Семь престолов — страница 4 из 22

ГЛАВА 22ДВА БАСТАРДА ВМЕСТО ОДНОГО

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти был ужасно раздражен. Перед ним стоял Пьер Кандидо Дечембрио — худой, спокойный, в скромном одеянии: длинной черной мантии с серебристыми лентами.

Герцог недовольно фыркнул. Сдержанностью и вечной услужливостью Дечембрио ужасно действовал ему на нервы. Висконти ценил умение советника вести тонкую политическую игру и почти всегда выходить победителем, но не мог отказать себе в удовольствии ставить его в неловкое положение и осыпать оскорблениями при любом удобном случае. Дечембрио никогда не показывал обиды: он принимал такое обращение как должное, потому что знал: это единственный способ сохранить высокое положение, которого он сумел добиться.

Он был верен герцогу. Конечно, по расчету, а не из искреннего расположения, но большего и не требовалось.

Сейчас, однако, Филиппо Мария разозлился не на шутку.

— Дечембрио, Дечембрио… — начал он и замолк, будто надеясь, что советник закончит фразу за него. Но затем продолжил: — Амадей докучает мне. Все спрашивает о своей дочери, о том, когда я собираюсь вступить с ней в супружеские отношения. Никак не оставит меня в покое.

— Что же, ваша светлость, его можно понять: он хотел бы увидеть вашего наследника.

— Наследника! Проклятье! С этой занудной и уродливой девицей, которая вечно пытается пищать о своих правах!

— Безусловно, нельзя отрицать, что у Амадея есть определенный интерес в этом вопросе…

— Определенный интерес? Дечембрио, да вы послушайте себя! Конечно, интерес у него есть, яснее ясного! Но, представьте себе, чтобы подстегнуть меня, он предложил назначить моим наследником ее брата! Чтобы защитить права будущих детей Марии! А на самом деле Амадей хочет заполучить Миланское герцогство. Это же очевидно! Вы осознаете всю глубину его бесчинства?!

Дечембрио кашлянул. Он поступал так всякий раз, когда не мог больше сохранять спокойствие. Или, по крайней мере, сохранять его полностью. Тогда советник вкладывал подавленные эмоции в сухой нервный кашель, который неизменно вызывал ярость герцога. Так вышло и теперь.

— Вы кашляете? Кашляете?! — повторил Филиппо Мария, повысив голос почти до крика. — А мне-то что делать, по-вашему? Рубить головы? Ломать ноги? Если у кого и есть право терять терпение в этой истории, так только у меня, поняли?! — рявкнул он, уставившись на Дечембрио горящим взглядом.

— Безусловно, ваша светлость, вы совершенно правы. Но с другой стороны, я не могу не задумываться, есть ли выход из сей досадной ситуации. В этой связи у меня возникла одна мысль, которая, вероятно, покажется вам полезной.

— Не ходите вокруг да около, говорите.

Побуждаемый герцогом, Дечембрио изложил свой план:

— Итак, как вы и сказали, Амадей Восьмой Савойский спрашивает, почему вы не хотите зачать наследника. Если позволите, ваша светлость, думаю, что причина мне известна…

Герцог вопросительно поднял бровь.

— Думаю, причин на самом деле две, — поспешил объяснить советник. — С одной стороны, вы не намерены пускать в свой дом членов семьи герцога Савойского, а с другой — хотели бы видеть наследницей дочь женщины, которую любите. Или я ошибаюсь?

— Нет-нет, продолжайте, — бросил Филиппо Мария.

— По моему мнению, ваши желания более чем справедливы. Значит, остается придумать, как сделать Бьянку Марию вашей законной наследницей. Стоит помнить, что ввиду отсутствия у вас других детей ее будущий супруг со временем получит бразды правления герцогством. И это тоже весьма щекотливый вопрос. Безусловно, все миланцы надеются, что момент передачи власти наступит еще очень и очень нескоро…

— Нечего разводить любезности и церемонии, Дечембрио, переходите к сути! — перебил его Филиппо Мария.

— Хорошо, ваша светлость. Итак, раз уж вам нужно выбрать мужа для Бьянки Марии, я позволю себе предложить на эту роль человека, который нагляднее всех доказал свою преданность герцогству, равно как и свои выдающиеся таланты. В нынешние непростые времена он выстоял против натиска Карманьолы, который тогда еще не сдерживал свою мощь, как сейчас, а ожесточенно нападал на вас.

— Неужели существует такой человек? — засомневался герцог Милана. — Честно говоря, мне никто не приходит в голову.

— Однако такой человек есть.

— Так кто же он?

— Ваша светлость, я предлагаю очень простое решение. Мы оба прекрасно знаем, что, как ни крути, остается препятствие в виде отсутствия законности наследования: кого бы я сейчас ни назвал, он в любом случае не сможет быть вашим преемником по крови. Однако человек, которого я имею в виду, олицетворяет собой наивысшую и, как ни странно, самую почитаемую форму незаконности нашего времени. Он кондотьер. Тем не менее, где бы он ни оказывался, у него всегда получается завоевать всеобщее восхищение. Этот человек, пусть и незаконнорожденный, происходит из рода настоящих воинов. Его отец превратил всех своих родичей в солдат, собрав настоящий гвардейский корпус. Он постоянно участвовал в каких-нибудь междоусобицах, и все представители его рода с малых лет дышат воздухом мести, сражений и крови. Это настоящая династия воителей.

— Назовите имя.

— Франческо Сфорца, — торжественно произнес Пьер Кандидо Дечембрио.

Герцог выпучил глаза:

— Но ему же тридцать лет! А Бьянке Марии еще и семи не исполнилось!

Советник радостно кивнул, словно приветствуя верную догадку:

— Именно так!

— Именно так, говорите вы?! Да вы понимаете, что за чудовищный план предлагаете? Неужели я должен отдать мою дочь, малютку Бьянку Марию, рожденную женщиной, которую я люблю больше всего на свете, грубому вояке, который ей в отцы годится? Вы сошли с ума?

Дечембрио попытался улыбнуться:

— Ваша светлость… Простите, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что в ожидании момента, пока Бьянка Мария достигнет брачного возраста, вы могли бы пообещать ее руку Сфорце, принимая во внимание, что он не только невероятно популярен среди своих людей, но и наводит ужас на ваших врагов. Кроме того, мне кажется, он единственный из ваших наемников, к которому вы, положа руку на сердце, испытываете достаточно уважения, чтобы представить его на своем месте — безусловно, в далеком будущем. А Бьянка Мария таким образом станет герцогиней Милана.

Слова Дечембрио повисли в воздухе. Филиппо Мария всерьез задумался.

План, предложенный советником, похоже, был вовсе не так глуп, как казалось поначалу. Дечембрио прав: благодаря этому маневру его девочка, дочка любимой Аньезе, станет правительницей Милана. Конечно, придется назначить преемником бастарда Сфорцу, но ведь и Бьянка Мария — дочь его любовницы. Разве не ужаснее во сто крат, если однажды на миланский престол взойдет ребенок Марии Савойской? От одной мысли об этом герцогу стало нехорошо. А так он будет знать, что любимая дочь продолжит его дело. Да и Сфорца, пусть и бастард, отнюдь не глуп! Хотя бы в одном Дечембрио прав: отец Франческо, Джакомо Аттендоло, получивший прозвище Сфорца[14], никогда не позволял себе алчности и распущенности, как другие военачальники, и научил тому же сына. Поговаривали, что, уже будучи при смерти, отец позвал Франческо к себе, чтобы завещать три главных жизненных правила: никогда не заводить отношений с чужой женой, никогда не бить своих людей и никогда не ездить на слишком норовистой лошади. Этими принципами и руководствовался Сфорца-младший, неизменно достигая успеха и пользуясь всеобщим уважением как серьезный человек, знающий свое дело. Тут герцог был вынужден согласиться. Конечно, Франческо следовал отцовским правилам не так строго, как хотелось бы: например, если верить слухам, в любовных приключениях он не слишком-то себя ограничивал. Но в целом идея выглядела многообещающей.

— Должен признать, ваше предложение не лишено смысла. Вы удивили меня, Дечембрио. Может, на самом деле вы не такой глупец, каким хотите казаться. — Губы герцога изогнулись в гримасе, отдаленно напоминающей улыбку. — Значит, вы предлагаете пообещать руку моей дочери Сфорце?

— Ваша светлость, если позволите… — Дечембрио на мгновение запнулся. — Я бы на вашем месте решился пойти дальше. Можно заключить брак по договору с расчетом повторить церемонию официально, когда малютка Бьянка Мария достигнет нужного возраста. Тогда обе стороны уже сейчас возьмут на себя определенные обязательства. В настоящий момент, конечно, Бьянка Мария не может присутствовать на свадьбе, ведь она слишком мала…

— Да и Франческо Сфорца тоже, поскольку я позабочусь о том, чтобы немедленно отправить его на войну. Замечательно, Дечембрио, просто замечательно. Таким образом я сделаю дочь своей наследницей.

— Именно, ваша светлость.

— Что же, я последую вашему совету. Так я одним махом осчастливлю Аньезе и избавлюсь от герцогов Савойских. — Затем Филиппо Мария Висконти внимательно посмотрел в глаза своему советнику: — Но если план провалится, вы лично будете в ответе.

От этой плохо скрытой угрозы Пьера Кандидо Дечембрио пробрала дрожь, но, веря в путеводную звезду, которая всегда направляла его и ловко меняла курс в соответствии с политической обстановкой, советник кивнул, надеясь, что судьба тем или иным образом проявит к нему благосклонность.

ГЛАВА 23КОНЦИЛИАРИЗМ

Папская область. Апостольский дворец

Габриэле Кондульмер встретился взглядом со Стефано Колонной. Им удалось найти решение. Обстановка в Риме, по крайней мере на нынешний момент, снова была спокойной. Казна вернулась на свое законное место, и папа наконец-то смог заняться текущими делами, которые, кстати говоря, тоже были не самыми простыми: на горизонте все отчетливее маячил Базельский собор. Одним из первых шагов, которые предпринял Габриэле в новой роли, стало объявление об отмене собрания, однако епископы к тому времени уже съехались в Базель в соответствии с декретом, принятым во время предыдущего, Костанцского собора.

Император Сигизмунд, приложивший немало усилий для проведения церковного съезда, не особенно обрадовался решению папы. Еще больше разозлились епископы-концилиаристы, тем более что вскоре новый понтифик объявил о созвании альтернативного собрания — Кардинальской коллегии в Болонье. Цель этого шага была очевидна: лишить вемирные соборы высшей власти и вернуть их под непосредственное влияние папы. На это концилиаристы, решившие отстаивать свою позицию, ответили приглашением Евгения IV в Базель, то есть начали открытое противостояние.

Вот почему сейчас папа был весьма обеспокоен.

Помимо него и Стефано Колонны в комнате находились кардинал Антонио Коррер, кузен Евгения IV, а также Лодовико Тревизан.

— Ваше святейшество, — произнес Тревизан, — положение дел с концилиаристами крайне непростое.

— Я знаю, кардинал, — лаконично отозвался понтифик.

В последние дни к папе тянулся нескончаемый поток послов и гонцов со всех концов Апеннинского полуострова и других стран. Ему приходилось принимать множество посетителей, приезжавших под разными предлогами, но с единой истинной целью: обеспечить себе расположение папы. Среди них были не только представители ненавистных Висконти или Медичи, д’Эсте или Гонзага, короля Франции или Испании — благоволения Евгения IV добивались и правитель Сербии, и королева Кипра. Каждый из просителей, желая впечатлить понтифика, вез с собой огромную свиту, составляя такие внушительные приветственные процессии, что к вечеру папа обычно был совершенно разбит, и этот день не стал исключением. Тем не менее Габриэле собрался с силами и постарался ответить Треви-зану, сохранив хоть немного уверенности в голосе:

— Концилиаристы уповают на исполнение воли моего предшественника и ждут, что я прибуду в Базель, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. Но не дождутся. Мне, в отличие от Мартина Пятого, не понадобилась их помощь в избрании, а потому я не намерен содействовать лишению правомерности власти папы, которого они хотят добиться, опираясь на некие несуществующие правила и положения.

— Дорогой кузен, такие слова, безусловно, делают вам честь, — заметил Антонио, — но нам нужно очень внимательно относиться к требованиям, в которых провозглашается превосходство власти соборов над вашей. Рим только что вновь обрел собственного духовного главу после долгого отсутствия оного, и хотя ставить под сомнение примат папы крайне опасно, не менее опасно и отвергать возможность диалога.

— Я что же, должен согласиться с ними? — раздраженно спросил Габриэле. — Так будет еще хуже, вам не кажется?

— О согласии речь не идет. Но нам нужно выработать стратегию.

— Да, кстати, — вмешался Колонна, — мы с его святейшеством как раз беседовали об этом, когда вы пришли.

— А вы, мессер, осведомлены о церковных постулатах и примате власти понтифика? — с плохо скрываемым сомнением поинтересовался кардинал Тревизан.

— Совершенно не осведомлен. Однако могу сообщить, что мои кузены из ветви Дженаццано, которые, как сейчас кажется, оставили свои притязания на власть в Риме, готовятся выступить против позиции его святейшества на Базельском соборе. Вот почему я здесь, и как раз об этом мы и говорили. Вы наверняка заметили, что среди представителей духовенства есть люди, находящиеся под прямым влиянием моих кузенов, и, боюсь, я знаю, чего они добиваются…

— Выражайтесь яснее, — поторопил его Антонио.

— Мне кажется, они объединились с самым непримиримым и при этом самым крупным течением среди концилиари-стов и работают над тем, чтобы отобрать налоги, уплачиваемые папе, в пользу курии, которую они организуют в Базеле.

— Что?! — растерянно вскричал Антонио Коррер.

— Они не посмеют… — уверенно начал Тревизан, но запнулся.

— Я боюсь, мессер Колонна прав, друзья мои, — печально отозвался Евгений IV и глубоко вздохнул. — Даже кардинал Чезарини, приложивший столько усилий для выборов понтифика, похоже, поддерживает идею превосходства соборов.

— Но зачем ему это? — растерянно спросил Тревизан.

— Он считает, что только через Базельский собор можно получить поддержку императора Сигизмунда и окончательно истребить гуситскую ересь.

— Снова эта проклятая мания! — простонал Коррер.

— И это еще не считая того, что Антонио и Одоардо намерены при первой возможности нанести удар в наше слабое место, — вмешался Стефано. — Я знаю их и потому уверен, что перемирие будет недолгим.

— Что же нам делать? — спросил кардинал Тревизан.

— Собраться с силами и бороться, — ответил папа. — Мы испробуем все пути, чтобы доказать незаконность собора, а мессер Колонна тем временем постарается, насколько возможно, держать под наблюдением Антонио и Одоардо. Я знаю, это не так уж и много, но нам остается только верить в лучшее.

— А если наших усилий будет недостаточно? — Слова кузена явно не убедили Антонио. — Если мы не сумеем доказать незаконность собора? Если не получится сдержать братьев Колонна?

— Должно получиться. У нас нет другого выхода! — отозвался папа. — Иначе придет конец. И нам, и Риму.

ГЛАВА 24РОКОВАЯ ПЕЧАТЬ СУДЬБЫ

Папская область, Рим, район Монти

Решение было принято. Нельзя и дальше позволять этому человеку путаться у них под ногами. Один раз он уже расстроил их планы, и чем дальше, тем противнее было смотреть, как он заискивает перед папой.

В Риме дул порывистый холодный ветер, Тибр покрылся сероватой коркой льда. Узкие улицы района Монти, где едва могла проехать повозка или пройти жалкая кучка овец, казалось, сплелись в один запутанный клубок. Расположенный между укрепленных палаццо самых влиятельных семей города, этот район представлял собой мрачное и довольно опасное место, особенно в такую ночь. Изобилие колоннад, портиков, декоративных ниш и балконов создавало множество укромных уголков, и местные головорезы мгновенно заполняли их, как сорняки заполняют сад. Любая прогулка по этим улицам после заката могла стать последней.

Сальваторе Колонна незаметно следовал за своим кузеном. Он всю жизнь недолюбливал Стефано, а с тех пор, как тот вступил в переговоры с понтификом и заставил Антонио вернуть папскую казну, и вовсе не выносил. Вот Антонио — совсем другой, настоящий герой. Он вызывал у Сальваторе восхищение: заботится о своей семье, нашел способ сохранить богатства братьев из ветви Дженаццано. Не то что этот трус Стефано, который радостно подбирает жалкие подачки, бросаемые ему проклятым папой-венецианцем, пока родичи из ветви Палестрина прозябают в нищете.

Сальваторе откинул длинные волосы и сжал рукоять кинжала под шерстяным плащом. На голову он набросил капюшон, защищавший от холодных капель дождя. Кроме того, если что-то пойдет не так, узнать его будет сложнее.

За спиной у Сальваторе остался Колизей, в темноте похожий на огромное сказочное чудовище. Сейчас оно мирно дышало во сне, но, казалось, в любой момент могло проснуться и уничтожить весь город.

Сальваторе прошел мимо Санта-Мария-ин-Монастеро, пробежавшись взглядом по мощным стенам монастыря. Слева от него остался вход в форме арки. За решеткой ворот мелькали огни факелов, скользившие кровавыми языками по высокой колокольне. Ее громада нависала над улицей, создавая в ночной мгле пугающую картину, достойную Страшного суда.

Дойдя до конца улицы, Колонна повернул направо и оказался на площади Сан-Пьетро-ин-Винколи. Но Стефано уверенно шагал дальше, к площади Субура, где располагались самые низкопробные харчевни и притоны, а уличные девки торговали своим телом, готовые удовлетворить самые грязные тайные желания.

Нужно было закончить дело до того, как Стефано доберется до площади. Там слишком много глаз, а миссия Сальваторе не предполагала свидетелей.

* * *

Стефано надеялся достичь цели как можно быстрее. Он, конечно, предпочел бы избежать прогулок в такое время, тем более по самому бедному и опасному району Рима, но у него не было выбора. Прийти сюда попросил, а точнее, приказал его кузен Одоардо, грозясь в противном случае устроить настоящий скандал. Пришлось выполнить его волю. Обстановка в семье и так была, мягко говоря, напряженной: братья из ветви Дженаццано только и ждали удобного момента, чтобы высказаться по поводу чрезмерного потакания новому папе, так что угроза Одоардо прозвучала с внушительностью выстрела из бомбарды.

Стефано уже шел по виа делле-Сетте-Сале, когда услышал за спиной торопливые шаги по брусчатке. Он даже не успел обернуться, когда на него налетели сзади, швырнув к кирпичной стене. Стефано ударился плечом, почувствовал невыносимо острую боль и рухнул на землю. Придя в себя, он оперся руками о землю, пытаясь встать, но нападавший схватил его за волосы, поднял Стефано голову и одним взмахом перерезал ему горло.

Стефано увидел брызнувший фонтан алой крови и почувствовал, как ему в бок со свистом вонзается лезвие кинжала: один раз, другой, третий. Но тут силы оставили его, в глазах потемнело. Черная мгла поглотила Стефано, и он понял, что умирает.

* * *

При свете фонаря Сальваторе осмотрел тело кузена. Тот неподвижно лежал в темной луже крови со следами от шести ударов кинжалом. Сальваторе вытер холодный пот, выступивший на лбу, и огляделся. Вокруг никого не было.

Он бросил Стефано с перерезанным горлом прямо посреди улицы.

Если повезет, сам он как раз успеет скрыться.

Сальваторе спрятал перепачканный кровью кинжал под плащ и побежал в обратную сторону. Вернувшись на площадь Сан-Пьетро-ин-Винколи, он перешел на шаг. В душе у него царили спокойствие и уверенность: скоро Колонна вновь станут самой могущественной династией города.

ГЛАВА 25НАЗНАЧЕНИЕ ПРЕЕМНИКА

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Все прошло как нельзя лучше. Залы убрали шелком и бархатом, столы украсили лентами и сладостями, на больших серебряных подносах разложили всевозможные яства. Аньезе была бесподобна, ее окружало соцветие знатных дам и господ в великолепных одеждах.

Бьянка Мария отсутствовала, равно как и Франческо Сфорца, тем не менее гости праздновали их свадьбу Пьер Кандидо Дечембрио улыбался. Герцог Милана выглядел счастливым: он сумел позаботиться о преемнике и о наилучшей защите для двух женщин, которых любил. В глазах Аньезе светилась такая благодарность, о какой Филиппо Мария и мечтать не мог. Ну что же, он и правда совершил невозможное.

Мария Савойская осталась взаперти в башне. Герцог и не подумал портить праздник видом вытянутого лица женщины, женитьба на которой обернулась огромной ошибкой. Амадей Савойский за все эти годы смог сделать лишь одно: показать себя бесполезным и, даже хуже того, ненадежным союзником.

Филиппо Мария отлично знал, что друзей у него нет, а потому намеревался действовать исключительно в собственных интересах. Считаться с другими совершенно необязательно. Многие клялись ему в верности, но на самом деле единственным человеком, на которого он мог положиться, была Аньезе дель Майно. Вот в ней герцог не сомневался и не задумываясь доверил бы ей собственную жизнь.

Фаворитка сидела рядом. Филиппо Мария взял ее за руку и нежно погладил тонкое запястье. Кожа у Аньезе была словно бархат. Герцог переплел пальцы с пальцами любимой и с удовольствием оглядел огромные перстни с пылающими рубинами и сияющими сапфирам, украшающие ее руку, — его подарки. Аньезе улыбнулась. Ее зубы мерцали жемчужным блеском, а губы были яркими, словно кораллы. Филиппо Мария чувствовал себя на седьмом небе.

Стольники разрезали жареного кабана, виночерпий открыл лучшее местное вино. Башни из имбирных цукатов и сахарные фигуры украшали стол.

Все было великолепно. В этот вечер герцог чувствовал себя по-настоящему счастливым. Значит, это возможно? Он смог наконец-то обрести радость и душевный покой? Такого с ним никогда не случалось, и сейчас, возможно впервые в жизни, Филиппо Мария позволил себе насладиться нежданной безмятежностью.

Дикие и жестокие времена научили его, что ощущение безопасности дает только любовь близких; Что же до остальных, всех этих бесчисленных придворных льстецов, то они изо дня в день пытаются заслужить его благосклонность лишь для того, чтобы укрепить собственное положение. Мужчины и женщины такого склада особенно опасны, потому что всегда думают только о собственной выгоде. Это единственное знамя, которому они хранят верность. Вот почему они гораздо страшнее врагов, открыто нападающих на поле боя.

По этой причине герцог завидовал Франческо Сфор-це. Тот хотя бы знал, что ему предстоит сражаться, скажем, с Карманьолой или с Джанфранческо Гонзагой и в честном бою они определят, кто из них сильнее. А вот такие враги, как Венеция и Флоренция, гораздо более коварны и двуличны.

То же самое можно сказать и об Амадее Савойском, который обещал Милану свою поддержку, а на деле вел переговоры с дожем. А папа римский? Венеция и тут ухитрилась поставить своего человека, а значит, Папская область внезапно превратилась во врага. Наглядное подтверждение того, что даже в Риме, Вечном городе, власть — это нечто неустойчивое, колеблющееся и опасное.

Филиппо Мария Висконти понимал, что он не вечен, и этой помолвкой выбрал своего преемника. Герцог решил поставить на Франческо Сфорцу. Возможно, однажды ему придется опасаться растущей власти зятя, но малышка Бьянка Мария поможет отцу. Девочка отличалась умом и сильным характером, и Филиппо Мария ни капли не сомневался, что она вырастет женщиной выдающихся достоинств. Уже сейчас в Бьянке Марии проявлялись лидерские качества и глубокая преданность отцу, невероятно трогавшая его сердце. Конечно, ей исполнилось всего семь лет, но герцог хорошо знал, что бойцовский характер проявляется еще в детстве и при должном воспитании его можно укрепить и развить. Так в свое время произошло с ним самим, а теперь Филиппо Мария видел в дочери отражение собственной настойчивости, выдержки, железной воли и силы духа. Достаточно было понаблюдать, как Бьянка Мария атакует преподавателя во время уроков фехтования.

Словом, герцог с удовольствием отмечал в девочке все свои лучшие черты и даже нечто большее.

Никто не посмеет обидеть ее, герцог всегда сможет ее защитить. А однажды наступит день, когда уже дочь защитит своего отца.

Празднование продолжалось. Кованые люстры освещали зал огоньками сотен свечей. Приглашенные предавались веселью, а Франческо Сфорца был далеко, на поле боя.

Но однажды он вернется и потребует то, что ему принадлежит, — девочку, которую так любит герцог.

Эта мысль немного поколебала решимость Филиппо Марии. Он встретился взглядом с Аньезе и улыбнулся.

Нет, герцог не будет портить такой вечер печальными мыслями.

Он позаботится обо всем, когда придет время.

ГЛАВА 26В ОЖИДАНИИ ПРИЕМА

Венецианская республика, дворец дожей

Его вызвали с особой срочностью. Джованни де Импе-риис прибыл к нему в Брешию с верительными грамотами, не вызывавшими ни малейших сомнений, и передал приказ немедленно явиться в Венецию. Франческо Буссоне тут же отправился в путь. По дороге ему постоянно расточали похвалы и восторги, и это немного настораживало.

Кондотьер никак не мог отделаться от дурного предчувствия. Возможно, свою роль сыграла и погода: в заливе Сан-Марко его встретили проливной дождь и безжалостный ветер. Несмотря на тяжелую накидку с меховым воротником, который Франческо поднял, пытаясь закрыть лицо, холод пронизывал до костей. Темные воды лагуны беспокойно колыхались под струями дождя, стоявшие на приколе гондолы танцевали на волнах.

Как всегда, его сопровождал верный Джованни. Оруженосец оделся совсем легко: на нем даже не было накидки, только дублет с высоким воротом на пуговицах и манжетами на завязках, а сверху — короткий плащ из черной ткани. Карманьола закашлялся. Вот уже несколько дней у него болело горло. Впрочем, он сразу забыл про собачью погоду и проливной дождь, едва увидел невероятной красоты фасад дворца дожей. Франческо замер, зачарованно глядя на элегантную арочную галерею, ряды колонн и великолепный балкон зала Большого совета.

Укрывшись от дождя под крышей портика, Карманьола назвал гвардейцам, стоявшим на входе, свое имя, предъявил бумаги и вошел внутрь. Пройдя через Пшеничные ворота, кондотьер в сопровождении Джованни пересек внутренний двор, после чего гвардейцы провели их по внутренней лестнице на второй этаж.

Там, в библиотеке, им велели подождать, пояснив, что дож Франческо Фоскари не очень хорошо себя чувствует и подойдет через некоторое время.

Карманьола кивнул. Он с благодарностью взглянул на огонь, который потрескивал в камине в центре комнаты, повесил мокрую накидку на спинку деревянного стула и подошел к очагу. Тепло наполнило тело кондотьера, а на лицо вернулась улыбка. В ожидании дожа Франческо Буссоне пробежался глазами по многочисленным книгам библиотеки. Стеллажи, набитые тяжелыми фолиантами, поднимались до самого потолка.

— Ну наконец-то, Джованни, хоть обсохнем немного! Если уж приходится ждать, лучше делать это в тепле, — заметил Карманьола. Этими словами он скорее пытался подбодрить самого себя, поскольку в душе шевелился червячок сомнения, шептавший, что его загнали в ловушку. Впрочем, Франческо тут же решил, что это лишь пустые домыслы и бояться ему нечего.

Оруженосец кивнул.

Потолок покрывала роспись невероятной красоты. Некоторое время Карманьола восхищенно разглядывал фреску.

— Видишь, Джованни, — сказал он с гордостью, — зря всех военачальников считают неотесанными невеждами. Я вот умею оценить красоту, например, этой чудесной фрески у нас над головой. Правда же рыцари в доспехах на ней совершенно великолепны? А их мощные кони в расшитых попонах, а городские башни на заднем плане! От этой картины захватывает дух, не находишь?

Молодой оруженосец снова кивнул. Карманьоле показалось, что во взгляде Джованни промелькнуло странное выражение, но он не понял, какое именно. Конечно, юноша изменился после трагедии во Фриули. Кондотьер не смог бы найти точного определения, но чувствовал: что-то в Джованни сломалось навсегда. Особенно больно было осознавать, что именно он принес юноше такое разочарование.

Любуясь фреской на потолке, Франческо Буссоне снова почувствовал тот же холодок, что пробежал у него по спине, когда гвардейцы оставили его одного в этой восхитительной комнате. Минута за минутой ощущение беспокойства все росло и вызывало воспоминания о прошлых днях, когда он в очень похожей ситуации впустую ждал Филиппо Марию Висконти в замке Порта-Джовиа.

Теперь же Буссоне находился во дворце дожей, главном символе власти Венеции, и страх только возрастал. Конечно, Карманьола ничем не выдал тревоги, однако время шло, дож не появлялся, и Франческо Буссоне задавался пугающими вопросами, на которые ему совсем не хотелось искать ответы.

Значит ли это, что Венеция раскрыла его двойную игру? Они знают, как он тянул время по просьбе герцога Миланского?

Карманьола тяжело вздохнул. Он вновь взглянул на фреску на потолке, но теперь ему показалось, что рыцари в сверкающих доспехах, изображенные на ней, готовятся напасть на него. Военачальника охватило ощущение, что они вот-вот сойдут с картины и проткнут его своими острыми мечами.

Франческо Буссоне тяжело опустился на стул, вытянул ноги и стал разглядывать библиотеку из-под полуприкрытых век. Карманьола предпочел бы заснуть, чтобы не думать об унижении, которое он однажды уже пережил и которое грозило повториться вновь. Беспокойство все сильнее сжимало грудь.

Его пробрал холод, будто пламя в камине вдруг превратилось в глыбу льда. Франческо не знал, кто выдал его, но чем дольше тянулось время, тем отчетливее он понимал, что дож не придет на встречу с ним.

Надежда выйти сухим из воды таяла как дым. Казалось, тишина обвиняет его громче тысячи слов.

По прошествии нескольких часов — дождь прекратился, и в окно лился яркий дневной свет — Франческо наконец, решил уйти.

Он встал и снял со стула свою накидку.

— Джованни, идем отсюда, — сказал он оруженосцу. — Мы прождали достаточно. — Карманьола открыл дверь и обнаружил там гвардейца. — Проводите меня на улицу! — рявкнул он.

Солдат молча кивнул и повел гостей по коридору к крутой лестнице.

Слушая собственные шаги, гулко отдающиеся от мрамора ступеней, Франческо Буссоне понял, что его конец близок. Они вошли в галерею, которая вела к темницам, и встретили там еще две группы гвардейцев. Один солдат подошел к ним и указал на вход в Поцци — так называлась тюрьма дворца дожей.

Франческо Буссоне внимательно посмотрел на венецианцев.

— Видимо, я пропал, — пробормотал он.

Двое гвардейцев подхватили кондотьера под руки, но Джованни остался там, где стоял.

Тут Карманьола понял, кто его предал, но не произнес ни слова, потому что открытие разбило ему сердце. Он отвел взгляд от оруженосца и двинулся навстречу своей судьбе.

ГЛАВА 27НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Венецианская республика, дворец дожей

Никколо Барбо влетел в зал Совета десяти, будто его гнал ураганный ветер. Девять его коллег тут же поняли, что он собирается сообщить им нечто важное: у Барбо был вид победителя, на губах играла подозрительно довольная улыбка. Дож, уже знавший, о чем пойдет речь, был, напротив, угрюм и печален. Кивком он пригласил вошедшего занять свое место и заговорил:

— Мессер Барбо, насколько я понимаю, вы принесли важные новости. Поэтому прошу, говорите без промедления. Мы вас слушаем. — Дож еще раз кивнул, будто призывая члена совета как можно скорее изложить сведения, уже известные им обоим.

Впрочем, Никколо Барбо не нужно было ни подбадривать, ни торопить: он давно предвкушал этот момент. Подойдя к своему стулу, он оглядел остальных членов Совета десяти и, не теряя времени, начал подробный рассказ о том, что ему не терпелось поведать.

— Многоуважаемые члены Совета! — провозгласил Барбо, торжественно выговаривая слова, будто зачитывал смертный приговор. — Выполняя указания нашего дожа, в последние несколько месяцев я предпринял все возможные усилия, чтобы провести тщательное расследование относительно Франческо Буссоне, известного под прозвищем Карманьола. Моей целью было превратить подозрения, которые уже давно возникли у нас по поводу его действий, в уверенность, подтвержденную неопровержимыми доказательствами. И теперь позвольте сообщить, что мои старания увенчались успехом. — Мессер Барбо выдержал долгую паузу, желая усилить эффект своей речи. — Вот уже несколько лет мой человек постоянно находился рядом с Франческо Буссоне. До недавнего времени ему не удавалось раздобыть документы или заявления, подтверждающие предательство Карманьолы, но несколько дней назад мое терпение было вознаграждено. Я не могу раскрыть имя своего осведомителя, но в любом случае важно лишь то, что он передал мне следующие документы. — С этими словами Никколо Барбо резко поднял руку, предъявив членам Совета десяти пачку листов бумаги. Он сделал это так демонстративно и неожиданно, что большинство советников с открытыми ртами уставились на страницы, словно те были вырваны из священной книги. — Здесь вы найдете доказательства измены Франческо Буссоне. Это письмо, подписанное герцогом Милана, в котором он обращается к нашему военачальнику с просьбой повременить с атакой, а где возможно, и вовсе отказаться от нападения на его армию. Более того: Филиппо Мария Висконти просит Карманьолу не спешить на помощь Кавалькабо в Кремоне. И вы отлично знаете, к чему привело промедление! — горячо воскликнул Барбо, потрясая листами бумаги. — И это еще не все, — тут же добавил он.

— В самом деле? — недоверчиво переспросил Пьетро Ландо. — Неужели есть предательство ужаснее?

Вопрос, казалось, повис в воздухе. И хотя в ожидании ответа прошло всего несколько мгновений, они показались нескончаемыми.

— Слова мессера Барбо — истинная правда, но есть и еще кое-что, — отозвался вместо Никколо дож. — Филиппо Мария Висконти не просто попросил нашего кондотьера воздержаться от сражений: он подкупил его, предложив деньги в обмен на бездействие.

Поднявшийся гул голосов ясно дал понять, насколько поразило собравшихся по ужасное известие.

— Если говорить точнее, герцог предложил ему пятьсот дукатов и земли, относящие к городу Паулло, — продолжал дож. — Как вы сами сможете увидеть, среди бумаг, предъявленных мессером Барбо, есть акт передачи собственности вышеупомянутых владений, составленный нотариусами его светлости герцога Миланского. Естественно, Карманьола принял его условия.

— Предатель! — прогремел Пьетро Ландо.

— Смерть ему! — воскликнул Лоренцо Донато.

К ним присоединились и остальные члены Совета, выкрикивая разнообразные ругательства и угрозы.

Франческо Фоскари, ожидавший подобной реакции, поднялся, чтобы привлечь всеобщее внимание:

— Господа, пожалуйста!.. Я понимаю, что новости вызвали у вас возмущение и даже ярость, но знайте, что я уже принял решение касательно дальнейших действий. — Будто желая подчеркнуть, что его распоряжения окончательны и не подлежат обсуждению, дож поднял руки. — Я приказал доставить Карманьолу во дворец. И чтобы дать ему понять, что я не такой глупец, как ему кажется, оставил томиться, словно рагу в печи. Надеюсь, он успел сообразить, что мы все знаем. Что Венеция все знает! Затем я дал приказ арестовать Франческо Буссоне и бросить его в венецианскую тюрьму, чтобы он уже никогда оттуда не вышел и гнил в подвале вплоть до суда и объявления приговора. Конечно, мы подождем окончания процесса, но хочу признаться, что намерен отрубить ему голову за государственную измену.

Последняя фраза пронзила воздух будто лезвие ножа и вызвала всеобщее молчание. В словах дожа остро чувствовалась неотвратимость, словно приговор провозглашал не только смерть Карманьолы, но и ненадежность будущего, страх перед развитием событий после казни командующего материковой армией Венеции. Невероятная хрупкость власти правителей города была совершенно очевидна. Да, они раскрыли двойную игру Карманьолы, но разве можно твердо рассчитывать, что и следующий военачальник не поведет себя подобным образом?

Призвав на помощь все свое влияние, Франческо Фоска-ри попытался успокоить остальных. Продолжая стоять перед членами Совета десяти, он искал ободряющие слова:

— Я понимаю, что тревожит вас, друзья мои. Сегодня мы раскрыли козни двуличного Карманьолы, но кто может гарантировать, что в будущем не найдутся новые предатели, желающие навредить Венеции? Я не хочу лгать вам, а потому дам единственно возможный честный ответ: никто. Тем не менее есть человек, который уже давно всей душой жаждет стать новым предводителем нашей армии, и его зовут Джанфранче-ско Гонзага. Он единственный все эти годы хранил верность знаменам с крылатым львом. Гонзага воевал за герцога Миланского, но согласился на это лишь потому, что в то время Висконти были нашими союзниками. В остальном он всегда знал, на чьей он стороне. Знал лучше Коллеони! Лучше Кавалькабо! Так что, надеюсь, сенат в ближайшее время окажет ему честь, назначив капитаном венецианской армии.

После этих слов в зале что-то изменилось. Нельзя сказать, что члены Совета десяти полностью успокоились, однако ровный тон дожа и предложенное им решение значительно улучшили обстановку.

Представители знатных родов Венеции проводили взглядом своего главу, покидающего зал, а затем потянулись к выходу один за другим, думая, что, возможно, еще не все потеряно.

ГЛАВА 28МАЭСТРО МИКЕЛЕ

Миланское герцогство, замок Аббьяте

Художник неторопливо ходил по комнате, слегка покачиваясь при каждом шаге. Длинные черные волосы падали ему на лицо непослушными прядями и, казалось, отливали синевой, словно перья ворона. По крайней мере, это точно были не пятна краски, в этом Аньезе не сомневалась. Что-то в госте внушало ей беспокойство, словно его тень, распластавшаяся по деревянному полу, могла вдруг обратиться в существо из плоти и крови, вскочить и наброситься на нее.

Микеле да Безоццо кутался в длинный темный плащ с тонкой серебристой отделкой; из-под объемных складок виднелись его руки, бледные и худые. На пальцах посверкивали золотые перстни с красными, голубыми и зелеными драгоценными камнями, в которых отражались десятки огоньков, горевшие в массивных люстрах: Аньезе очень любила теплый свет свечей и всегда просила зажечь их как можно больше.

С того момента, как художник вошел в кабинет, где она обычно в одиночестве предавалась чтению и наукам, Аньезе не могла отвести от него глаз. Что-то необычное было в этом живописце, создававшем свои работы по образцам северных школ. Говорили, что он много путешествовал по Италии и другим странам, что ему открылись тайны и секреты, недоступные большинству людей. Глядя на его высокую и слегка нескладную фигуру, закутанную в черный плащ, на его унизанные кольцами пальцы с отполированными до блеска миндалевидными ногтями, Аньезе была совершенно очарована, особенно после того, как Микеле посмотрел прямо на нее темными глазами, похожими на бездонные колодцы.

— Ваша светлость, — произнес художник, сделав изящный поклон.

В нем чувствовалась некая врожденная утонченность: худое тело под широкой накидкой казалось не плотью, а переплетением извилистых ветвей, но при этом каждое движение было проникнуто удивительной гармонией. Да Безоццо словно прибыл из далеких чудесных краев, а может, даже из иных миров.

— Маэстро Микеле, благодарю вас, что так быстро откликнулись на мою просьбу, — сказала Аньезе. В ее голосе сквозило естественное восхищение этим человеком, так непохожим на остальных и вызывавшим в ней любопытство и необъяснимый душевный трепет. Аньезе не смогла бы объяснить это чувство, но она испытывала к художнику странное влечение — не физическое, но охватившее ее разум и лишившее силы воли.

— Мадонна, любое ваше желание — закон для меня.

Звучание глубокого мелодичного голоса Микеле невероятно нравилось Аньезе. Гораздо больше, чем она могла вообразить. Женщина заставила себя успокоиться. Вовсе не для того она позвала живописца, чтобы он соблазнял ее своими плутовскими уловками. И все же от него исходила некая сила, которой было очень сложно противостоять.

— Маэстро Микеле, я пригласила вас, потому что хочу попросить изготовить для меня кое-что особенное.

Художник кивнул.

— Прошу вас, присядьте. — Аньезе указала Микеле да Безоццо на стул по другую сторону стола. — Надеюсь, вы принесли мне посмотреть что-нибудь из своих работ, потому что, поверьте, о вас рассказывают самые невероятные вещи.

Какие же? — поинтересовался гость довольно самоуверенным тоном.

— Говорят, вы объехали весь мир и в первую очередь — северные государства, чтобы изучить секреты таких живописцев, как мастер Франке: цвет, освещение, покрытие золотом, самые невероятные приемы для создания миниатюр. Прошу вас, покажите мне что-нибудь и поведайте о ваших приключениях. А я расскажу вам об идее, которую хотела бы осуществить с вашей помощью для герцога Миланского. Это будет нечто необычное и в некотором смысле волшебное, очень личное и драгоценное, и только вам под силу воплотить в жизнь мою мечту.

Микеле сел напротив Аньезе, но перед этим извлек из-под плаща кожаную сумку и положил ее на стол. В ней оказались книги и маленькие цилиндры, которые, как выяснилось вскоре, представляли собой свернутые в трубочку холсты.

— Вы правы, — кивнул художник, — я много путешествовал в последние годы. Я жил при дворе Жана Беррийского, где имел счастье увидеть шедевр братьев Лимбург «Великолепный часослов герцога Беррийского» — книгу с изображениями, посвященными двенадцати месяцам, которая принесла своим авторам вечную славу. Меня ослепила яркость красок и роскошь позолоты, не говоря уже о великолепной композиции, где каждая миниатюра является частью общего рисунка, несущего в себе множество значений. Бархатные одежды и знамя из красного шелка в январе; окутанная белым снегом деревня в феврале; пахота и посев зерна в марте, а дальше апрель, май — все время новые идеи и художественные приемы, как, например, синяя черепица на крыше замка Пуатье. — Маэстро Микеле издал вздох восхищения, будто от одного воспоминания о чудесной книге у него перехватило дыхание. — В мире столько красоты, мадонна, но мужчины не умеют ее ценить. Вот почему я предпочитаю доверять женщинам: они более внимательны, тоньше чувствуют, несут в себе грациозность и страсть, а потому, безусловно, лучше понимают язык искусства, повествующий о мирах, которые многие просто не способны видеть. Да, я странствовал, под дождем и снегопадом, под палящим летним солнцем и среди равнин, покрытых льдом. Побывал в Праге, в Богемии, и лицезрел три невероятные доски Тршебоньского алтаря: «Моление о чаше», «Положение во гроб» и «Воскрешение». Я буквально замер от восторга, не в силах отвести от них глаз. Любой, увидев алый цвет одежд, золото нимбов, восторженно-печальные выражения лиц, лишился бы дара речи. Затем я покинул Прагу и отправился в ганзейские города: Бремен, Любек, Гданьск, Ригу. До глубины души поразил меня «Алтарь святой Варвары» мастера Франке. — С этими словами Микеле раскрыл книги и развернул один из холстов, и глазам Аньезе предстало настоящее чудо.

Там были изображения одновременно волнующие и мистические: красные драконы и таинственные проповедники, прорицательницы, маги и астрономы, пастухи и святые, мореплаватели, гидры с семью головами, грифоны с распростертыми крыльями, рыцари с длинными копьями, черноволосые дамы и распятые королевы. Аньезе увидела змей, вылезающих из черепов, реки расплавленной меди и чертей с козлиными ногами. Были здесь и лучники, готовые выпустить горящие стрелы, серебряные башни и пламенеющие розы, голубые лилии, талисманы и эшафоты, покрытые пеплом, а затем снова свинцовое небо, и алые реки крови, и дворцы, отделанные золотом и драгоценными камнями, и замки цвета слоновой кости. От такого изобилия образов Аньезе хотелось одновременно смеяться и плакать, настолько сильное впечатление вызывали чудесные картины.

Ей пришлось отвести взгляд, потому что в глазах рябило от калейдоскопа ярких красок.

Женщина перевела дух и резко встала, далеко отодвинув стул от стола.

— Мне нужно выйти на воздух, — сказал она и кинулась к двери. — Подождите меня здесь, маэстро Микеле, — добавила Аньезе, после чего выскочила в коридор и поспешила на улицу, желая как можно скорее вновь увидеть свет луны и реальный мир.

ГЛАВА 29ПРЕСТУПНЫЙ СГОВОР

Папская область, трактир «Слепой гвардеец»

— Неужели это правда? Кровожадный безумец совершил убийство?

Одоардо посмотрел на Антонио. Его брат не хотел верить в произошедшее, но ведь Сальваторе уже давно грозился расправиться со Стефано. То, что Антонио не воспринял его угрозы всерьез, ничего не меняло. Однако старший из братьев Колонна все продолжал трясти головой, будто надеясь превратить гибель Стефано в выдумку.

— Нельзя спускать ему такое с рук, — наконец сказал он. — Если мы закроем глаза на подобное преступление, то можем стать следующими.

— Не говоря о том, что у папы римского есть все основания обвинить нас в смерти единственного человека, который пытался установить мир между ним и семейством Колонна.

Антонио кивнул:

— Да, вы совершенно правы.

— Что же нам теперь делать? — спросил Одоардо, пока хозяйка трактира ставила на стол поднос с жареным гусем.

Его брат отрезал себе ножку птицы, налил в кружку вина и принялся за еду. Ему нужно было подумать, и Одоардо знал, что в такие моменты лучше помалкивать. Он сам задал вопрос, так что теперь придется ждать ответа. Как обычно. Одоардо немного завидовал старшему брату: ему самому столь блестящие идеи в голову не приходили. Да и никакие не приходили, если честно. Младший Колонна был человеком действия. Конечно, таковым был и Антонио, но тот также умел строить планы и плести интриги. А вот Одоардо, не склонному к долгим размышлениям, было не под силу разработать даже самую простую стратегию.

— Нужно убить Сальваторе. Другого выхода нет. Но все должно выглядеть как несчастный случай.

— И только-то? — Неужели это и есть коварный план, над которым Антонио размышлял столько времени?

— Вовсе нет! Подумайте: с одной стороны, нам нужно дать понять, что мы стоим во главе семьи и не потерпим разногласий, а уж тем более душегубства, а с другой — отвести от себя подозрения, чтобы никто не мог обвинить нас в убийстве из мести.

— И что же?

— А то, что мы попросим жену Стефано Звеву и его мать Кьярину ходатайствовать за нас перед папой.

— Его жену и мать?!

— Именно.

— Но…

— Таким образом, — перебил Антонио, — мы убедим понтифика сразу в двух важных пунктах: во-первых, что мы пытались мирно, без оружия, договориться со своими родственниками, а во-вторых, что мы на его стороне.

— А на самом деле?

— На самом деле мы избавимся от Габриэле, как только сможем.

— Вы шутите?

— Вовсе нет.

— Вы хотите убить папу римского?

Антонио ударил кулаком по столу.

— Не кричите, глупец! Хотите, чтобы нас услышали в замке Святого Ангела? — процедил он сквозь зубы.

— Вы правда решитесь на такое? — снова спросил Одоардо, понизив голос.

— Конечно. Подумайте головой хоть раз, если, конечно, вы на это способны. Мы отправим к венецианцу Звеву и Кья-рину и обеспечим себе перемирие.

— Хорошо, но я не понимаю, как мы заставим их идти к пане.

Антонио закатил глаза. Одоардо ужасно злился. Если бы он только мог, то всадил бы брату нож прямо в брюхо, но приходилось сохранять спокойствие и рассыпаться в благодарностях. Потому что без помощи Антонио головоломку не решить.

Старший Колонна вздохнул:

— Мы пообещаем женщинам отомстить за Стефано, причем так, чтобы на них не упало ни малейшего подозрения. Они получат удовлетворение без всякого риска. Мы обо всем позаботимся. Теперь понятно? — раздраженно спросил он и с ожесточением принялся отрезать кусок гусиной грудки, после чего продолжил трапезу, разрывая мясо зубами, будто дикий зверь.

Зрелище было достаточно отвратительным, чтобы отбить у Одоардо охоту к дальнейшим расспросам.

Он поднялся:

— Тогда сами с ними поговорите.

Антонио кивнул.

Одоардо жестом попрощался с братом и отодвинул бархатную штору, закрывавшую вход в отдельную комнату, которую хозяйка, как обычно, придержала лично для них.

— А, еще кое-что… — окликнул его Антонио.

Младший из братьев остановился.

— Никому ни слова.

Одоардо обернулся. Его брат продолжал с аппетитом поглощать жареного гуся: он снова оторвал зубами большой кусок и принялся неторопливо пережевывать его. Наставив на Одоардо указательный палец, перепачканный подливкой. Антонио рявкнул:

— Вы поняли?!

Младший Колонна почувствовал, что его сейчас стошнит.

— Вы поняли? — повторил старший.

Одоардо кивнул и вышел из комнаты, чтобы поскорее закончить неприятную встречу. Он оказался в основном зале трактира. Здесь шумели завсегдатаи, запивая мясные пироги красным вином. Несколько пышнотелых служанок переходили от стола к столу с глиняными кувшинами.

Одоардо направился к выходу, а слова брата продолжали звучать в голове. Ему было хорошо известно, что угрозы Антонио — не просто слова. Одоардо ненавидел его, но в то же время не мог обойтись без старшего брата. И знал, что убить Антонио у него никогда не хватит духу. Ведь тот намного сильнее и совершенно не знает жалости.

ГЛАВА 30 КАРТЫ ТАРО

Миланское герцогство, замок Аббьяте

Аньезе довольно быстро пришла в себя. Она поправила прическу и решила, что пора вернуться к художнику. Свежий воздух весенней ночи помог ей успокоиться. Женщина вошла в замок. Она понимала, что не сможет оставаться равнодушной к таинственному очарованию этого мужчины и его картин, но теперь чувствовала в себе силы справиться с наваждением.

Вернувшись в кабинет, Аньезе обнаружила, что маэстро Микеле не двинулся с места. Все здесь выглядело точно так же, как в тот момент, когда она вскочила и бросилась к двери.

Но теперь она была готова изложить ему свою просьбу.

— Все хорошо, ваша светлость? — спросил художник. Он загадочно улыбался: то ли пытался поддержать заказчицу, то ли самодовольно посмеивался.

— Да, мне просто понадобилось подышать свежим воздухом, — ответила Аньезе.

Микеле да Безоццо кивнул.

— Вы очень тонко чувствуете, я вижу. Немногих так сильно трогает очарование красок.

— Вы так думаете?

— Это искусство не для всех. В нем есть нечто бесовское — такое, что не раскрывается никому до конца, но способно разжечь в душе настоящий огонь. Речь о совсем тонкой линии, непрочной и неуловимой грани, обладающей, однако, достаточной силой, чтобы поразить любого, кто позволит себе поддаться ее волшебству.

— Да, именно так.

— Я понимаю.

— Именно поэтому я и попросила вас прибыть сюда и теперь хочу наконец изложить свою просьбу.

— О чем же речь, мадонна?

— Доводилось ли вам во время ваших странствий видеть игральные карты? Во Флоренции, если не ошибаюсь, они носят название карты мамлюков и находятся под запретом, но я уверена, что в Испании и других краях они очень популярны.

— Конечно, ваша светлость. Путешествуя из одного королевства в другое, я видел множество видов карт, а больше всего меня, пожалуй, поразила так называемая Штутгартская колода. Но позвольте поинтересоваться: в чем состоит дело, которое вы намерены мне поручить?

— Я хочу, чтобы вы создали особенную колоду для герцога Милана Филиппо Марии Висконти. Он питает страсть к тайным знаниям, а потому ему наверняка понравится играть подобными картами, рассматривать и изучать их.

— Думаю, я понял, что вы имеете в виду, мадонна, — отозвался Микеле и неуловимым движением извлек откуда-то колоду карт. Листы были довольно крупные, больше ладони, и богато украшенные позолотой, а потому весьма тяжелые. — Эти карты я получил от воина-мамлюка во время пребывания в Венеции. Как видите, колода поделена на четыре масти: мечи, жезлы, кубки и пентакли. Каждая масть включает в себя десять карт с цифрами от одного до десяти и еще три с изображением различных фигур. Всего листов пятьдесят два. Здесь, в отличие от Штутгартской колоды, на фигурных картах нет изображений персонажей, а только их названия золотыми буквами, потому что ислам запрещает рисовать людей.

Аньезе с восхищением разглядывала яркие цвета и тонкие узоры. Она взяла в руки туза пентаклей, и ей показалось, что от него исходит тепло. Рассматривая карту, Аньезе поймала себя на необычном ощущении: она словно прикоснулась к настоящему сокровищу. Получив от возлюбленной подобный подарок, Филиппо Мария навсегда останется с ней.

— Знаете, Микеле, — продолжила она, — я хотела бы попросить вас сделать еще кое-что.

— Слушаю вас.

— Я подумала… А если добавить новые фигуры? Самое прекрасное, что дает умение работать с красками, позолотой, украшениями, цветом и тенью, — это как раз создание изображений людей и сказочных мест, как те, которые вы показали мне ранее. Возможно, удастся использовать сюжеты миниатюр, которые вдохновили вас и которые вы научились воспроизводить в собственных работах. Что скажете, сумеете вы изготовить для меня такую колоду?

— С превеликим удовольствием, мадонна. Если таково ваше желание, то я с радостью добавлю изображения людей на карты мамлюков и создам для герцога нечто поистине уникальное.

— Это было бы чудесно, маэстро Микеле, особенно если у вас получится сделать миниатюры многоплановыми, символичными, с тайными смыслами и скрытыми загадками. В тех изображениях, что вы показали мне, больше всего поражает именно множество значений, которые они воплощают в себе. Тогда каждый игрок — или, лучше сказать, зритель — увидит их одинаково и в то же время по-разному. Если вам удастся соединить двенадцать месяцев братьев Лимбург, доски Трше-боиьского алтаря и откровения «Алтаря святой Варвары» мастера Франке, вероятно, получится воистину бесценное сокровище.

— Великолепная идея, ваша светлость. Признаюсь, я поражен до глубины души. Еще никто не просил меня выполнить подобную работу, это огромная честь. И я уверен, что его светлость герцог Миланский будет счастлив иметь единственную в своем роде колоду, придуманную лично для него. Теперь я понимаю, почему он так любит вас: вы женщина невероятных достоинств, мадонна.

— Вы льстите мне, маэстро Микеле.

— Ничуть. Я лишь говорю то, что думаю, — ответил художник.

Затем он с ловкостью фокусника спрятал карты в складках плаща. Тот же удел ждал книги и холсты: быстрыми отработанными движениями живописец вновь сложил их в кожаную сумку.

Теперь маэстро Микеле был готов покинуть замок. Аньезе разрешила ему удалиться, отметив:

— Итак, я жду от вас новостей о выполнении нашего замысла. Я хотела бы сохранить уговор в секрете, по крайней мере до окончания работы, так что обращайтесь, пожалуйста, всегда напрямую ко мне. И вот, — добавила Аньезе, вынимая из ящика кожаный кошелек и передавая его художнику. — Чтобы не отпускать вас с пустыми руками.

Маэстро Микеле услышал, как внутри позвякивают дукаты.

— Бесконечно благодарю вас, ваша светлость. Обещаю, что колода будет соответствовать всем вашим пожеланиям.

— Именно этого я и жду от такого талантливого живописца, как вы.

Художник кивнул.

— Можете идти, маэстро Микеле, — сказала Аньезе.

Гость не заставил себя упрашивать. Он поднялся и, взмахнув широким черным плащом, будто ворон крылом, зашагал к двери.

ГЛАВА 31ЭШАФОТ

Венецианская республика, площадь Святого Марка

Площадь Святого Марка была полна народу. После нескольких дождливых дней утро выдалось чудесным. На небе сияло солнце, освещая лагуну, и воды залива переливались перламутром. Деревянную трибуну для представителей закона сделали простой, без каких-либо украшений, но выточили и отполировали безукоризненно, словно столяры стремились довести работу до совершенства. Дож сидел в изящном кресле посередине; по обеим сторонам от него находились члены Совета десяти, облаченные в красные и черные мантии. Вместе они являли собой истинное воплощение власти Венецианской республики, и трибуна торжественно и солидно возвышалась над толпой, собравшейся на площади по случаю публичной смертной казни.

Все было готово. Эшафот поставили между колоннами Святого Марка и Святого Теодора. Палач сжимал в руках наточенный топор со сверкающим лезвием. Подул приятный ветерок, принесший с собой солоновато-горький запах моря. Неплохой день, чтобы умереть.

Карманьола прибыл в повозке, запряженной усталым мулом. На нем были ярко-красный дублет, берет из бархата и бордовый пурпуэн[15]. Руки приговоренному связали за спиной, а рот заткнули кляпом, но даже невнятное мычание, издаваемое кондотьером, который пытался вырваться из рук гвардейцев по пути к эшафоту, заставило толпу замолчать.

Для вынесения приговора понадобилось меньше месяца. Вопреки ожидаемому, пытки не заняли много времени: сломленный заключением в темнице дворца дожей рыцарь почти сразу признался в том, что уже было известно из полученных бумаг. Почти все судьи признали его виновным, но один все же воздержался.

Пройдя сквозь расступившуюся толпу к эшафоту, мул остановился. Возчик спустился с козел. Гвардейцы подхватили Карманьолу и передали его в руки палача, который без лишних разговоров пнул приговоренного между ног. Буссоне рухнул, как мешок с мукой; колени с сухим стуком ударились о доски. Он издал стон, из-за кляпа показавшийся еще более мучительным, и повалился набок. Из уголка рта потекла струйка слюны.

Некоторые женщины, не в силах вынести кошмарное зрелище, прикрыли глаза руками. Поставив Карманьолу на колени, палач сорвал с него берет и потянул за волосы, заставив положить голову на деревянную плаху.

На трибуне поднялся один из советников, Никколо Барбо. Уверенным голосом он произнес обычные в таких случаях слова:

— Франческо Буссоне, граф Кастельнуово-Скривии, Кья-ри и Роккафранки, по прозвищу Карманьола! Именем дожа Франческо Фоскари и Венецианской республики я приговариваю вас к смертной казни за государственную измену.

Затем знатный венецианец вновь опустился на место.

Палач занес топор над головой приговоренного и через мгновение обрушил его со всей силой, на какую только был способен. Раздался одновременно глухой и хлюпающий звук. Палач поднял топор, и все увидели, что, хотя Карманьола несомненно мертв, голова пока не отделилась от тела. Палач занес свое орудие во второй раз.

Сверкающее лезвие вновь обрушилось на шею приговоренного, однако голова по-прежнему держалась.

Лишь третьим ударом, под пристальным взглядом задохнувшейся от ужаса толпы, палачу удалось довести дело до конца. Он наклонился, подхватил отлетевшую голову Карманьолы за волосы и поднял ее в воздух, показывая публике и в первую очередь дожу и Совету десяти.

На площади воцарилась могильная тишина. Даже криков чаек не было слышно. Некоторые в толпе осенили себя крестным знамением. Другие потихоньку, в полном молчании, потянулись прочь с места казни.

В этой странной атмосфере нереальности происходящего дож Франческо Фоскари поднялся и охрипшим от волнения голосом произнес:

— Вот что ждет каждого, кто предаст Венецианскую республику.

Затем он сел, бледный как полотно.

Побелели лица и у советников, и у всех, кто находился на площади. Вид головы Карманьолы, которая никак не хотела отделяться от тела, наполнил их сердца ужасом.

Народ начал медленно расходиться, а Никколо Барбо подумал, что случившееся очень похоже на дурное предзнаменование.

ГЛАВА 32СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА

Папская область, палаццо Орсини

Звева с отвращением уставилась на Антонио. Всего несколько дней назад он и его братья враждовали со Стефано, а теперь надеялись навязать ей совершенно бесчестное соглашение. Антонио не постеснялся намекнуть на это прямо на похоронах. И все же в глубине души женщина понимала, что придется согласиться. Она хорошо представляла, что собирается предложить Антонио, но не видела другой возможности отомстить за смерть любимого мужа, которого безумец Сальваторе Колонна зарезал как собаку в ночных переулках Субуры. Городские стражники нашли исколотое ножом тело Стефано в луже крови. У Звевы не было доказательств, однако она точно знала, что убийца — кровожадный кузен мужа. Сколько раз тот грозился лишить его жизни и вот наконец действительно пошел на душегубство.

Так что нельзя даже сказать, что смерть Стефано стала неожиданностью.

Что за насмешка судьбы, подумалось Звеве. Женщине пришлось облачиться в траур. Длинные каштановые волосы были убраны под черный чепец, и темный наряд еще больше подчеркивал бледность лица, утратившего все краски от боли и страданий.

Едва завершились похоронные хлопоты, Антонио, не теряя времени, прибыл в дом, где Звева жила вместе с Кьяриной, матерью Стефано. Они уже некоторое время делили кров, а теперь остались вдвоем, две вдовы: следом за одной трагедией пришла другая. Звева не особенно ладила со свекровью, та вечно корила ее за чрезмерную красоту — по мнению Кьярины, слишком бросающуюся в глаза и ставившую ее сына в неловкое положение.

Какие глупости! Если кто и ценил ее привлекательность, то как раз только он, бедный Стефано. Но Кьярина по-прежнему сомневалась в добродетельности невестки. Даже сейчас, несмотря на строгость траурного наряда, в глазах старухи та выглядела слишком роскошно. Единственным созданием, дарившим отраду сердцу Звевы, была малышка Империале — ее дочь, смысл ее жизни. Эта девочка с каштановыми волосами, которая сейчас спала в дальней комнате палаццо под присмотром единственной оставшейся камеристки, воплощала в себе все то, за что вдова Стефано была готова бороться.

Антонио приложил немало усилий, чтобы сохранить свой визит в тайне. Он прибыл поздно вечером, стараясь не производить лишнего шума, что было на него не похоже, ведь обычно топот лошадей его свиты слышали за версту. Впрочем, он соблюдал осторожность не из уважения к смерти родственника, а чтобы избежать лишних пересудов.

Звева с ненавистью смотрела, как Антонио входит в ее дом: ползучий гад, питающийся чужими страданиями. Он обнял ее и поцеловал руку Кьярине, а потом принялся глазеть на молодую вдову, словно на аппетитный окорок в лавке мясника. Звева знала, что нравится ему, но скорее лишила бы себя жизни, чем подарила бы Антонио хоть одну улыбку.

— Мои дорогие, — обратился к женщинам Колонна, — я знаю, что сейчас совершенно неподходящий момент, но, всем сердцем скорбя о смерти Стефано, я все же прибыл сделать вам предложение и надеюсь, что оно встретит вашу благосклонность.

Он был ужасно взволнован и, чтобы сдержать обуревавшие его чувства, принялся большими шагами прохаживаться по гостиной.

— Слушаем вас, Антонио, — ледяным тоном отозвалась Звева.

— Итак, все мы отлично знаем, чья рука совершила чудовищное преступление, приведшее к смерти Стефано…

— Не смейте произносить имя этого мерзавца, убийцы моего сына! — раздался резкий голос Кьярины.

— Хорошо, — успокоил ее Антонио. — Так или иначе, злодеяние не может остаться безнаказанным.

— Что вы хотите сказать? — спросила мать Стефано, худая и хрупкая, словно неоперившийся птенец. На ее костлявом лице с резко очерченными скулами горели огромные карие глаза.

— Что смерть вашего сына должна быть отомщена.

— Уж будьте уверены! — неожиданно твердо отозвалась Кьярина.

Звева и Антонио удивленно взглянули на нее.

— Вот как! — только и произнес Колонна, застигнутый врасплох.

— Чего вы хотите взамен? — спросила его старуха, пока Звева все еще пыталась прийти в себя от неожиданности.

— Вижу, мадонна, вы предпочитаете говорить прямо, — вырвалось у Антонио.

— Ненавижу терять время, — бросила Кьярина.

— Ну что же, раз такова ваша воля, я изложу вам свое предложение. После того как я отомщу за вашего сына… и вашего супруга, — добавил Антонио, повернувшись к Звеве, — я попросил бы вас обеих договориться о встрече с папой Евгением Четвертым. Чтобы защитить нас всех, вы расскажете ему, что Колонна из ветви Дженаццано не имеют никакого отношения к смерти Стефано. Я вынужден обратиться с этой просьбой к вам, ибо мы с братьями не пользуемся доверием понтифика.

— Вы сами заслужили недоверие своим непростительным поведением, — отрезала Звева.

Она не могла забыть, что Антонио пошел против папы, чтобы сохранить привилегии, незаконно полученные благодаря Мартину V. Он даже осмелился захватить казну Святого престола и использовать ее для шантажа!

— Возможно, вы правы, мадонна. Знаю, я далеко не святой. Впрочем, если бы я им был, то вряд ли смог бы отомстить Сальваторе, не правда ли? — Тут Антонио Колонна позволил себе улыбнуться.

— Не беспокойтесь, лично я не разделяю сомнений своей невестки, поэтому считайте, что мы договорились, — отрезала Кьярина.

— Замечательно! — воскликнул Антонио. — Значит, так и поступим. Жизнь за жизнь. Я устрою, чтобы Сальваторе Колонна испустил дух, а вы позаботитесь о том, чтобы Евгений Четвертый оставил меня в покое и не вздумал подозревать в убийстве Стефано. Кстати говоря, я и в самом деле невиновен, поэтому вы лишь обеспечите торжество справедливости.

— Вы достойны презрения, Антонио! — не сдержалась Звева. — Это вы внесли раскол в нашу семью! Вы, с вашей жадностью и жестокостью! Если бы вы не поссорили ветви Дженаццано и Палестрина, нам бы не пришлось сейчас обсуждать, как отомстить за убийство моего мужа.

— Звева! — вскричала Кьярина.

— Тихо! — бросила та. — Я еще не закончила! Запомните мои слова: если я и помогу вам с этим кошмарным планом, даже не думайте, будто мы на одной стороне.

— Я так и не думаю. Но вижу, что, несмотря на все обвинения и возражения, которые вы расточаете, вы жаждете крови не меньше свекрови, а то и больше.

— Как вы смеете говорить со мной в таком тоне?

— Вашего мужа только что не стало, а я не вижу у вас ни слезинки.

— Я скорее руку себе отрежу, чем стану плакать при вас. А теперь прочь из моего дома, иначе, клянусь, я прикажу слугам изрубить вас на куски и скормить собакам.

Антонио поднял руки в знак того, что сдается:

— Ладно-ладно! К чему столько злости, святые угодники! Передайте хотя бы мои наилучшие пожелания малышке Империале.

Звева похолодела, а Колонна обратился к Кьярине:

— Значит, я могу рассчитывать на вас в отношении свидания с папой, мадонна?

— Мы дали вам слово. Теперь уходите, — холодно ответила та.

— Замечательно, — сказал Антонио.

Он бросил последний взгляд на Звеву, но она смотрела в сторону. Было видно, что ее переполняет ярость.

Колонна отвесил глубокий поклон и удалился.

ГЛАВА 33НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Папская область, район Парионе

Сальваторе вышел из трактира, мягко говоря, навеселе. Он весь вечер пил красное вино и играл в кости, причем выиграл неплохую сумму. Последние пару дней Колонна и так пребывал в приподнятом настроении, а от неожиданной удачи его охватила настоящая эйфория.

После убийства кузена у Сальваторе будто гора упала с плеч. За секунду до того, как пронзить Стефано кинжалом, он вдруг засомневался, хватит ли у него решимости. Однако вскоре обнаружилось, что он не только не испугался, но и получил от своего злодеяния удовольствие. Некая таинственная сила наполнила Колонну, открыв ему совершенно новый взгляд на вещи. Теперь Сальваторе мог с полным правом считать себя опасным человеком, настоящим убийцей, что повергало его в особенный трепет. Наконец-то Колонна понял, в чем его призвание. Он больше не будет подчиняться приказам кузенов Антонио и Одоардо; он возьмет то, что причитается ему по праву! Конечно, рассчитывать на помощь брата, слабака Лоренцо, не приходится, но сам-то Сальваторе точно не сдастся. Ни за что! Он шел домой на нетвердых ногах, но с ясной головой. Ночное небо напоминало темное одеяло с пуговками-звездами. Теплый весенний ветерок теребил длинный чуб, которым Сальваторе невероятно гордился.

Колонна пересек Кампо-деи-Фиори, прошел мимо двух церквушек на площади Навона. Уже чудо, что он добрался сюда. Однако впереди еще немалый путь. Сальваторе пересек площадь, повернул налево и разглядел на узкой улочке громаду старинной башни, совершенно заброшенной и в плачевном состоянии. Колонна двинулся дальше, и тут в нос ему ударил острый запах мочи. Район, по которому он шел, отличался весьма дурной славой, здесь царила полнейшая разруха. В слабом луче света от единственного факела, зажженного на крепостной стене, промелькнула вереница бегущих крыс.

На подходе к башне, там, где начинался особенно вонючий переулок, Сальваторе увидел нечто совершенно неожиданное: среди ночи здесь стояла повозка, груженная сеном. Она перегородила всю дорогу, и пройти вперед было нельзя — только свернуть в переулок.

Особо не раздумывая, Колонна направился туда, но через некоторое время уперся в кирпичную стену. Он обернулся и совершенно не обрадовался тому, что увидел.

Перед Сальваторе выстроились четыре человека в черных мантиях с капюшонами. В руках у них были факелы и мечи. Колонна не особенно удивился: район кишел бандитами и головорезами. Однако вскоре даже в слабом свете факелов он разглядел дорогие одежды, выглядывающие из-под мантий, а это явно указывало, что их обладатели — не просто банда грабителей.

Сальваторе понял, что они поджидали именно его. Заметил он и то, что повозка расположилась в аккурат рядом с поворотом в переулок. Все было продумано заранее, а он попался в простейшую ловушку, словно глупая мышь. Плохо дело.

Он потянулся было к короткому мечу, который всегда носил с собой, но не успел достать его из ножен: ледяное лезвие пронзило ему грудь. Сальваторе ударили в самое сердце. Он судорожно пытался вдохнуть; его оружие с тихим звоном упало на мостовую.

Через мгновение он рухнул, уже бездыханный. Нападающий ловко отскочил в сторону, так что тело повалилось на каменную брусчатку.

Один из убийц, по всей видимости главарь, приказал:

— Поднимите ублюдка, положите на повозку и прикройте сеном. Потом отправляйтесь к Тибру и скиньте тело в воду, но сначала привяжите камень на шею, чтобы он не вздумал всплыть и чтобы никто его никогда не нашел. Давайте скорее, а то прибежит стража.

Пока трое мужчин поднимали труп, тащили его по брусчатке и прятали под сеном на повозке, главарь скинул капюшон, который до этого держал надвинутым на глаза.

Черные с проседью волосы Антонио Колонны блеснули в кровавом свете факелов.

Он улыбнулся в полутьме.

Главное дело сделано, теперь очередь Звевы и Кьярины сдержать обещание.

ГЛАВА 34АПОСТОЛЬСКИЙ ДВОРЕЦ

Папская область, Апостольский дворец

Апостольский дворец оказался настоящим лабиринтом. Звева Орсини знала, что добиться аудиенции папы — дело непростое. Однако ее имя было у всех на слуху, как и недавняя горькая потеря, а потому у его святейшества были все основания сделать исключение и принять двух женщин, не заставляя их слишком долго ждать. Так что теперь вдова и мать Стефано шли следом за усердным работником канцелярии по хитросплетению коридоров и комнат папской курии.

Кардинал Орсини, кузен Звевы, как-то рассказывал ей, что Апостольский дворец — настоящая Вавилонская башня. Курия состояла из огромного количества помещений разного назначения. Их иерархия определялась близостью к папе: от покоев непосредственного окружения понтифика до кабинетов последних канцелярских писцов.

Ближайший круг составляли друзья и родственники Евгения IV, то есть в основном представители его рода. Им было доверено управление личной собственностью папы, его владениями в качестве понтифика, казной, распределением средств, а также поддержанием состояния дворцов. Затем шла Апостольская палата, занимающаяся покупкой драгоценностей, тканей, мебели и различных предметов обстановки. Следом за ней — Папская капелла, в ведении которой находилась подготовка религиозных церемоний и процессий, включая все относящиеся к ним детали: убранство, флаги, реликварии, а также заказ и доставка всего, что только могло понадобиться. Евгений IV также потребовал отдельно собрать группу лекарей, а командовать ими поставил многоуважаемого Лодовико Тревизана.

По пути на встречу с его святейшеством Звева и Кьярина, помимо коридоров и всевозможных канцелярий, прошли погреб и пекарню, где бесчисленные слуги готовили еду для курии, канцелярию, ведающую перевозками и почтой, а также элемозинарий — место, где принимали нищих и страждущих. Там вечно толклась целая толпа оборванцев в надежде получить теплую одежду или немного хлеба.

При виде сонма бедняков глаза Звевы наполнились слезами, и она поспешила развязать тесемки сумки и раздать нуждающимся все, что взяла с собой: не только монеты, но и носовые платки, перчатки и даже серебряную ароматницу. Женщина из толпы, несчастное создание с грязной головой и гнилыми зубами, глазела на подарок с таким недоверчивым восхищением, будто ей явилась сама Богоматерь.

Писец из канцелярии чуть не расплакался, глядя на столь трогательное проявление щедрости, а вот свекровь, будучи женщиной совсем иного склада, лишь неодобрительно покачала головой.

Впрочем, Звеву не слишком интересовало мнение Кьяри-ны. За свекровью она признавала лишь одно достоинство: когда-то та родила сына, будущего мужа Звевы. Молодой вдове ужасно не хватало Стефано. Не хватало его смелости, заботы, нежных ласк, а также искренности его речей, убеждений и принципов, которые он готов был горячо отстаивать в любых обстоятельствах. Именно поэтому он единственный из рода Колонна не побоялся взяться за трудное дело — поиск мирного решения в конфликте с понтификом. А потом это похвальное начинание привело к тому, что Стефано стал изгоем в собственной могущественной семье. Звева тяжело вздохнула, но подумала о малютке Империале и собралась с силами.

Троица продолжила путь в молчании. Пока они шли по великолепным залам и широким лестницам, мысли молодой Орсини вернулись к недавним событиям. Она понимала, что рано или поздно исчезновение Сальваторе заметит его брат Лоренцо и начнет кричать об этом на весь свет, но будет поздно. К тому моменту они с Кьяриной уже убедят папу в невиновности ветви Дженаццано. Тогда отсутствие Сальваторе расценят как доказательство его вины: все решат, что он просто сбежал, зарезав ее мужа. Однако Звеве совсем не нравились условия сделки. Может, Антонио все-таки прав и она в самом деле холодна и бесчувственна? Но одна вещь не вызывала сомнений: Стефано заслуживал отмщения. Его убили жестоко и несправедливо, и хотя поначалу Звева возмутилась, услышав предложение Антонио, день ото дня она все сильнее желала смерти Сальваторе. «Око за око», — сказала она себе.

Вдова ни за что не призналась бы, но постепенно она стала думать точно так же, как Кьярина. Теперь Сальваторе убит, и нужно рассеять подозрения папы в том, что внутри семейства Колонна началась кровная месть.

* * *

Евгений IV чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Смерть Стефано Колонны стала настоящим ударом. Рим оказался в руках местной знати. Поначалу понтифик думал, что сумеет сдерживать безумную, вечно недовольную людскую массу, но теперь все яснее понимал, что это невозможно. Более того, это в любом случае было бы невозможно. Венецианское происхождение папы оказалось непреодолимым препятствием. Римляне видели в Евгении IV чужеземца, а потому ненавидели его. Ни союз с Флоренцией, ни мощная поддержка Венеции, ни многочисленные сторонники, которых с каждым днем становилось все больше, не могли гарантировать понтифику безопасность, потому что от варварской, первобытной жестокости нет защиты. Рим же все глубже увязал в кровной вражде между кланами. Великий западный раскол привел город в полнейший упадок, и предыдущий папа, Мартин V, так и не смог его преодолеть.

Хуже того: предшественник Евгения IV внес свою лепту, озолотив Антонио и его братьев. Когда Оддоне Колонна умер, в городе начался настоящий хаос, и надежды нового понтифика усмирить ежедневные мятежи и восстания оказались совершенно напрасными. Не помогало даже предание виновных анафеме. Ненадолго папе показалось, что ситуация налаживается, когда Стефано пообещал следить за своими кровожадными кузенами и предугадывать их действия. Но, увы, это было лишь затишье перед бурей.

Евгений IV искренне обрадовался, увидев на пороге жену Стефано, Звеву Орсини, и его мать, Кьярину Конти. Звева поражала своей красотой. Несмотря на траурный наряд и черный чепец, скрывающий роскошные волосы, ее женственность и очарование не вызывали сомнений. У молодой вдовы были пленительные умные глаза, лицо идеальных пропорций и нежная кожа. Тонкие губы красивой формы и чуть вздернутый нос придавали ее облику ноту благородной утонченности.

Мать Стефано, тоже облаченная в траур, оказалась миниатюрной женщиной с решительным взглядом и угловатыми чертами лица, которые обострились еще сильнее от боли и страданий последних дней.

Понтифик поднялся и пошел навстречу гостьям. Их горе было так очевидно, что мгновенно вызвало в нем сочувствие к обеим, особенно к молодой Орсини, которая тут же бросилась к ногам папы, намереваясь поцеловать туфлю. Евгений, однако, наклонился и помог ей встать.

Моя дорогая, вы даже не представляете, какую боль причинила мне гибель вашего мужа, — сказал он. — Стефано был достойным человеком и моим лучшим другом в этом городе!

Звева, заливаясь слезами, поцеловала перстень святого Петра на руке папы. Кьярина, до того неподвижно наблюдавшая за происходящим, тоже коснулась губами руки понтифика. Евгений IV кивнул, приглашая женщин сесть.

Как только все трое заняли свои места, Звева заговорила:

— Ваше святейшество, мы благодарим вас за столь быстрый и теплый прием.

— Не стоит благодарности, мадонна. Моя признательность вашей семье безгранична. Без помощи Стефано я не сидел бы сейчас здесь. Точнее говоря, меня бы уже просто не было в живых.

— Понимаю, — кивнула Звева. — Могу только представить, что вам довелось пережить. Мы тоже понесли потери в этой битве, как видите.

— В то же время, — встряла Кьярина, заговорив пронзительным и одновременно сильным голосом, — мы считаем, что следует верно определить виновных в этом ужасном преступлении. Хотя семья Колонна принесла немало горя вашему святейшеству, не думаю, что имеет смысл возлагать вину на тех, кто на самом деле первый раз в жизни попытался сделать доброе дело и не допустить кровной мести внутри рода Колонна.

Для Евгения IV эти слова прозвучали крайне загадочно.

— Что вы имеете в виду? — произнес он.

ГЛАВА 35ВИСКОНТИ И СФОРЦА

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти пристально смотрел в глаза Франческо Сфорце. Кондотьер отличался высоким ростом — настоящая каланча. В тот день на нем были кожаные доспехи, туго перетянутые в талии. Решительное выражение лица отражало всю энергию подтянутого и крепкого тела солдата, закаленного железом и огнем на поле боя.

Как же он не походил на самого Филиппо Марию! Всем своим видом Сфорца являл полную противоположность калеке-герцогу с врожденным уродством, неспособному нормально передвигаться и вынужденному тяжело волочить больные ноги по каменному полу замка. Куда бы ни направлялся герцог, костыли безжалостно отстукивали медленный темп его шагов. С годами физическое состояние Висконти только ухудшалось. Впрочем, Филиппо Марию это не волновало: он все равно остается герцогом Милана, и никому не под силу лишить его титула. Не под силу это и Сфорце, пока Висконти жив. А когда его не станет… Ну, тогда кондотьер сможет занять его место, но лишь потому, что герцог сам так решил, отдав ему в жены свою дочь.

В любом случае, кажется, дела наконец налаживались.

— Значит, это правда? — спросил Филиппо Мария. — Венецианцы казнили Карманьолу?

Сфорца коротко кивнул:

— Ему отрубили голову на площади Святого Марка. Говорят, одного удара топора оказалось недостаточно.

— Он крепко держался за жизнь, старый вояка.

— Это точно, — сдержанно отозвался Франческо.

— Как жалко! — продолжал герцог. — Уже известно, кто теперь возглавит венецианскую армию?

— Джанфранческо Гонзага.

— Тьфу! — пренебрежительно сплюнул Филиппо Мария. — С этим фанфароном мы разделаемся без малейшего труда.

— Это еще неизвестно, ваша светлость.

Герцог уставился на Сфорцу:

— Я так считаю. А вы должны соглашаться со мной, если хотите и дальше быть моим военачальником!

Франческо Сфорца снова кивнул:

— Я прекрасно понимаю вашу позицию. Но все же Джанфранческо Гонзага — отважный и опытный боец, справиться с ним будет не так-то просто.

— Ну что же, значит, вам придется найти способ! — раздраженно фыркнул Филиппо Мария Висконти, теряя терпение. — Вы глава моего войска, я пообещал вам руку своей дочери. Вы не имеете права разочаровывать меня. А не то, поверьте, горько об этом пожалеете!

— Увы, ваша светлость, тут проще сказать, чем сделать.

Герцог пришел в ярость.

— Сфорца, говорю вам прямо, — процедил он, сжимая костыли, которые так и не выпустил из рук, — Гонзага должен быть разгромлен.

— Ваша светлость, я понимаю и, поверьте, намерен стараться изо всех сил, однако должен вам сказать, что мои солдаты совершенно вымотаны. У меня недостаточно людей, да и, как вы хорошо знаете, нет денег, чтобы им платить. Вот уже несколько месяцев они не получают ни гроша, а это точно не поднимает боевой дух. Так что если мы собираемся сражаться с Гонзагой, нужно как-то исправить ситуацию.

Франческо Сфорца говорил честно, это Филиппо Мария вынужден был признать. Однако прямота вояки граничила с нахальством, а такого герцог не собирался терпеть от своего наемника.

— Я объявил призыв среди крестьян. Знаете почему? Потому что ни у Амадея Савойского, ни у императора Сигизмунда, несмотря на все их обещания, нет ни солдат, ни денег. Последний вообще явился в Италию, чтобы выжать из меня последние гроши. Знаете ли вы, что сейчас я получаю в два раза меньше налогов, чем десять лет назад? И как, по-вашему, я должен защитить народ от голодной смерти? В каждом миланском доме все проклинают мое имя; подданные тихо ненавидят меня. Пока они еще не бунтуют в открытую, но это лишь вопрос времени. А вы просите у меня денег для ваших бойцов! Где я их возьму?

Сфорца уверенно выдержал взгляд герцога.

— Не знаю, ваша светлость. Я лишь сказал, что отсутствие жалованья не помогает поднятию боевого духа в моих войсках. Если ситуация такова, как вы описали, а я не сомневаюсь, что это правда, советую вам начать с Венецией переговоры о перемирии и подождать лучших времен. Я не вижу иного решения.

— Перемирие? По-вашему, я об этом не подумал? — Филиппо Мария вложил в реплику все свое презрение. — Я уже поручил надежному человеку все организовать. Но вы, Сфорца, разочаровываете меня. Я думаю не о нынешнем дне, а о будущем. Хорошо, сейчас мы заключим мир. Я уже выбрал двух возможных кандидатов для ведения переговоров: маркиза д’Эсте и маркиза Салуццо. Оба они столь ничтожны и так хорошо наловчились находить компромиссы, защищая границы своих смехотворных владений, что отлично подойдут для подобной цели. Но потом? Не навечно же мы собираемся сдаться на милость Венеции? Может, еще предложить дожу забрать себе Милан? Просто так, от щедрот наших? — Герцог окончательно вышел из себя. Спокойствие, которое он видел во взгляде Сфорцы, только подпитывало его гнев. — Скажите мне, что такого не случится! Поверьте, я никогда с этим не смирюсь.

— Такого не случится, ваша светлость, клянусь вам, но на сегодняшний момент, как вы сами отметили, у нас нет достаточных сил, чтобы пойти в наступление. Нам нужно перевести дух. Венеция жаждет крови с того момента, как стала известна двойная игра Карманьолы, и, вне всяких сомнений, попытается спровоцировать битву. Мы готовы защищаться, но никак не сможем пойти в атаку по направлению к Вероне, как вам того, полагаю, хотелось бы. Однако поверьте, ваш успех лишь отложен. Речь идет о том, чтобы подождать, пока ситуация не повернется в нашу пользу. Семейство Колонна и весь Рим ненавидят нового папу, и это уже неплохо для начала.

— Вы предлагаете мне поддержать восстание, которое готовят Колонна из ветви Дженаццано?

— Если потребуется.

— То есть мы сделаем вид, что согласны на перемирие, но в то же время нанесем Венеции удар, посодействовав свержению папы? Но на это нужно много времени.

— У нас нет выбора. К тому моменту, когда Колонна перейдут в открытое наступление на понтифика, мы тоже будем готовы атаковать.

— Так это случится не раньше следующего года, а то и позже. Антонио Колонна сейчас сам переживает большие трудности. Его семья погрязла в кровной мести и междоусобицах.

— Но это не продлится вечно.

Герцог внимательно посмотрел на Сфорцу и на мгновение увидел, как в глубине его глаз сверкнули молнии. Было в этом человеке нечто непостижимое и заслуживающее восхищения.

Филиппо Мария чувствовал бушующую энергию, наполнявшую мощное тело его будущего зятя.

— Хорошо, сделаем, как вы говорите, — заключил Висконти. — Будем тянуть время и выжидать в надежде на то, что Колонна изменят расстановку сил. Вот тогда мы перейдем в наступление без малейшей жалости к нашим врагам.

— Между тем я постараюсь успокоить своих солдат, а вы, ваша светлость, найдите деньги, чтобы заплатить им, умоляю.

— Ничего не обещаю, — раздраженно буркнул герцог, — но подумаю, что можно сделать.

ГЛАВА 36 ОБМАН

Папская область, Апостольский дворец

— Я имею в виду, ваше святейшество, что Антонио Колонна не имеет отношения к убийству моего сына. Одоардо также не причастен к преступлению, ну а Просперо и упоминать не стоит: он безобиден, как теленок.

Папа устремил на Кьярину Конти взгляд, в котором соединились удивление и подозрительность.

— Мадонна, я верю вам. Однако, честно говоря, всем известно, как ваши родственники из ветви Дженаццано ненавидели Стефано. К сожалению, я и сам содействовал усилению их вражды, а потому, признаюсь, чувствую на себе вину за произошедшее. Я бы очень хотел чем-то помочь.

— Если вы хотите помочь, то просто поверьте мне, ваше святейшество, — ответила Кьярина. — Хоть это и кажется невозможным, но я точно знаю: в нашей семье есть люди, которые питали к моему сыну еще большую ненависть, чем Антонио. И наша ошибка состояла в том, что мы недооценили опасность.

— Слушаю вас.

— Убийца Стефано — его кузен Сальваторе.

Евгений IV не смог скрыть удивления. Значит, внутри ветви Палестрина разгорелась своя братоубийственная война? Папа перевел взгляд на Звеву Орсини. В ее глазах он прочел молчаливое подтверждение слов свекрови, но ему хотелось услышать его из уст самой молодой женщины.

— Это правда, мадонна?

— Да, ваше святейшество! — поспешила ответить Звева, боясь, что Кьярину разозлит недоверие папы. Голос вдовы дрожал.

Понтифик продолжал внимательно смотреть ей в глаза, и через несколько мгновений Звева разрыдалась.

— Его убил Сальваторе! А теперь этот трус сбежал, потому что испугался гнева моих братьев — и вашего гнева, ведь вы были другом Стефано, — всхлипывая, проговорила она.

У Евгения IV сжалось сердце. Ему было невыносимо видеть слезы этой достойнейшей молодой женщины.

— Держитесь, — сказал он, — держитесь, моя дорогая. Мне понятна ваша боль, поверьте. Я знаю, вы потеряли того, кто наполнял вашу жизнь светом. Стефано был отважным человеком и всегда руководствовался твердыми понятиями о чести и верности. Подумайте о том, что, вне всяких сомнений, он сейчас в Царствии небесном, у Господа нашего Иисуса Христа. Конечно, это слабое утешение, но все же почтите светлую память Стефано молитвой. А я благодарю вас за этот визит, за предусмотрительность и смелость. — Папа извлек из кармана шелковой сутаны тончайший батистовый платок и протянул его Звеве.

Женщина вытерла слезы, лившиеся из ее прекрасных глаз. Понтифик с невероятной нежностью приподнял ее лицо за подбородок.

— Мужайтесь, — прошептал он ей мягко, словно разговаривая с ребенком. — Стефано не хотел бы видеть вас в таком отчаянии. — Затем он повернулся к Кьярине: — Благодарю вас, мадонна. Ваши слова помогли мне понять, что сейчас у нас есть только один враг. Я поручу своей личной гвардии найти виновного в смерти Стефано.

Кьярина, ранее стоявшая с каменным лицом, бросилась к ногам папы, твердя слова благодарности и молитвы.

— Ну-ну, не стоит, мадонна, — сказал понтифик. — Благородная дама ваших лет не должна опускаться передо мной на колени, я этого недостоин. — Евгений IV помог ей подняться.

Пока женщины приходили в себя, понтифик подошел к резному письменному столу, вставил миниатюрный железный ключ в замок одного из деревянных ящичков и повернул. Щелкнул, открываясь, скрытый механизм. Из ящика папа достал маленькую шкатулку, а из нее — два украшения невероятной красоты. Звеве досталось великолепное золотое кольцо с кроваво-красным рубином, а Кьярине — усыпанная жемчугом брошь.

— Прошу вас, возьмите эти скромные дары на память о нашей встрече. Я знаю, что они не смогут облегчить вашу боль, но, надеюсь, будут напоминать обо мне.

Звева взяла кольцо и вновь взглянула на папу:

— Ваше святейшество, Стефано был совершенно прав, когда рассказывал мне о вас. Вы действительно добрый и справедливый человек. Спасибо за ваши слова и за щедрость, проявленную к нам.

— Спасибо, ваше святейшество, — поддакнула Кьярина.

Понтифик внимательно посмотрел в глаза обеим женщинам. Ему очень хотелось верить, что с этого момента его отношения с семьей Колонна примут совершенно иное направление.

1434