылез из кареты и продолжил путь в сопровождении двух гвардейцев. Пройдя по узким коридорам, едва освещенным тусклыми огнями факелов, Пьер Кандидо оказался в скудно, по-спартански меблированном зале: грубо сколоченный стол; несколько стульев, кое-как расставленные вокруг; одна-единственная кованая люстра с огоньками свечей. Высокие своды и мощные каменные стены оставались холодными, несмотря на кроваво-алый огонь, потрескивающий в камине.
Ожидая Карманьолу — по всей видимости, занятого очень важными делами, — Дечембрио размышлял, не слишком ли сильно он рискует, вновь приехав сюда. Прошло уже немало времени с тех пор, как герцог приказал ему вести переговоры с венецианским кондотьером с целью замедлить его наступление. Ситуация сложилась довольно странная: хотя Филиппо Мария Висконти и выгнал своего верного военачальника самым унизительным образом, но все же не забыл о нем. Карманьола же, в свою очередь, выплеснув злость на поле боя, пока одерживал над миланцами одну победу за другой и укреплял положение Венеции, теперь, похоже, чувствовал ту же странную смесь привязанности и ностальгии. Именно поэтому он не спешил продолжить наступление, чем навлек на себя подозрения дожа и Совета десяти. Зная обо всем этом, Дечембрио в последние месяцы дрожал от страха всякий раз, когда ехал на встречу с Карманьолой. Советника герцога вообще нельзя было назвать отчаянным смельчаком. Поэт, словесник и правовед, отличный знаток древнегреческого и латыни, выпускник Павийского университета, он смог добиться самого высокого положения при дворе Висконти. Писатель и философ, невероятно преуспевший в хитроумном искусстве компромисса и дипломатии, он как нельзя лучше подходил для непростых переговоров вроде тех, что герцог вел с Карманьолой, пытаясь добиться передышки в изматывающей войне с Венецией. Суть просьбы Филиппо Марии состояла в следующем: создавать видимость военных действий между двумя городами, но на самом деле не вести их вовсе или хотя бы не наносить серьезного урона Милану. Добиться подобного результата было сложно, и ресурсов для этого требовалось немало.
Дечембрио тяжело вздохнул. Монашеское одеяние ужасно раздражало его, но выбора не было. Заявиться сюда в качестве советника герцога было равносильно смерти, так что маскарад представлялся неизбежным. Все еще ожидая Карманьолу, Дечембрио почесал широкий подбородок. Ему давно пора было побриться и очень хотелось принять горячую ванну. Но, глядя на крайнюю скромность обстановки замка, он сомневался, что встретит теплый прием в этих негостеприимных стенах.
Размышления Дечембрио прервало появление Карманьолы, одетого со всей возможной элегантностью: дублет цвета обожженной глины, темно-зеленая куртка-колет, узкие двухцветные штаны-чулки. Капитан был тщательно выбрит: кожа выглядела идеально гладкой, а круглое лицо походило на полную луну — явный признак того, что в последнее время он не терпел лишений на поле боя. Тело его также было отнюдь не худощавым: мягкая тучность выдавала приверженность к обильным пирам и расслабленному времяпрепровождению.
Словом, если Франческо Буссоне по прозвищу Карманьола и мучила совесть по поводу его двойственного положения, то внешне он этого никак не проявлял.
— Дечембрио, признаюсь, видеть вас в монашеском одеянии невероятно забавно! — весело произнес кондотьер. — Эта радость привнесла луч света в череду моих горьких дней.
— Ваша светлость, надеюсь, вы поделитесь со мной своими печалями и я смогу облегчить ваши страдания от имени герцога, — слащаво произнес советник.
Он знал, что Карманьола отличается довольно переменчивым нравом и показная веселость может в один миг обернуться приступом ярости, стоит вояке разозлиться из-за какой-нибудь мелочи. Дечембрио надеялся, что до этого не дойдет.
— Сомневаюсь, что слова отменного лгуна Филиппо Марии Висконти могут обрадовать меня, но слушаю вас. Только хочу напомнить, что у Венеции есть подозрения: у Совета десяти повсюду шпионы, а дож каждый день спрашивает меня через своих посланцев, почему я никак не нанесу противнику решающий удар, — сообщил Карманьола, изогнув губы в горькой усмешке.
— Его светлость герцог Миланский уверяет, что вы можете рассчитывать на любую поддержку с его стороны…
— Да плевать мне на его уверения, Дечембрио! — перебил Карманьола, ударив кулаком по столу. — Знаете, чем мне помогут бесконечные обещания, когда мою голову сунут в петлю? Да ничем! Так что говорите по делу, или, Бог свидетель, я прикажу гнать вас пинками отсюда до самого замка Порта-Джовиа.
Советник герцога с видимым трудом сглотнул. От неожиданной вспышки гнева Карманьолы у него перехватило дыхание. Затем он осторожно продолжил:
— Как я уже сказал, Филиппо Мария Висконти намерен щедро отплатить вам за выжидательную тактику. Именно поэтому он отправил меня передать вот это. — Дечембрио извлек из-под рясы тяжелый кожаный мешочек и со звоном бросил его на стол. — И еще вот это, — добавил он, протягивая Карманьоле пакет с печатью герцога.
Франческо Буссоне глубоко вздохнул. Потом усталым жестом поднял мешочек и взвесил его на ладони.
— Сколько? — коротко спросил он.
— Пятьсот дукатов.
— И я должен радоваться?
Дечембрио начинал терять терпение, но твердо знал, что этого ни в коем случае нельзя показывать. Сохраняя невозмутимое выражение, он произнес самым примирительным тоном, на какой только был способен:
— Ну, большинство обрадовалось бы.
— Но не я! — презрительно бросил Карманьола. — Вы знаете, как ваш герцог поступил со мной, не правда ли?
— Я слышал об этой истории… — осторожно ответил Дечембрио.
— Ну раз вы слышали, то отлично понимаете, что пятьсот дукатов следует расценивать лишь как задаток в счет гораздо больших сумм в будущем.
— Безусловно.
— В любом случае, — продолжил Карманьола уже более спокойным тоном, — я не могу сказать, что эти деньги совсем не доставили мне удовольствия. А здесь что? — спросил он, срывая печать и доставая пачку сложенных листов.
— Если соблаговолите прочитать… — начал Дечембрио.
— И не подумаю! Сами читайте! — С этими словами капитан швырнул письмо собеседнику, а сам повернулся к нему спиной и направился к камину.
Листы разлетелись в холодном воздухе зала и упали на пол. Дечембрио нагнулся, подбирая их один за другим. Воспользовавшись тем, что Карманьола не видит его, он позволил себе осуждающе покачать головой. Конечно, лишь на мгновение. Собрав страницы письма, советник герцога принялся воодушевленно читать:
— Его светлости Франческо Буссоне…
— Пропустите любезности и переходите к делу! — оборвал его Карманьола.
Дечембрио в очередной раз сдержал раздражение и продолжил читать:
— Я пишу вам этим морозным зимним утром, зная, что у вас немало причин таить на меня обиду, но все же верю, что вы не забыли, какой важный вклад я привнес в получение вами богатства и славы. Безусловно, военная доблесть — исключительно ваша заслуга, однако средства, на которые вы вели эти битвы, а также дарованные вам титулы, земли и богатства, включая деньги, что я передаю вам сегодня через верного советника, — все это обеспечил я. Позвольте также напомнить о взаимопонимании, что царило между нами, пока досадные недоразумения не отдалили нас друг от друга. Таким образом, я обращаюсь к вам с просьбой еще немного потянуть время и воздержаться от наступления на Милан. Пусть вы и злитесь на меня, но по-прежнему любите город, который принял вас с распростертыми объятиями и в который вы, возможно, захотите вернуться, чему я был бы несказанно рад. Поскольку мы оба не любим пустых разговоров, помимо пятисот дукатов я прилагаю официальный акт передачи собственности, составленный моими нотариусами. Согласно этому документу вы становитесь владельцем всех земель в окрестностях Паулло — городка удивительной красоты, — и это, несомненно, смягчит ваш воинственный нрав. Итак, я надеюсь, вы не станете продолжать наступление и найдете способ продлить бездействие, а также по возможности отказывать в содействии венецианскому флоту и войскам Кавалькабо, которые готовят поход на Кремону. Уповая на ваше давнее благорасположение, шлю вам мои наилучшие пожелания… И так далее, — быстро закончил Дечембрио, помня, что Карманьола не любит витиеватых любезностей.
— Однако! Каким стратегом стал наш герцог Миланский, не правда ли? — насмешливо протянул Карманьола. Он стоял спиной к Дечембрио и смотрел на пламя в камине. — Значит, он меня покупает. Деньгами и землями. Знает мои слабости, нечего сказать. Всегда знал. И мне остается только рукоплескать его беспринципной хитрости. Сначала он гонит меня из Милана, потому что я будто бы получил слишком большую власть, а теперь держит меня на привязи, точно собаку, подкидывая вкусные косточки.
После этого военачальник надолго замолчал.
Советник герцога не знал, как себя вести, но рассудил, что лучше пока сидеть тихо. Опыт подсказывал, что в такие моменты никакие увещевания не помогут, а то и навредят. Поэтому он сохранял молчание. Советник герцога смотрел на широкую спину кондотьера и мысленно молил, чтобы тот скорее принял решение.
Дечембрио прекрасно знал, что от этого зависит судьба всего герцогства.
ГЛАВА 16СОМНЕНИЯ И СТРАХИ
Папская область, базилика Святой Марии над Минервой
Всю ночь Габриэле не сомкнул глаз. Ужасно болела спина, но мучительнее всего было ожидание. Время текло невыносимо медленно. Казалось, рассвет никогда не наступит. Неизвестность мучила кардинала.
Посреди ночи Кондульмер решил зажечь свечу, встал на скамейку для коленопреклонения и начал молиться. Размеренный шелест знакомых слов, выстраивающихся в привычный, раз и навсегда заданный ритм, принес ему облегчение, отдалив беспокойные мысли, которые в последнее время не покидали его. С первыми лучами зари, когда бледный солнечный свет наконец проник в окошко под потолком кельи, Габриэле поднялся с колен. Он снял ночную холщовую рубаху, взял кувшин с водой и наполнил железный таз для умывания. Окунув лицо в ледяную жидкость, он надолго замер, хотя в кожу, казалось, впились тысячи иголок. Кондульмер вымыл руки и ноги, вытерся куском ветоши и оделся. Облачение составляли алая сутана из шелкового муара, туфли с золотыми пряжками и красный берет.
Наконец Габриэле покинул келью.
Пройдя по коридору, он открыл дверь и вышел в галерею, окружающую внутренний двор. Холодный утренний воздух обжег, будто пощечина, но Кондульмер все равно с удовольствием вдохнул его после замкнутого пространства узкой кельи. В ризнице Габриэле поприветствовал своего кузена и вместе с ним стал ждать остальных кардиналов, которые постепенно появлялись один за другим. Лица у них были усталыми, но спокойными. Если собравшиеся и переживали, то лишь из-за отсутствия привычного комфорта и скромности жилища. Всем своим видом кардиналы давали понять, что такая обстановка абсолютно не соответствует их положению, однако ответственный выбор, который предстояло сделать, похоже, никого особенно не беспокоил. Кондульмер позавидовал спокойствию конклава.
Утренняя служба прошла для Габриэле будто в тумане. Он слушал молитвы, подпевал гимнам, но в церкви находилось только его тело, а разум словно впал в небытие, отказываясь осмыслить сведения, полученные накануне. Взгляд Кондульмера застыл на деревянных сводах потолка, обоняние сосредоточилось на резком запахе ладана; кардинал отрешенно потирал руки, следуя размеренному ритму богослужения.
Все это помогло ненадолго забыть о происходящем. Бесконечное ожидание, надежды и подсчеты, советы и интриги ужасно вымотали Габриэле.
Если хорошо подумать, он не мог расслабиться с того самого дня, когда узнал в доме сестры от Антонио, Полиссены и Никколо, что именно ему предстоит стать следующим венецианцем во главе Святого престола.
По окончании мессы кардиналам предложили вновь разойтись по кельям, чтобы иметь возможность предаться размышлениям, прежде чем сделать окончательный выбор.
Всем раздали бюллетени.
Примерно через два часа кардиналы опять собрались в ризнице церкви Святой Марии над Минервой, и каждый бросил свой листок в урну. Как только голоса были собраны, старший из кардиналов-дьяконов подошел к столу и начал вынимать бюллетени, читая вслух написанные на них имена. Каждое из них звучало предвестником будущего, гулко отдаваясь в висках.
Дальнейшие события окончательно лишили Кондульмера дара речи. Он встретился взглядом с кардиналами, стоявшими вокруг него, но по-прежнему ничего не понимал. Габриэле не мог ошибиться даже при желании, однако что-то было не так.
Каждый из присутствующих сделал выбор. И каков итог?
ГЛАВА 17 ЛУКРЕЦИЯ
Миланское герцогство, замок Аббьяте
Лукреция сомневалась, что это хорошая идея. Но раз Аньезе дала приказ, его надлежало выполнить. В общем-то, камеристке уже не раз доводилось слышать подобные просьбы. Лукреция снова и снова пыталась убедить госпожу, что, по ее скромному мнению, герцог безумно влюблен в Аньезе и ей совершенно не стоит беспокоиться из-за Марии Савойской. Несчастная герцогиня из Пьемонта томилась в башне замка Порта-Джовиа без малейшей надежды на спасение, умерщвляя плоть и душу молитвой. Но Аньезе, похоже, по-настоящему страдала.
Так что Лукреция, следуя указаниям госпожи, занялась приготовлением имбирного отвара. Она хорошо знала, что этот напиток возбуждает чувственность. В свое время Лукреция изучала свойства различных трав и теперь могла приготовить любые снадобья и настои. Ей было известно, как получить средство, успокаивающее нрав, придающее силы или вызывающее недомогание, а то и смерть, если необходимо.
Все эти секреты она с самых юных лет узнала от матери. Лукреция хорошо помнила пересуды, будо Лаура Алипранди ведьма. Однако, несмотря на глупые разговоры, никто не решался и пальцем тронуть мать Лукреции, ведь та была камеристкой и жила в замке. Тем не менее ореол мрачной тайны неизменно окружал Лауру, и она, не стремясь сохранить свое древнее искусство, поспешила передать все секреты маленькой дочке.
С годами девочка превратилась в очаровательную женщину, высокую и стройную. Длинные темные волосы, которые Лукреция собирала в высокую прическу, украшенную нитями жемчуга и сверкающими камнями, составляли яркий контраст с ее белоснежной кожей. Черные глаза, похожие на бездонные колодцы, делали лицо невероятно притягательным. Картину дополняли длинные ресницы, будто подкрашенные чернилами, и высокие, ярко выраженные скулы.
Лукреция знала, что перед визитами Филиппо Марии Висконти нужно готовить спальню Аньезе с особой тщательностью, выполняя мельчайшие пожелания госпожи.
Она хорошо понимала: чувства герцога к Аньезе необходимо подпитывать всякий раз, когда он приезжает в замок Аб-бьяте.
Филиппо Мария всегда желал ее. Он не мог найти объяснения своим чувствам даже по прошествии стольких лет. Однако отрицать бесконечную притягательность любовницы было бессмысленно. Возможно, однажды она соблазнила его колдовским зельем или ароматом специй, подброшенных в огонь камина. Но до сих пор герцог постоянно ощущал невероятное физическое влечение к Аньезе.
Он находился в полной власти этого чувства.
Поначалу его очаровали ее длинные светлые волосы, небесно-голубые глаза и роскошное тело. С годами ее привлекательность не померкла, а переродилась в нечто новое. Конечно, Аньезе превратилась из юной девушки в зрелую женщину, но эта перемена не лишила ее красоты, а, напротив, сделала еще обворожительнее.
Всякий раз, навещая возлюбленную, Филиппо Мария Висконти готовился к чему-то особенному. Визит в покои Аньезе был сродни проникновению в запретное королевство, в которое допускался только он один. Здесь герцога ждали наслаждения, о которых прежде он не мог даже мечтать.
Способность разжигать в мужчине страсть, как он считал, таится в каждой женщине. Однако лишь немногие умеют превратить ее в сокрушительное оружие, при помощи которого могут прочно держать своего любовника в сладком плену. Какой бы красивой ни была женщина, даже самым привлекательным приходится рано или поздно смириться с непостоянством мужчин, по своей природе не способных хранить верность и раз за разом возвращаться к единственной возлюбленной.
Филиппо Мария не был исключением. Но в то же время он понимал, что женская притягательность заключается именно в этой загадочной способности постепенно раскрывать свою тайну, прятаться за напускным равнодушием, чтобы потом отдаться со всем пылом, исподволь превращая покорность во власть и воплощая самые смелые желания, постоянно видоизменяясь наподобие моря, где прилив приходит на смену отливу. Именно в этом и состояла таинственная, необъяснимая сила, при помощи которой женщина подчиняет мужчину своей воле.
Встретив герцога почти холодно, Аньезе пригласила его за стол, где ни на минуту не прекращала соблазнительную игру. Она бросала на него откровенные взгляды и касалась своих губ с таким явным намеком, что вскоре Филиппо Мария уже изнемогал от желания.
Когда его нетерпение почти достигло предела, Аньезе заставила его выпить бодрящий травяной настой, растягивая предвкушение вплоть до момента, пока герцог, не в силах далее противостоять искусительным уловкам любовницы, не встал из-за стола, тяжело опираясь на деревянные костыли. Он преодолел расстояние в несколько шагов, разделявшее их, и сорвал с нее одежду.
Аньезе тут же уступила его напору без малейшего стеснения, со всей горячностью, распластавшись на деревянном столе. Филиппо Мария ласкал ее грудь, посасывая затвердевшие соски, пока ожидание не стало совершенно невыносимым.
Теперь уже она сама подталкивала его к продолжению. Герцог почувствовал, как руки Аньезе ведут свою игру, возбуждая его еще сильнее, а затем она направила его к самому сладкому из удовольствий.
Филиппо Мария в изнеможении лежал на ковре посреди комнаты. Он любовался красотой Аньезе, сверкающей сейчас во всем своем великолепии: отдаваясь любви и страсти, она становилась еще прекраснее, еще желаннее. Герцог вдохнул аромат пышной копны золотистых волос. «Как же мне повезло», — подумал он. Аньезе поцеловала его в шею и запустила свои белоснежные тонкие пальцы в гущу каштановых волос у него на груди, спускаясь ниже, к животу.
Герцог ни за что не позволил бы кому-либо другому дотрагиваться до себя. Он ненавидел свой огромный бесформенный живот, надувающийся все больше день ото дня из-за больных ног, не позволяющих ему свободно двигаться и поддерживать себя в форме. Но Аньезе принимала любовника со всеми недостатками. Ее прикосновения не раздражали и не оскорбляли. Ласки этой женщины были естественным выражением любви, хотя любой другой, осмелясь лишь взглянуть на герцога, тут же остался бы без глаз.
— Любимая, как я соскучился, — нежно произнес Филиппо Мария.
— В самом деле, ваша светлость? — откликнулась она.
— Вы даже представить себе не можете насколько.
Аньезе поцеловала его.
— Спасибо за эти слова. Ради них я и живу.
Висконти мягко обхватил ладонями ее лицо.
— Никто не может сравниться с вами, Аньезе, поверьте мне.
— Верю.
— Я не мог даже представить, что мне выпадет такое невероятное счастье.
— Вы мне льстите.
— Ничуть. Я говорю вам то, что думаю. Любить такого, как я, непросто. И тем не менее ключ от моего сердца в ваших руках.
— Ав ваших — от моего.
— Как поживает малышка Бьянка?
— Она прекрасна. Растет доброй и сильной.
— Прямо как вы.
— Вы так думаете?
— Конечно.
Аньезе улыбнулась:
— Вы добрый человек, Филиппо Мария.
— Не уверен.
— И зря. Вам достаточно лишь разрешить себе быть таким.
Герцог вздохнул:
— Возможно, вы правы. Но мир не позволяет мне быть добрым.
— Понимаю, мессер.
— Я думаю лишь о том, как защитить вас, — прошептал он.
— Знаю. И благодарна вам за это.
Филиппо Мария коснулся губ Аньезе поцелуем.
— Скоро вам придется помочь мне встать.
— Все, что пожелаете, возлюбленный мой, — ответила она, нежно погладив его по щеке.
ГЛАВА 18 ПОДОЗРЕНИЯ
Венецианская республика, дворец дожей
— Вы так считаете? — переспросил дож Франческо Фоскари, не сумев скрыть раздражения.
Он не мог не верить Совету десяти и в то же время очень надеялся, что советники ошибаются. Дож восседал на деревянном троне с высокой спинкой и слушал Никколо Барбо, который горячился все больше.
— Неужели вы не видите, что Карманьола постоянно медлит? — воскликнул Никколо. — Он не только не поддержал атаку Бартоломео Коллеони и Гульельмо Кавалькабо в Кремоне, но бездействует и теперь, когда правитель Падуи Паоло Корнер просит его взять двести рыцарей и тысячу пехотинцев, покинуть Ломбардию и прибыть во Фриули, чтобы дать отпор венграм императора Сигизмунда.
— За его странным поведением чувствуется рука Висконти, — добавил Пьетро Ландо. — Слухи о тайном сговоре Карманьолы с герцогом Миланским приходят со всех сторон. Это объяснило бы, с чего он вдруг разучился сражаться. Наши шпионы неоднократно видели, как Пьер Кандидо Дечембрио приезжает в замок Карманьолы в Тревизо на карете без гербов. И не так уж сложно догадаться, какие именно просьбы передает советник Филиппо Марии Висконти.
— Именно! — вмешался Лоренцо Донато. — Уклоняясь от боя, Карманьола придумывает такие нелепые оправдания, что начинают возмущаться даже его командиры! Нет никаких сомнений в его сговоре с герцогом Милана. Нам нужно действовать, и как можно скорее!
Слова обрушивались на дожа будто стрелы. Франческо Фоскари очень не хотел принимать решение, но сидеть сложа руки и дальше, увы, не мог.
Этого ему никогда не позволят! Члены Совета десяти жаждут крови. Их глаза горят яростью из-за поведения Карманьолы. Если хотя бы половина из предъявленных обвинений окажется правдой, глава материковой армии Венеции заслуживает не одной, а десятка смертных казней. В зале Совета десяти Франческо Буссоне обвиняли не в чем ином, как в государственной измене. Такое преступление нельзя оставлять безнаказанным. С другой стороны, потворствовать нарастающему гневу тоже не стоит: ярость может вмиг распространиться, словно лихорадка, наполняя огнем и без того беспокойные сердца. Нужно призвать всех сохранять спокойствие, а главное, удостовериться в неопровержимости высказанных обвинений, прежде чем объявить смертный приговор герою битвы при Маклодио. Если советники заблуждаются, ошибка обернется непоправимой трагедией.
— Господа, успокойтесь, — сказал дож, поднимая руку. — Я прекрасно понимаю вашу тревогу. Безусловно, ваши заявления имеют под собой основания, которые я не собираюсь подвергать сомнению. Однако, согласитесь, нельзя вынести смертный приговор, опираясь на одни подозрения, пусть и крайне убедительные. Нужны доказательства. Я не отрицаю, что в последний год наш главнокомандующий проявляет странную медлительность, часто атакует с опозданием или же и вовсе совершает ошибки, ведущие к поражению. Но нельзя забывать и о том, что именно Карманьола смог перейти на другой берег Адды, загнав герцога Милана в угол.
— Если позволите, ваша светлость, вы совершенно правы, но в то же время нельзя упускать из виду, что мы наконец переживаем момент, невероятно благоприятный для Венеции, — возразил Никколо Барбо. — Вспомните хотя бы о недавнем избрании Габриэле Кондульмера понтификом. Именно сейчас наша республика сильна и могла бы нанести Милану, так сказать, смертельный удар. Когда еще представится возможность уничтожить заклятого врага?
— Ваша светлость, я согласен с Барбо, — поддержал Марко Веньер. — Текущая политическая обстановка сложилась в нашу пользу. Флоренция жаждет видеть нас союзниками. В Риме избрали папой венецианца, к тому же представителя одной из самых богатых и знатных семей города. Габриэле Кондульмер — человек твердых принципов, тонко чувствующий политическую ситуацию. Мы не смогли бы найти лучшего главы Святого престола. Будет непростительной ошибкой не воспользоваться его поддержкой, чтобы избавиться от миланского герцога. И совершенно очевидно, что Карманьола не хочет ничего делать. По-моему, не так уж важно, предатель Буссоне или нет, вступил ли он в сговор с Филиппо Марией Висконти и получает ли от него какие-то блага: я бы обратил внимание исключительно на его бездействие, когда необходимо воспользоваться ослаблением Милана. Этого более чем достаточно! Давайте заменим Карманьолу, раз он не выполняет свои обязанности. Есть и другие военачальники, еще лучше, которые только и ждут возможности занять его место.
— В самом деле? — спросил дож. — Кто, например?
— Ну, Бартоломео Коллеони, безусловно, достойнее всех, хотя и Джанфранческо Гонзага не хуже. Да и Гульельмо Ка-валькабо проявил настоящий воинский дух, которого Карманьола, похоже, совсем лишился.
— Ясно, — отозвался дож. — Однако вы просите меня сместить человека, который оттеснил швейцарцев в Беллинцоне, занял Альтдорф и победил в Маклодио! Вы осознаете это? Я понимаю ваше беспокойство, и, конечно же, у вас есть для него все основания, и тем не менее предлагаю подождать и посмотреть на развитие ситуации во Фриули. Если Карманьола и туда прибудет с опозданием и ограничится подсчетом потерь, то я всерьез подумаю над тем, чтобы заменить, а то и казнить его. Если тем временем вы предъявите мне доказательства, а не одни лишь подозрения, я соглашусь пересмотреть свое нынешнее решение. Все понятно? — Франческо Фоскари поднялся и с вызовом оглядел членов Совета десяти.
Мужчины в черных и алых мантиях молча кивнули, поскольку дож дал ясно понять, что не потерпит возражений.
Никколо Барбо, однако, не забывал о тузе, припрятанном в рукаве. Советник не собирался его использовать, надеясь, что в этом не будет нужды, однако теперь выбора не осталось: пора дать четкие указания человеку, который может легко изменить расстановку сил.
Барбо улыбнулся. У него по-прежнему есть шанс добиться своего.
ГЛАВА 19 ПЕРЕГОВОРЫ
Папская область, палаццо Колонна
— Они избрали его единогласно! — воскликнул Стефано. Новость о том, что Габриэле Кондульмер стал понтификом под именем Евгения IV, мгновенно достигла семьи Колонна. — Что вы намерены делать? Собираетесь упорствовать и держать у себя казну Святого престола? Вы понимаете, что это безумие? Чего вы надеетесь добиться, если не полного краха нашей семьи?
Стефано Колонна, вне себя от злости, выкрикивал эти вопросы своему кузену, но тот лишь смотрел на него неподвижным взглядом.
— А еще хуже то, — продолжил Стефано, — что своим недостойным поведением вы порочите не только ветвь Дже-наццано, которая уже мало меня волнует, но и мою ветвь Палестрина! И я не намерен с этим мириться! Конечно, вам же надо защищать владения, полученные благодаря дяде! Сколько земель он отписал в вашу пользу и в пользу Одоардо и Про-сперо! А вы знаете, что Просперо сам же и голосовал за папу, которому вы теперь объявили войну?
Антонио пребывал в смятении. Как же быть? Все вернуть?
— Неужели вы не понимаете, что эта казна — наша единственная возможность остаться в живых? — отозвался он. — Пока она находится здесь, под моим присмотром, папа нас не тронет. Вы, похоже, не знаете, что понтифик уже вовсю отнимает земли, которые нам совершенно законно передал наш ДЯДЯ.
Стефано мрачно взглянул на кузена:
— А чего вы ожидали? Именно поэтому я и молю вас вернуть украденное. Только в этом случае вы еще можете спастись. А вот если продолжите упорствовать в своем преступном намерении, то лишь навлечете на себя и братьев гнев папы, на которого сами же и напали первым. И я не стал бы волноваться, если бы эта история не затрагивала меня и моих близких!
Антонио злобно усмехнулся:
— Позвольте мне усомниться. Совершенно ясно, что вы ворвались в мой дом лишь потому, что отчаянно хотите выслужиться перед новым папой, как верная собачонка. А ведь проклятый венецианец нападает на нашу семью. На вашу семью! Пока вы спорите со мной, капитан войск понтифика уже ведет солдат к моим владениям, чтобы силой вернуть их папе.
Стефано опечаленно покачал головой:
— Да вы слышите себя? Вы хоть сами понимаете, что говорите? Ничего подобного не случилось бы, если бы вы не захватили казну, которой по праву должен распоряжаться понтифик! Несмотря на ваши смехотворные заявления, эти богатства вам не принадлежат. И если вы сейчас прислушаетесь ко мне, то еще сумеете предотвратить полный крах, который неминуемо последует в случае вашего упорства. Повторяю, я пришел сюда умолять вас одуматься лишь для того, чтобы вы не утащили с собой в бездну всю нашу семью! Где же Одо-ардо? А Просперо? Вдруг хотя бы они поймут, о чем я говорю?! — уже почти в отчаянии воскликнул он.
Терпение Антонио иссякло. Ослепленный гневом, он ударил кулаком по столу.
— Вот уж вряд ли! Одоардо с оружием в руках встал на защиту наших владений. А Просперо пытается смягчить папу.
Стефано закрыл лицо руками. Ничего не выйдет. Антонио не слушает никаких доводов. Алчность так разъела его душу, что теперь он уже считает своими все богатства, которые обманным путем раздобыл для него дядя, включая папскую казну. Еще Стефано сообразил, что ничего не добьется, продолжая открытую конфронтацию. Нала, по всей видимости, считал так же, ведь не случайно он попросил Стефано найти мирное решение. Так что, справившись с замешательством от высокомерия кузена и неожиданно резкого отказа от самой идеи возвращения казны, он решил обсудить варианты обмена.
Стефано сделал глубокий вдох. Он понимал, что сейчас семья переживает такой сильный раскол, какого не было еще никогда. Антонио смог быстро привлечь на свою сторону часть младшей ветви Риофреддо, объединив братьев, готовых поддерживать его линию поведения. А вот ветвь Палестрина разделилась надвое. Если Стефано, руководствуясь чувством ответственности, надеялся избежать открытого конфликта с понтификом, нельзя было сказать того же о младшей линии Джакомо, возглавляемой братьями Лоренцо и Сальваторе. Последний, горячая голова, всегда был готов ввязаться в любую драку. Раньше он открыто бахвалился, что, если бы не близость папы к семье Колонна, он придушил бы его собственными руками. Ну-ну! Теперь, когда конклав единогласно проголосовал за Габриэле Кондульмера, не хватало только, чтобы Сальваторе и впрямь решил осуществить свой кровожадный план. Стефано не находил себе места. Он выступал совсем один против собственных родственников.
Вот почему поиск компромисса представлялся единственным возможным решением.
— А если папа сохранит за вами хотя бы часть владений и земель? Тогда вы согласитесь вернуть казну? — спросил Стефано.
Антонио скептически поднял бровь:
— Ладно, если понтифик даст нам гарантии, что не тронет наших владений, оставив за мной и братьями полное право собственности, тогда — и только тогда — мы отдадим ему казну. И вы будете настоящим героем, если сумеете разрешить наш спор, — добавил он с ухмылкой. — Разумеется, папа будет вам безмерно благодарен.
— Значит, я могу передать это предложение от вашего имени? И от имени Одоардо и Просперо?
— Я отвечаю за всех троих, братья полностью согласны со мной. Естественно, папа должен приказать своему кондотьеру вывести войска из наших владений.
Стефано Колонна вздохнул.
— Он так и сделает, уверяю вас. Надеюсь, мы нашли решение.
Однако Антонио, все еще неудовлетворенный степенью мучений своего кузена, решил подлить масла в огонь:
— Если я не ошибаюсь, у понтифика еще и разногласия с концилиаристами?
— Не ошибаетесь.
— Так вот почему ему так срочно понадобилась казна!
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что его руководство Святым престолом обещает быть трудным и полным опасностей. Констанцский собор постановил примат власти Всемирных соборов над решениями одного слуги Божьего. Теперь же, когда папа столь спешно получил назначение — пусть решение и приняли единогласно, но без присутствия представителей пяти государств, — надо еще посмотреть, насколько прочным окажется его положение. И это не считая того, что скоро ему придется созывать Базельский собор, так как о нем успел официально заявить еще наш дядя. Поняли, к чему я клоню?
— Выражайтесь яснее, пожалуйста.
— Я лишь советую вам хорошо подумать, выбирая сторону, дорогой кузен, — сказал Антонио, и в его глазах сверкнули молнии.
— Вы угрожаете мне?
— Ни в коем случае. Я делаю вам одолжение.
— В таком случае, если вы и правда хотите сделать мне одолжение, сдержите, пожалуйста, свое слово, если понтифик примет ваши условия, — ответил Стефано, повысив голос. — Вы поняли?
— Не сомневайтесь. Но подумайте над тем, что я сказал. Теперь же, если позволите, у меня много дел, — заявил Антонио, завершая разговор.
Уставший от затянувшегося спора, Стефано кивком попрощался с кузеном и вышел из зала, громко хлопнув дверью.
Его терзало предчувствие, что слова, которые он бросил в лицо Антонио, рано или поздно дорого ему обойдутся.
ГЛАВА 20КРОВАВОЕ ПАПСТВО
Папская область, замок Святого Ангела
Такого Габриэле Кондульмер даже представить не мог.
Узнав, что его выбрали единогласно, in plena et perfecta concordia[11], он не поверил собственным ушам.
Голосование кардиналов, целование туфли, руки и губ, папское облачение и регалии, исполнение гимна Те Deum[12], открытие дверей церкви Святой Марии над Минервой и объявление Habemus Рарат[13], торжественное шествие по улицам Рима до собора и первое благословение — все это вызывало в нем одновременно восторг и тревогу. Габриэле оказался не готов к такому повороту событий: несмотря на настойчивые уверения своего двоюродного брата Антонио, он совершенно не ожидал настолько благоприятного исхода конклава. В любом случае радостные картины избрания, которые пролетели перед ним ярким сном, словно он был не их главным героем, а обычным зрителем, быстро померкли, едва новый папа столкнулся с ненавистью семьи Колонна.
Племянники Мартина V не только оставили без внимания его требования вернуть земли, полученные незаконным путем, но и вступили в открытое противостояние, заявив, что не намерены отдавать казну Святого престола. Они упорно продолжали удерживать сокровища в своем палаццо.
А потом Колонна атаковали Апостольский дворец, официальную резиденцию папы. Габриэле удалось сбежать: под защитой швейцарской гвардии через тайный ход он вместе с личными слугами и самыми верными приближенными покинул папские покои и добрался до замка Святого Ангела.
Грохотали выстрелы из бомбард. Поднявшись на мощную стену неприступной крепости, Габриэле наблюдал, как рыцари со знаменами рода Колонна падают, выбитые из седла, и тонут в бушующем море покореженных доспехов и разбитых голов. Кровь и покалеченные тела заполнили улицы Рима, а нового папу тут же сочли истинным виновником бойни.
С другой стороны, не мог же он отступить перед угрозами этих знатных выродков.
Кошмарное зрелище битвы ужаснуло Габриэле почти что до слез, и он, уступив мольбам командира гвардейцев, вернулся в замок.
Теперь он находился в Зале урн вместе с самыми верными кардиналами. Папа не опасался ни захвата укрепленного замка Святого Ангела, ни отступления своих солдат. Не боялся он, конечно, и потрепанных наемников, которым заплатили Колонна: швейцарская гвардия быстро организовала оборону, явив пример своей знаменитой выучки. Однако новость о том, что самое могущественное семейство Рима ополчилось против него, причем со всей своей жестокостью и яростью, не давала Габриэле покоя.
Кардиналы испуганно смотрели на своего нового предводителя. Среди них были его кузен Антонио, личный врач папы Лодовико Тревизан, Франческо даль Леньяме и Пьетро да Монца. Собравшись в святом месте, ради которого изначально и был построен замок, — в этом зале располагалась усыпальница императора Адриана и его потомков, последних представителей династии, — служители церкви, казалось, задавались вопросом, какая судьба ждет их самих. Глядя на них и надеясь, что гвардейцам удастся отразить наспех подготовленное нападение братьев Колонна, Габриэле почувствовал божественное присутствие в этих просторных нишах с урнами, где покоились останки бывших правителей Рима. Он поднял взгляд на высокий свод. Габриэле не смог бы выразить это словами, но явно ощущал веяние былого величия. Здесь будто сохранилась, впитавшись в мрамор, мощь грандиозной империи, и теперь она поддерживала ныне живущих и дарила им надежду.
— Мы не позволим запугать нас, братья, — заявил Габриэле.
Он сам не знал, почему произнес эту фразу, но она показалась необходимой. Ему посчастливилось быть избранным на роль понтифика, и теперь он должен подтвердить свое право на такую честь. Хотя бы тем, что поможет кардиналам сохранить спокойствие и присутствие духа. Габриэле не имел права разочаровать тех, кто поверил в него. Сам император Адриан, казалось, нашептывал ему слова Божьей воли через легкое движение воздуха и мистическое соприкосновение с высшими силами.
— Мы должны верить в Господа и его могущество. Гвардейцы защитят нас, и как только они разобьют наемников Колонны, порядок в Риме будет восстановлен. Мы не поддадимся произволу. Церковь и так слишком много вынесла за последние годы, и я намерен вернуть ей роль, которой она заслуживает, — произнес Габриэле под грохот бомбард снаружи.
В этот момент, будто воплощение темных сил, в Зал урн вошел Стефано Колонна.
— Как вы посмели переступить порог этой святыни?! Как вы сюда попали? — в ужасе вскричал кардинал Лодовико Тревизан.
Но папа успокоил его, воздев руки в знак примирения:
— Дражайшие братья, не бойтесь: Стефано Колонна единственный из своей семьи не обратился против нас. Более того, по моей просьбе он отправился к тем, кто послал войска, чтобы попытаться найти решение путем переговоров. — Ровным и уверенным тоном Кондульмер добавил: — Расскажите же, мессер, какие новости вы принесли.
Приблизившись под настороженными взглядами кардиналов, Колонна опустился на колени и поцеловал туфлю Габриэле Кондульмера. Затем, не вставая, поднял голову и обратился к понтифику со всем смирением, на какое был способен:
— Ваше святейшество, со скорбью в сердце я вынужден сообщить вам печальные вести. Но поверьте, надежда еще есть. Я поговорил со своим кузеном Антонио, как вы просили, однако он отказывается возвращать казну Святого престола, если только… — Стефано замолчал, будто подыскивая слова.
— Если только? — подбодрил его папа.
— Если только вы не подтвердите за ним и его братьями Одоардо и Просперо право собственности на владения, полученные при папе Мартине Пятом. В этом случае Антонио обязуется вернуть украденное и остановить атаку.
Услышав эти слова, Габриэле Кондульмер вздохнул:
— Значит, Антонио Колонна настолько дерзок, что пытается диктовать условия?
— Ваше святейшество, — продолжил Стефано, не поднимаясь с колен, — у вас есть все основания для отказа, однако…
— Однако, — перебил его папа, — лучше выполнить его требования. С чего-то же нужно начинать, — заметил он. — Помимо вражды с вашими кузенами, мне в скором времени придется столкнуться с Базельским собором, который настаивает на своем превосходстве, пытаясь пошатнуть мое положение.
Стефано Колонна печально кивнул.
— Встаньте же, — приказал ему понтифик. — Хоть вы и носите имя моих врагов, я бесконечно благодарен вам за помощь. Только вы один могли добиться успеха на этих переговорах. Какова ситуация в городе? Как вам удалось добраться сюда целым и невредимым?
— Именно благодаря моему имени, ваше святейшество, — ответил Колонна, поднимаясь. — Сейчас оно стало синонимом предательства и несчастий, а ведь когда-то считалось одним из самых благородных в Риме. Что же до нашего любимого города, то могу сказать: стойкость ваших людей быстро усмиряет пыл наемников, которым заплатили мои кузены. Думаю, налет вскоре захлебнется. Вас пытались застать врасплох, но здесь, в замке Святого Ангела, можно выдержать и гораздо более мощную атаку. Как только швейцарские гвардейцы дали отпор первым рядам, боевой дух резко упал.
— Рад это слышать, — заметил Габриэле.
— Значит, скоро мы сможем вернуться в Апостольский дворец? — с забрезжившей в голосе надеждой спросил Лодовико Тревизан.
— Этого я не знаю, ваше высокопреосвященство, — покачал головой Стефано. — Атака стихает, но опасность еще не миновала. Подождите, пока я передам кузену решение понтифика. До этого вам лучше не возвращаться в свои покои.
— Хорошо, не будем терять времени, — заключил папа. — Мессер Колонна, возвращайтесь к кузену и сообщите, что я принимаю его предложение, но при условии, что он сразу же отзовет войска и вернет казну Святого престола. Вот, — добавил он, доставая пакет с печатью Святого престола, изображением первоверховных апостолов Петра и Павла. — Я уже подготовил письмо.
Стефано в изумлении уставился на папу:
— Значит, вы, ваше святейшество…
— Предвидел исход переговоров, да. Вы также найдете мое официальное обязательство отозвать солдат из владений Антонио и Одоардо. Теперь прошу вас отнести пакет вашему кузену и положить конец этой ужасной истории.
Колонна без промедления направился к выходу, а Габриэле Кондульмер в душе пожелал себе, чтобы его враги хотя бы сдержали слово.
ГЛАВА 21ВЕНГРЫ
Венецианская республика, Фриульская Полина
Он опоздал. Слишком долго медлил, прежде чем отправиться на защиту Фриульской долины, а теперь уже ничего не мог поделать.
Деревня превратилась в груду дымящихся развалин. Объятые пламенем дома казались черными жилищами призраков, корчащихся в предсмертных муках. Белизна только что выпавшего первого снега будто призывала проявить сострадание к ужасному зрелищу, к людям, чьи тела теперь лежали в застывших лужах крови, пронзенные венгерскими мечами.
Бродячие псы рыли замерзшую землю, лакали кровь и выискивали кости, которые можно обглодать. Карманьола увидел женщин, подвешенных за руки к деревянным балкам, Их одежда была изодрана в лохмотья, а тела покрыты следами насилия: красные рубцы и лиловые синяки, порезы, царапины, глубокие раны, Мелькнул труп девочки, привалившейся к стене дома: она все еще держала в руках тряпичную куклу, насквозь пропитанную кровью.
Запах дыма, снега и свежего мяса сделался невыносимым, Карманьола остановил лошадь и спешился.
Метель завывала в холодном вечернем воздухе. Мощные порывы ветра, развевающие плащ кондотьера, казалось, специально налетали со спины, силясь швырнуть его на землю.
Жители деревни ждали Карманьолу, Напрасно, Он почувствовал себя чудовищем.
Да. ОН обещал Филиппо Марии помедлить и просто сдержал слово. Но какой ценой? Эти люди не сделали ничего дурного, а венгры истребили их всех.
Кое-где раздавались тихие, едва слышные стоны — уже не просьбы о помощи, а лишь предсмертные хрипы.
К чему придела Карманьолу верность Милану? Что тто за война? Неужели мужество нынче забыто? А сострадание к сирым и убогим? Зачем венграм понадобилось сжигать и громить фриульские деревни, чтобы потом сбежать обратит» в змеиное гнездо, породившее их? Будь они прокляты! И будь проклят он сам, ведь он прекрасно знал нравы кровожадных варваров и все-паки сознательно решил выждать. Бросил беззащитных мужчин и женщин на съедение стае волков! Карманьола презирал сам себя. A euie он чувствовал ужасную усталость. Ему надоело постоянно врать самому себе, притворяясь прежним бравым воином Ведь всем давно ясно, что он превратился в труса. Насколько все было иначе в начале пути, много лет назад! В те времена Карманьола соблюдал кодекс чести, стремился к сладе. А потом, месяц за месяцем, год за годом, убеждения ржавели, а душа пропитывалась гнилью. Это произошло не сразу, не в одно мгновение; это был медленный, но неотвратимый процесс. Понемногу Карманьола становился чуть лживее, чуть лицемернее, чуть трусливее и, раз за разом отступаясь от своих убеждений, в конце концов потерял все: сначала гордость, затем честь, а потом и самоуважение.
Капитан поискал глазами Джованни, но сразу пожалел об этом, когда встретился взглядом с оруженосцем. Тот смотрел на господина вовсе не с сочувствием: в его глазах застыла немым обвинением холодная ярость.
В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?! — закричал Карманьола, ужаснувшийся тому, что прочел во взгляде юноши. — Думаешь, ты справился бы лучше? — воскликнул он, отмахиваясь от оруженосца.
Но Джованни не испугался. Он продолжал неподвижно сидеть в седле, не отрывая взгляда от Франческо Буссоне. Лицо юноши застыло, словно маска.
— Иди отсюда! — продолжать орать граф. — Прочь, немой калека! — Именно безмолвие, царившее вокруг, вызывало наибольший ужас.
Карманьола видел, что и прочие солдаты осуждают его. Все они уставились на своего предводителя, не говоря ни слова. И чем пристальнее были их взгляды, тем громче слышался голос совести, вопрошавшей, стоило ли такой цены промедление в угоду герцогу Милана.
Зачем? Зачем Карманьола снова решил дать обет верности этому человеку? Он уже ничем не обязан Висконти, ведь тот прогнал его и унизил. Герцог сам отправил его в Геную, опасаясь, как бы слава Карманьолы не затмила его собственную. Филиппо Мария забыл, сколько для него сделал старый кондотьер, и вообразил, будто слава, власть и богатство могут вызвать у Карманьолы излишнюю алчность, превратив его в угрозу. Но, если хорошо подумать, герцог оказался прав. В конце концов Франческо Буссоне стал именно таким человеком, какого боялся правитель Милана: негодяем, ведущим двойную игру ради накопления богатств и власти. Такому сколько ни плати, ему все мало! Куда же делся солдат, которым он был раньше, отважный кондотьер, который побеждал врагов в любых обстоятельствах и в любую погоду? Франческо Буссоне не знал ответа на этот вопрос. Возможно, прежнего Карманьолу унесла метель, которая бушевала над деревней, сожженной и разрушенной венграми. А может, он остался в Тревизо, в замке, откуда хозяин выбирался весьма неохотно, предпочитая предаваться отдыху и плотским удовольствиям.
Венеция не простит подобной ошибки.
Ему конец.
Франческо Буссоне осознавал это, но ничего не мог поделать. Бесполезно противиться воле судьбы. Ведь он сам выбрал свой путь. С того момента, когда принял решение стать кондотьером и зарабатывать на жизнь, рубя головы и ломая ноги. Это грязная работа. Сберечь бы свою шкуру — вот единственное, о чем можно думать в бою. Остальное неважно. И если для спасения собственной жизни надо позволить врагу убивать женщин и детей… ну что же, он всегда на это соглашался.
Но не теперь.
Теперь он преступил черту.
И должен отвечать за последствия.