1441
ГЛАВА 43ПАОЛО ДИ ДОНО
Флорентийская республика, палаццо Медичи
— Что за чудо вы создали, маэстро! — провозгласил папа римский, глядя на огромную фреску, украшающую левый неф Флорентийского собора.
Паоло ди Доно, известный всем под именем Паоло Уччелло, лишь пожал плечами. Гениальный художник был скромен и застенчив; будь его воля, он с удовольствием уклонился бы от встречи с понтификом. Совсем иначе вел себя Козимо де Медичи.
— Ваше святейшество, — сказал он, обращаясь к Евгению IV, — Паоло — один из самых талантливых сынов Флоренции, уникальный знаток секретов живописи.
— Воистину так, — с чувством подтвердил папа.
Вот уже несколько лет понтифик поддерживал прочную дружбу с синьором Флоренции. Евгений IV полюбил этот город, принявший его, а недавно ему довелось освятить собор Санта-Мария-дель-Фьоре, после того как Филиппо Брунеллески закончил работу над его великолепным куполом. Кроме того, именно во Флоренции папа смог сделать многое для Римской католической церкви: во время недавнего собора именно он подписал буллу Laetentur coeli, провозгласившую объединение латинской и греческой конфессий.
Прошло уже семь лет с того дня, когда Евгений IV, словно преступник, бежал из Рима под защитой людей Франческо Сфорцы. Как давно это было!
Глядя на рыцаря, изображенного на фреске, понтифик вспомнил о солдатах, которые в свое время спасли его: Браччо Спеццато и Сканнабуэ.
— Если позволите, маэстро, — обратился папа к Паоло Уччелло, — по-моему, ваша великолепная работа прекрасно отражает дух современности.
— Согласен, ваше святейшество, — подтвердил Козимо.
— Да, — отозвался Паоло совсем тихо, будто издалека. — Я пытался изобразить кондотьера Джона Хоквуда, но он воплощает в себе собирательный образ всех воинов наших дней.
— Пытались? Маэстро, вы слишком скромны, — возразил Козимо. — Фреска бесподобна. Кроме того, мы и так хорошо знаем, что каждый полководец-политик в ваших работах — символ воинской доблести.
— Вы и правда слишком скромны, — заявил понтифик, не в силах сдержать восхищение. — И как чудесно вы используете зеленую краску: фигура напоминает изваяние из бронзы!
— Я взял за основу конные скульптуры древних мастеров. Кроме того, — заметил Паоло, и в глазах у него неожиданно мелькнула лукавая искра, — расположив работу таким образом, чтобы использовать естественный свет от витражей собора, мне удалось создать интересный контраст теней на лице кондотьера и на теле лошади: как вы справедливо заметили, кажется, будто видишь перед собой объемный памятник, хотя на самом деле это роспись.
— Именно так! — воскликнул Козимо. — Не говоря уже о вашем мастерстве в использовании перспективы: получается, что постамент статуи мы видим как будто снизу, а всадника и его лошадь — в прямом ракурсе.
— И это дает возможность воспринимать работу совершенно по-особенному, отстраненно, — добавил Евгений IV. — Честное слово, я восхищен.
Паоло слегка поклонился.
— Благодарю, ваше святейшество, — скромно откликнулся он.
— До меня дошли слухи, что вы работаете над каким-то невероятным триптихом по заказу Леонардо Бартолини Салим-бени. — Козимо де Медичи не сдержал вздоха разочарования, будто сожалея, что упустил настоящий шедевр.
— Вот как? — удивился Паоло. — Вы хорошо осведомлениы.
— Издержки профессии, друг мой, — ответил Козимо, посмеиваясь. — Что же, буду с нетерпением ждать возможности увидеть это чудо, а пока… — Правитель Флоренции не успел закончить фразу, так как увидел кардинала из окружения понтифика, который шел к ним, держа что-то в руке.
— Прошу прощения, ваше святейшество, — сказал кардинал, — вам доставили это письмо. На нем печать Арагона.
— Благодарю, — кивнул понтифик, открывая запечатанный конверт из тончайшей бумаги.
В полной тишине Габриэле Кондульмер быстро пробежался глазами по убористым строчкам, занявшим две страницы.
— Плохие новости? — спросил Козимо.
— Ужасные, — ответил папа. — Где мы можем поговорить?
— У меня, хоть прямо сейчас!
— Да, пойдемте скорее, нельзя терять ни минуты, — согласился Евгений IV.
ГЛАВА 44 КАМПОВЕККЬО
Неаполитанское королевство, Камповеккьо, вблизи Ноланских ворот
Альфонсо Арагонский отдыхал в своей палатке, держа в руке кубок с вином.
Он размышлял о событиях последних лет. Нечасто ему, человеку действия, доводилось погружаться в раздумья, но вино и накопившаяся усталость невольно вызывали в памяти картины прошлого.
Альфонсо вспомнил, как отправил своих людей в Торре-дель-Греко и Поццуоли, где те одерживали одну победу за другой. То же самое произошло в Вико и в Сорренто, и таким образом ему удалось отрезать неприятеля от поставок продовольствия. Верные Коссины, известные под прозвищем Безжалостные, следовавшие за ним из самой Медины-дель-Кампо, сражались как львы, однако под стенами Неаполя им пришлось остановиться. Крепость Маскио Анджоино, которую они потеряли двумя годами ранее под огнем генуэзских бомбард, никак не хотела сдаваться, и этот неприступный оплот грозил лишить арагонских солдат последних сил.
Вот уже десять лет Альфонсо воевал в надежде сломить упрямый город, но герцог Рене Анжуйский показал себя достойным противником: доблестью и отвагой он возместил скромность ресурсов, имеющихся в его распоряжении. Затянувшаяся война, в числе прочего, научила Альфонсо не доверять итальянским кондотьерам. Насколько он понял, обращаться с ними следовало в соответствии с их истинной натурой, то есть заранее иметь в виду, что все они по природе своей изменники.
Последним наглядным примером двуличия наемников стал Антонио Калдора: он служил герцогу Анжуйскому и вдруг ни с того ни с сего отказался повиноваться, когда тот приказал ему атаковать людей Альфонсо на пути к Аполлозе. Французы упустили практически гарантированную победу.
Альфонсо не понимал, почему Калдора поступил столь бесчестно. Вроде как кондотьер заявил, что узнал про некую ловушку, но оправдание звучало слишком жалко, и герцог Анжуйский, естественно, тоже ему не поверил. Отношения между кондотьером и его нанимателем становились все напряженнее; Рене не переставал упрекать своего капитана за упущенную возможность и однажды разразился бранью в его адрес прямо во время ужина, на котором присутствовал и дядя Калдоры. За этим последовал окончательный разрыв, и кондотьер недолго думая сменил сторону, предложив свои услуги неприятелю, то есть Альфонсо.
Король Арагона согласился, но лишь для виду. Он прекрасно знал, что не сможет положиться на этого труса и лентяя, и не мыслил его своим союзником. Однако публично Альфонсо объявил, что принимает предложение Калдоры.
Впрочем, лицемерием здесь отличались не только кондотьеры. Герцог Миланский тоже со временем проявил себя двуличным и бессовестным. Поначалу он встал на сторону Альфонсо, предложил ему свою поддержку и предоставил в его распоряжение отряд под командованием Никколо Пиччини-но. Герцог также начал заговаривать о том, чтобы отдать свою единственную дочь Бьянку Марию в жены Ферранте, наследнику Альфонсо. Но затем Филиппо Мария внезапно передумал. Пытаясь проявить снисхождение к его капризам, Альфонсо предложил в качестве мужа своего недавно овдовевшего брата Энрико, великого магистра ордена Сантьяго, но и это предложение не устроило Висконти.
В конце концов отношения у них совсем разладились, и уж точно не по вине Альфонсо. Теперь герцог Миланский не только благословил брак Бьянки Марии с ненавистным Франческо Сфорцей, но и собирался заключить мир с папой Евгением IV, Венецией и Флоренцией, призывая к тому же Альфонсо. Это предложение особенно возмутило короля Арагона, ведь вплоть до самого недавнего времени они с Филиппо Марией всеми способами пытались противостоять папе: и речами своих представителей на Базельском соборе, и поддержкой антипапы Феликса V, назначенного этим церковным собранием. Альфонсо оказался в особенно сложном положении, поскольку теперь все считали его одного виновным в повторении позорной ситуации с двумя церковными главами. Такое положение вещей процветало во время Великого раскола, но должно было уйти в прошлое после выборов Евгения IV.
Словом, за прошедшие десять лет Альфонсо сделал два четких вывода. Во-первых, что никому на этом проклятом полуострове нельзя доверять, поскольку все завидуют друг другу, обманывают и предают. А во-вторых, он решил научиться действовать в том же духе.
Несмотря на сложности, с которыми Альфонсо столкнулся в своем походе, одно ему приходилось признать: Рене Анжуйский проявил настоящий героизм, защищая Неаполь.
Восемьсот генуэзских арбалетчиков, прибывших на помощь анжуйцам, вывели из строя немало арагонских солдат, а мортиры, заряженные свинцовыми шариками и камнями, довершили дело. Каждое сражение наносило армии Альфонсо сильный урон, а потому он постепенно смирился с мыслью, что взять Неаполь удастся лишь чудом, если заморить жителей голодом или же воспользоваться чьей-нибудь изменой.
Конечно, нельзя сказать, что силы короля Арагона были на исходе: он по-прежнему держал город в осаде, практически отрезав пути к возможному бегству. Однако Альфонсо решил выждать, подозревая, что Рене Анжуйский пребывает в гораздо более плачевном положении.
Вот почему сейчас Альфонсо сидел без дела в своей палатке в Камповеккьо, печальный и озабоченный, а легкий осенний ветерок доносил до него соленый аромат моря.
Король Арагона глубоко вздохнул, размышляя о том, как поступить дальше. Дон Рафаэль Коссин Рубио, идальго из Медины-дель-Кампо, сидел напротив, потягивая крепленую мальвазию. Он нарезал ломтиками пару апельсинов, и их насыщенный сладкий аромат составлял полную противоположность запаху кислых лимонов, которые любил сам Альфонсо и которые специально для него возили из Сорренто.
Он никогда не разлучался со своим верным помощником, и дон Рафаэль пользовался свободой, которую иные сочли бы чрезмерной, но для короля Арагона этот человек стоил всего золота мира, а потому он обращался с ним как с равным. Сейчас король как никогда нуждался в друге, на которого можно положиться. Именно таким был дон Рафаэль: соратник, надежный товарищ, которому не страшно доверить и собственную жизнь.
Хотя в данную минуту вид идальго, с аппетитом уплетающего апельсины, изрядно раздражал короля.
— Дон Рафаэль, Неаполь не хочет сдаваться. Дни идут, а я не знаю, что делать. Война слишком затянулась; боюсь, я недооценил проклятого болвана Рене Анжуйского, — горько заметил Альфонсо.
— Терпение, ваше величество, тут нужно семь раз отмерить, прежде чем резать.
— Терпение, говорите вы… И, возможно, вы правы. Порой я спрашиваю себя, почему продолжаю упорствовать в желании захватить этот неприступный город, и ответ, который приходит мне на ум, всегда один и тот же: из-за его несравненной красоты. Скалистые утесы, лазурное море, аромат цветущих олеандров — кажется, будто Господь коснулся Неаполитанского залива, подарив ему непередаваемое очарование. Вот почему я просто не представляю иной столицы для моего королевства. Знаю, это похоже на каприз…
— Однако это каприз короля, ваше величество, — отозвался дон Рафаэль.
— Именно, мой дорогой друг. А раз я король, то считаю, что надо показать анжуйцам пример настоящего воинского искусства и с позором прогнать их отсюда.
— Тут легче сказать, чем сделать, ваше величество, — заметил дон Рафаэль, засовывая в рот очередную дольку апельсина.
— Нам бы немного удачи!
— Это точно! Однако… Возможно, мы узнали кое-что полезное.
Альфонсо Арагонский удивленно посмотрел на помощника:
— В самом деле? О чем вы? Когда вы собирались мне об этом рассказать?
— Сейчас и расскажу. Я сам только узнал, ваше величество. Да и не уверен, что это и впрямь стоящие сведения. Но ладно, начну по порядку: на днях к нам в лагерь пришла девушка попросить хлеба. Не стану утомлять вас подробностями того, как я исполнил ее желание и что попросил взамен, но суть вот в чем: пока я получал обещанное вознаграждение, девица рассказала мне одну любопытную историю.
— Серьезно? — удивился король. — Вы хотите сказать, что какая-то шлюха нашептала вам на ушко, как решить задачу, над которой мы бьемся столько лет?
— Я не стал бы называть ее шлюхой, ваше величество. Должен сказать, я понял одну вещь: неаполитанки весьма непросты. В их глазах кроются непостижимые тайны, но то, что сообщают их уста, еще более загадочно. Однако я вроде бы понял, зачем эта волчица решила разжечь во мне любопытство: благодаря своей хитрости она может в любой момент вернуться ко мне с новыми просьбами. Так или иначе, вот что я узнал: один ее знакомый, колодезник, в последний год подвизался на городском акведуке, чтобы раздобыть хоть немного денег. И там он якобы обнаружил тайный ход, по которому можно проникнуть внутрь крепостных стен Неаполя.
Альфонсо Арагонский не верил своим ушам. Неужели есть скрытый путь? Конечно, женщина могла солгать или пересказать досужую байку, лишь бы расположить к себе дона Рафаэля, но в нынешнем положении нельзя было пренебрегать подобной информацией.
— Очень интересно, друг мой. Скажите, есть надежда, что девица вернется?
Дон Рафаэль задумался.
— Честно говоря, я не особенно ей поверил, но она уверяла, что придет ко мне через месяц.
— Вы знаете ее имя?
— Да я не Спросил, а она не сказала…
— Madre de Dios![16] Ждать целый месяц! И вы не знаете, как ее найти?
— Даже не представляю.
— Это точно не одна из шлюх, что увязались за войском?
— Как я уже сказал, увы, нет, ваше величество. Она совершенно безумна, если понимаете, о чем я говорю. Ни дать ни взять дикий зверь: волосы черные, растрепанные; карие глаза пылают, как угли; губы кроваво-красные, а бедра пышные и такие сильные, каких я, пожалуй, никогда не видывал. Она бродила в одиночестве, словно вообще никого не боялась, а когда подошла ко мне просить еды, держалась высокомерно, будто королева. Я сразу понял, что приручить такую бунтарку просто невозможно. Было в ней что-то…
— Ну же, дон Рафаэль, вы преувеличиваете! В конце концов, это просто отчаявшееся создание.
— Конечно, ваше величество, можно и так сказать. Но если честно, чем больше я о ней думаю, тем яснее понимаю, что она вовсе не была в отчаянии. Скорее я бы назвал ее настоящей волчицей. Пожалуй, таких я еще не встречал. Скажу больше: меня не оставляет ощущение, что это не я воспользовался ею, а она мной.
— Да уж, похоже на то, если судить по вашему рассказу, — вздохнул Альфонсо Арагонский. — Хорошо, — сказал он после некоторых раздумий. — Мы продолжим осаду этого окаянного города, а если не преуспеем, подождем возвращения вашей отважной волчицы.
Дон Рафаэль кивнул.
— Когда встретитесь с ней, — добавил король, — велите ей вместе с колодезником прийти ко мне. Обещаю ей награду.
— Конечно, ваше величество.
Закончив разговор, Альфонсо вышел из палатки.
Наступил вечер, потемневшее небо расцветила красная полоса заката. В лагере зажгли огни. Факелы и костры пылали, окрашивая окрестности оранжевым светом. Вдалеке, в сумерках, еле различимо виднелась громада замка Кастель-дель-Ово, возвышавшаяся над морем. Эту мощную крепость Альфонсо захватил уже давно, но все равно не мог попасть в город. И сейчас король Арагона поклялся самому себе, что в скором времени обязательно покорит Неаполь.
ГЛАВА 45СОЮЗНИКИ И СТРАТЕГИИ
Флорентийская республика, палаццо Медичи
Козимо де Медичи обеспокоенно посмотрел на понтифика:
— Ваше святейшество, прошу, расскажите мне, что случилось.
— Разумеется, мой друг. Письмо, которое я получил, пришло от Альфонсо Пятого Арагонского, он сейчас держит в осаде Неаполь.
— Причем уже довольно давно.
— Именно. Как вы знаете, он считает себя законным наследником престола, так как его назначила своим преемником королева Джованна Вторая, обратившаяся к нему за помощью во время войны с Людовиком Третьим Анжуйским.
— Да, но я также припоминаю, что Альфонсо был слишком нахален и алчен, так что королева впоследствии лишила его трона, выбрав наследником Рене Анжуйского.
Габриэле Кондульмер покачал головой:
— Ах, женщины, друг мой! Знали бы вы, сколько бед они мне принесли, — даже те, что вроде бы действуют из самых благородных побуждений. Вы хорошо уловили суть вопроса. Впрочем, дело, конечно, не в этом. Безусловно, вы также помните, что Альфонсо Арагонский вел двойную игру в отношении моего предшественника, папы Мартина Пятого, и даже поддержал антипапу Бенедикта Тринадцатого, предоставив ему убежище в замке Пеньисколы, в Арагоне.
— Содействуя разладу, который существует и по сей день.
— Более того, — продолжил понтифик, — он заключил союз с герцогом Миланским, и оба они изо всех сил пытались навредить мне, продвигая через своих представителей в Баэеле идею превосходства власти Вселенских соборов над папской.
Козимо де Медичи кивнул. Он был прекрасно осведомлен об этих событиях и даже пытался противостоять им. Именно поэтому, после того как собор переместился в Феррару, Козимо, благодаря Никколо III д’Эсте (помогла и чума, разразившаяся в Эмилии), сумел перевести синод во Флоренцию. Таким образом удалось лишить законности и власти Ассамблею епископов в Базеле. Однако движение концилиаристов все еще было сильным, и хотя оно потеряло часть сторонников, оставшиеся смогли избрать антипапу: им стал Амадей VIII Савойский.
— В своем письме Альфонсо выражается прямо, не прибегая к намекам: он просит меня признать законность его притязаний на трон Неаполя, как только он возьмет город, — сообщил папа, не в силах сдержать вздох разочарования. — Хотя сам король и не подумал исполнить мои просьбы о заключении мира с Папской областью, Флоренцией и Венецией. Даже Филиппо Мария Висконти на это согласился!
— А от вас Альфонсо хочет официального признания его прав на престол!
— Сколько же в нем наглости, если он решился отправить мне подобное письмо! После того как помог этому глупцу Амадею Восьмому объявить себя папой, а меня, законного понтифика, — самозванцем!
Козимо де Медичи нерешительно взглянул на Евгения IV. Тот был совершенно прав, однако… Правителю Флоренции пришло в голову решение.
— Возможно, ваше святейшество могли бы признать законность власти Альфонсо, повернув таким образом вопрос наоборот. Поясню: сейчас король Арагонский еще не решил, на чьей он стороне, а значит, мы могли бы сделать из него своего союзника, дав ему желаемое. Раз у нас есть шанс использовать Альфонсо, почему бы нам не признать его права и не заручиться его поддержкой, вместо того чтобы сражаться? Я не прошу решать прямо сейчас, — уточнил Козимо, — но обдумайте этот вариант, пока Альфонсо пытается завоевать Неаполь.
— Вам не кажется, что подобное поведение будет слишком великодушным после всего, что он сделал?
— Ваше святейшество, я понимаю ваши сомнения, но призываю не к великодушию, а к гибкости! Позвольте королю Арагона занять неаполитанский трон — при условии, конечно, что он действительно сможет отвоевать его. Если вы протянете ему руку, скорее всего, он решит ее пожать. Таким образом вы сможете наконец-то вернуться в Рим при поддержке всех правителей, которые имеют вес в этой партии. Герцог Миланский попросил о перемирии, Венеция и Флоренция на вашей стороне. Если и Неаполь решит поддержать вас, то останутся только Амадей Восьмой Савойский и епископы, упорствующие в своих концилиаристских убеждениях, но они уже потеряли почти всю свою власть. Я прошу вас не забывать о предыдущих событиях, а использовать ситуацию в своих интересах.
Евгений IV был вынужден признать, что в словах Козимо де Медичи, безусловно, есть резон. А еще он понял, что ему невероятно повезло иметь такого союзника и друга.
ГЛАВА 46СВАДЬБА
Миланское герцогство, аббатство Святого Сигизмунда в Кремоне
Наконец-то этот день настал.
Франческо Сфорца ехал верхом к аббатству Святого Сигизмунда. Сегодня он женится на Бьянке Марии Висконти.
На улицах Кремоны царил настоящий праздник. Триумфальные арки и процессии, карнавальные шествия, цветочные гирлянды и ленты мелькали перед глазами капитана. Сидя на великолепном черном жеребце, он продвигался неторопливо и торжественно. Наряд Франческо состоял из алого бархатного колета с гербом в форме льва и короткой накидки из зеленой парчи, отороченной мехом. Изысканные двухцветные штаны-чулки были заправлены в кожаные сапоги, доходившие до колена. На поясе висели меч и кинжал. Даже этим торжественным утром капитан решил взять с собой оружие. По правде говоря, он слегка опасался, что герцог Милана заплатит каким-нибудь продажным головорезам, чтобы те напали на него. За последние годы непростой характер Филиппо Марии Висконти вконец испортился, превратив герцога в самого безумного и опасного человека, какого Сфорце толью) доводилось встречать. Висконти не стал противиться браку, уже заключенному по доверенности семь лет назад, но было очевидно, что он больше не питает к военачальнику теплых чувств. В душе герцога день ото дня росла зависть по отношению к Сфорце — видимо, из-за славы великого кондотьера. Франческо хорошо знал, что Филиппо Мария склонен к навязчивым идеям, а ухудшение здоровья — герцог ужасно растолстел и с возрастом почти утратил способность передвигаться — вызывало в нем безудержную ярость и злобу, и эти чувства сжигали его изнутри, как огонь плавит воск свечи.
Назначив Сфорцу преемником и пообещав ему руку любимой дочери, герцог, однако, изо всех сил пытался избавиться от будущего зятя. Сначала он почти заморил голодом солдат Франческо, отказываясь им платить. Потом на протяжении многих лет строил против него всевозможные козни и интриги. И сейчас, опасаясь за свою жизнь, Сфорца выбрал для венчания аббатство в сельской местности, а не собор в центре Кремоны: на узких городских улицах убийцам легко скрыться, но на открытом пространстве они не останутся незамеченными.
Ужасно было портить подобными размышлениями день свадьбы с Бьянкой, но после того, как Франческо принял участие в спасении Евгения IV из рук обозленных братьев Колонна, герцог назвал его изменником и отправил солдат Пиччинино атаковать владения Сфорцы в Анконской марке. Тогда Франческо скрылся за стенами крепости Джирифалько в Фер-мо и дал отчаянный бой. После двух лет ожесточенных сражений стороны заключили перемирие, и герцог подтвердил свое намерение выдать Бьянку за Франческо, но вскоре все снова переменилось. Филиппо Мария передумал, и Сфорца остался в лагере противника, под защитой своего хорошего друга Козимо де Медичи, сражаясь под знаменами венецианского льва, союзника Флоренции и папы. Затем Альфонсо Арагонский вторгся в Неаполитанское королевство, разом лишив Сфорцу всех его владений. Франческо оказался в крайне сложном положении, потеряв такие богатые и прекрасные земли, как Беневенто, Бари, Трани, Барлетта, Троя и, наконец, его любимый утес Трикарико. У него остались лишь Анконская марка с Кремоной, но и у герцога Миланского дела шли не лучше, а Никколо Пиччинино становился все более алчным и требовательным. Вот почему в конце концов Висконти и Сфорца решили вновь заключить союз и объединить свои силы, ведь после всех этих долгих интриг оба оказались беднее, чем были.
Впрочем, несмотря на бедственное положение герцога, Франческо не доверял ему, да и Бьянка, со своей стороны, горячо осуждала отца за его капризы, подозрительность и жестокость, а также за многочисленных шпионов и астрологов, которыми он себя окружил. Иногда она просто не понимала, как мать полюбила такого человека. Хотя Бьянка и сама когда-то восхищалась отцом, теперь ее чувства были крайне противоречивы.
Словом, Франческо не мог позволить себе ослабить бдительность даже в день свадьбы. Никто особенно не удивился бы, если бы Филиппо Мария, только что благословивший брак дочери, тут же попытался бы перерезать будущему зятю горло. Очередным подтверждением двойной игры герцога послужило его отсутствие на свадьбе дочери: Висконти остался в своей крепости Порта-Джовиа плести новые интриги.
Погруженный в мрачные мысли, Франческо Сфорца не мог в полной мере насладиться торжеством. Но показать свою власть и богатство было необходимо, вот почему он отправил вперед себя верного помощника Пьера Бруноро с парой сотен рыцарей в элегантных серебряных и золотых одеждах, в сопровождении флагоносцев, трубачей и барабанщиков. Над головами процессии развевались знамена герцога Миланского: Франческо добился права носить их с того дня, когда было принято решение о браке, так что теперь в прохладном октябрьском воздухе виднелись флаги, на которых лазурный змей чередовался с черным орлом. Далее шли стяги с пылающим солнечным диском, а потом снова лазурный змей, держащий в пасти сарацина. За этим помпезным парадом двинулся и сам Франческо. Позади него ехали сорок рыцарей, одетые в красный с серебром бархат.
Таким порядком под восторженные крики собравшейся толпы процессия добралась до небольшой церкви. Сфорца соскочил с коня, по-прежнему слыша ликующие вопли, и без промедления вошел внутрь, где стал ждать появления невесты.
В ожидании он огляделся по сторонам и остался поражен необыкновенной красотой вроде бы совсем простой церкви: три нефа были отделаны песчаником, из арочных окон-бифориев лился свет, и в лучах солнца плясали пылинки. Обстановка выглядела просто волшебно.
Тут небольшая дверь храма отворилась, и вошла Бьянка Мария. У Франческо перехватило дыхание, настолько прекрасна была невеста. Он завороженно смотрел на идеальный овал лица и огромные карие глаза с мягкими длинными ресницами. Все тяготы, которые он перенес за последние годы, казалось, рассеялись как дым.
Капитана ослепила красота этой девушки, высокой и стройной, в великолепном платье из красной парчи. Вдоль выреза и по краям широких рукавов ее наряд был расшит сложными узорами из жемчужин. Прическа своей простотой лишний раз подчеркивала естественную красоту Бьянки: великолепные локоны, каштановые с медным отливом, удерживались только тремя лентами с жемчугом и серебром. Бьянка Мария выглядела так изысканно, что остальные знатные дамы, присутствовавшие в церкви, померкли рядом с ней. Невесту сопровождал граф Виталиано Борромео, казначей Миланского герцогства.
Чуть в стороне держалась Аньезе, мать Бьянки, тоже великолепная в платье из зеленой парчи. Пышную гриву светлых волос украшали жемчужины и драгоценные камни.
Когда невеста подошла к Франческо, все остальное отошло на задний план. Лицо Бьянки светилось счастливой улыбкой: она долго ждала этого дня, и вот наконец он наступил.
Вдохновленный радостью нареченной, Сфорца взял изящную ладонь девушки своей крупной загрубевшей рукой, иссеченной шрамами от многочисленных ранений, полученных в битвах и на дуэлях.
Сейчас Франческо ощущал себя самым счастливым мужчиной в мире и с удовольствием следовал всем этапам обряда вплоть до обмена кольцами.
Хотелось верить, что это мирное спокойствие продлится вечно, однако Франческо прекрасно знал, что такому не бывать. Вот почему он отправил Пьера Бруноро следить за ситуацией в городе во время церемонии. Среди гостей остался Браччо Спеццато, внимательно наблюдавший за точным исполнением намеченного плана церемонии. Сфорца был невероятно благодарен своему верному солдату, который всегда оставался на страже, когда капитану требовалось немного расслабиться. Так случилось и сегодня. Франческо старался не упустить ни одной секунды этого чудесного дня. Он взглянул на Аньезе дель Майно, и она улыбнулась новоиспеченному тестю. Она будет неоценимой союзницей, подумалось Сфорце.
Потом капитан снова перевел взгляд на Бьянку. В конце концов, после стольких лишений и кровавых битв, и ему улыбнулось счастье.
ГЛАВА 47КОЛОДА КАРТ
Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа
Филиппо Мария Висконти смотрел на стол перед собой: художник Микеле да Безоццо только что положил туда колоду карт. Но карт непростых — таких герцог в жизни не видывал.
Каждая фигура колоды таила в себе нечто загадочное и волшебное. Яркие цвета, позолота, множество деталей — настоящая отрада для глаз. Филиппо Мария напрочь забыл, что его дочь выходит замуж и что он так и не признал ее мужа, хотя сам выбрал его. Герцог отвлекся от всех проблем, забывшись в магическом очаровании чудесных образов.
— Ваша светлость, я создал эту колоду карт для вас. Мадонна Аньезе заказала мне ее уже довольно давно, но, как видите, потребовалось много работы, — сказал Микеле да Безоццо.
Герцог не отвечал: он не мог отвести взгляд от колоды, полностью погрузившись в мир символов и красок. Через некоторое время Филиппо Мария обратился к художнику:
— Маэстро Микеле, объясните мне, пожалуйста, значения и тайный смысл карт. Я вижу множество необычных и воистину чарующих изображений.
Художник сел напротив герцога, и в его глазах заплясали искры, словно у дикого зверя. С явным удовольствием Микеле стал рассказывать:
— Как видите, ваша светлость, я решил сделать колоду из восьмидесяти карт. В ней четыре масти: мечи, монеты, кубки и стрелы. Карты с цифрами от одного до десяти — в общей сложности их сорок — сделаны по примеру хорошо известных сарацинских карт и покрыты серебром. Помимо них, в каждой масти есть по шесть старших карт. И наконец, еще шестнадцать дополнительных фигур.
Филиппо Мария Висконти молча кивнул. Он внимательно слушал художника; в его глазах отражались огоньки свечей.
— Как просила мадонна Аньезе, а она хорошо знает ваши вкусы, я старался использовать самые яркие краски, а при изображении фигур взял за образец готический стиль северных стран. Я собственноручно нарисовал все карты и нанес на них позолоту. В каждой масти, помимо цифр, вы найдете короля, королеву, всадника, всадницу, валета и даму. Помимо них, в колоде имеется шестнадцать старших карт. Для них, ваша светлость, я позволил себе черпать вдохновение в образах некоторых наших современников.
— Продолжайте, маэстро Микеле, это невероятно интересно. Я готов вечно слушать, как вы рассказываете о секретах вашей великолепной колоды.
Художник выложил на стол шестнадцать старших карт. Огоньки свечей создавали на изображениях затейливую игру теней.
— Начну с Императора: ваша светлость наверняка увидели в нем сходство с королем Венгрии Сигизмундом Первым Люксембургом.
— Хотя его место уже занял Альбрехт Второй, — заметил герцог.
— Безусловно, ваша светлость. Но имейте в виду, что я рисовал колоду на протяжении нескольких лет. Когда я начинал работу, Сигизмунд был императором Священной Римской империи и основателем рыцарского ордена Дракона, или ордена Дракула, как его называют в тех негостеприимных краях.
В ряды этого кровожадного объединения входили и до сих пор входят многие из самых блистательных и самых безжалостных рыцарей всех времен.
— Возможно, вы помните, что один из них несколько лет служил у меня. Янош Хуньяди. Таких жестоких и беспощадных воинов мне еще не довелось встречать!
— Именно поэтому, ваша светлость, я и решил придать фигуре Императора черты Сигизмунда. А раз так, то Императрицей, конечно, должна быть только Барбара Цилли. Ее прозвали Мессалиной Германии, поскольку она без конца предавалась всевозможным порокам. Многие считали ее ведьмой. Известно, что она занималась алхимией и оккультными науками и отреклась от христианской церкви, чтобы полностью посвятить себя ордену Дракона.
— Довольно мрачный и пугающий образ, но не лишенный таинственного очарования, не правда ли? — с живым интересом отозвался герцог.
— Безусловно, ваша светлость. Думаю, вы легко догадаетесь о значении четырех мастей, которые я выбрал для этой колоды. С одной стороны, мечи, монеты, кубки и стрелы — это символы, но в то же время они соответствуют четырем вполне конкретным силам, которые ведут ожесточенную борьбу за власть. У вас есть догадки?
— Мечи Милана, монеты Венеции, кубки Рима и стрелы Неаполя?
Глаза Филиппо Марии Висконти сияли. Теперь он убедился, что эта великолепная колода карт — не просто развлечение. Скорее, символическое изображение расстановки сил, уникальное полотно, рассказывающее через аллегорические фигуры историю империи. И в ней выделялись четыре основные силы, четыре города, которые вели борьбу друг против друга, надеясь подчинить остальные своей воле.
Ответ маэстро Микеле подтвердил мысль герцога:
— Мечи и мастера-оружейники Милана славятся на весь мир. Венеция завоевывает земли и людей посредством торговли и денег. Папа и кубок с кровью Христа составляют сердце Рима, а Неаполь уже практически в руках арагонцев, которые завоевали его, осыпая градом стрел. Конечно, Флоренция и Феррара тоже имеют свой вес в общей игре, равно как и Генуя или Мантуя, но, поскольку мне нужно было остановиться на четырех, я рассудил, что именно эти игроки ведут настоящую борьбу за победу.
— Вы совершенно правы, маэстро Микеле, — согласился герцог. — А что дальше? Какие еще фигуры вошли в шестнадцать старших карт?
— Влюбленные, Мир и Колесница — символы жизни. Затем добродетели: Вера, Правосудие, Надежда, Умеренность и Сила. Маг, или Фокусник, символизирует обман, фантазии, волшебство. Далее идут Дурак, Повешенный и Башня, затем Колесо Фортуны, Страшный суд, Дьявол и, наконец, Смерть…
— Которая мчится верхом с косой в руках. Все перед ней равны, и она жнет наши жизни, будто зрелые колосья пшеницы, — с изрядной долей фатализма отметил Филиппо Мария Висконти.
— Вы снова великолепно выразили идею, ваша светлость.
Герцог сделал глубокий вдох и продолжил рассматривать карты в полном молчании. Наконец он поднял взгляд на художника:
— Могу я взять остальные карты?
— Ваша светлость, вам не нужно спрашивать меня об этом: колода принадлежит вам, — с поклоном ответил художник, протягивая Филиппо Марии Висконти оставшиеся шестьдесят четыре карты.
Герцог взял колоду в руки и принялся разглядывать карты. Он снимал их по одной плавными движениями, будто хотел понять природу каждого изображения, дотрагиваясь до него. Было очевидно, что Филиппо Мария совершенно очарован таинственными фигурами и словно перенесся вслед за ними в иной мир.
— Благодарю вас за великолепную работу, — наконец произнес герцог. — И вы совершенно правы: Аньезе дель Май-но — удивительная женщина. Теперь же, маэстро Микеле, пожалуйста, оставьте меня одного.
— Ваша светлость. — Художник поклонился и отправился к выходу, шелестя полами длинного черного плаща.
Филиппо Мария выложил все карты на стол и стал их тщательно перемешивать. Его пальцы касались драгоценной колоды с позолоченными краями, и герцог чувствовал, как от нее исходит некая таинственная сила, сравнимая с действием талисмана.
Наконец Висконти не глядя вытащил одну карту. Ему выпал Дьявол.
ГЛАВА 48ВОЛЧИЦА
Неаполитанское королевство, Калтовеккьо, вблизи Ноланских ворот
Она пришла к дону Рафаэлю Коссину Рубио уже под вечер. Небо было подернуто печальной дымкой: облака растянулись по синеве ажурным саваном; сквозь них пробивались бледные лучи ноябрьского солнца. Когда девушка приблизилась, дон Рафаэль не смог скрыть охватившего его трепета.
Словно дикая волчица, она без тени страха шла между рядами палаток, одетая в красное платье, какие носят простолюдинки. Несмотря на скромность наряда, гостья ослепляла каждого, кто ловил на себе ее жгучий взгляд. Она вела под уздцы серую в яблоках лошадь.
За девушкой следовали двое настороженных солдат. Они никогда не видели эту девицу в лагере, и она была слишком красива для обычной шлюхи. Солдаты доложили дону Рафаэлю, что таинственная красавица потребовала провести ее к нему и настаивала так яростно, что ей не смогли отказать. Идальго успокоил их: они с девушкой знакомы.
Когда солдаты удалились, дон Рафаэль внимательно посмотрел на загадочную волчицу. Он не знал, каковы ее намерения, но уже понимал, что готов последовать за ней хоть на край света. Идальго попытался пригласить ее в свой шатер, но та лишь покачала головой, а потом молниеносным движением взлетела на лошадь.
Прекрасная и гордая, она смотрела на растерянного мужчину сверху вниз. Наконец дон Рафаэль понял, что от него требуется, подошел к своему вороному жеребцу, восхитительному андалузцу, и тоже вскочил в седло. Рубио едва успел развернуть коня, как девушка уже пустила свою лошадь в галоп.
Филомена хорошо знала, чего хочет. Эти люди прибыли из Испании и взяли в осаду ее родной город. Однако высокомерных анжуйцев, правивших там в последние годы, она всегда терпеть не могла, а потому решила помочь Альфонсо Арагонскому войти в Неаполь. А этот мужчина, идальго, был добр к ней. И глаза у него красивые.
Прекрасная неаполитанка неслась диким галопом, ее длинные черные волосы свободно развевались в теплом вечернем воздухе. Она уже выехала за пределы города и теперь пересекала широкую равнину. Девушка не оборачивалась, но знала, что идальго едет следом. Придет время, и он получит то, чего Хочет, но сначала должен будет дать ей кое-что взамен.
Она мчалась по дороге, глядя на борозды распаханных Полей, на редкие крестьянские хозяйства, разбросанные по холмам, на бледное ноябрьское солнце, которое дарило земле последние лучи, готовясь скрыться в синих водах залива.
Филомена скакала без остановки, будто собралась доехать до самих Флегрейских полей. Через некоторое время она свернула с дороги в заросли невысоких деревьев и кустарников: такие рощи часто попадались в округе. Земля здесь была необычно плодородной из-за залежей туфа и близости вулканических кратеров, извергающих клубы серного дыма.
Решив, что отъехала достаточно далеко, Филомена резко натянула поводья. Лошадь громко заржала и встала на дыбы, но потом опустила передние копыта на землю и замерла. Девушка ждала следовавшего за ней идальго, а небо окрашивалось в медно-кровавый цвет, и холодное золото последних солнечных лучей растекалось по равнине.
Спешившись, Филомена неторопливо прошлась между серыми рядами ладанника, дрока, мирта и лавра, остановилась и растянулась на земле. Ее красное платье ярким пятном пламенело среди кустов.
Дон Рафаэль едва успел увидеть, куда направилась его загадочная волчица, перед тем как равнину скрыли сумерки. Он спешился и догнал девушку. Филомена улыбнулась, когда идальго лег на землю рядом с ней; белоснежные зубы ослепительно сверкнули между алых губ.
Дон Рафаэль обнял прекрасную неаполитанку и почувствовал трепет ее тела, растворился в неукротимой, дикой красоте, вдохнул аромат смуглой кожи, утонул в океане черных кудрей.
Девушка не произносила ни слова, пока его руки ласкали ее в темноте, пока он целовал ее так, как никого не целовал в своей жизни. Тишина обостряла чувства и усиливала ощущение тайны.
«Мессинка», самая большая бомбарда в войске Альфонсо Арагонского, выплюнула огромный огненный шар. На миг он закрыл собой небо, будто наступило солнечное затмение.
Снаряд летел с такой силой, что пробил апсиду церкви Санта-Мария-дель-Кармине, разрушив табернакль с деревянным распятием, которое почитал весь город.
Неаполь лишился дара речи: сам Господь встретил выстрел неприятеля.
Посреди груды обломков, в полной тишине Альфонсо смотрел, как анжуйцы падают вниз, в озеро алой крови; Впрочем, несколько человек, хоть и раненные выстрелами бомбард его брата Пьетро, инфанта Кастилии, все же поднялись и поспешили внутрь развалин.
Картина, обнаруженная в полуразрушенной церкви, потрясла всех до глубины души. Люди выбегали обратно с радостными криками: священное распятие, хранившееся в табернакле, не пострадало. «Христос уцелел!» — восклицали анжуйцы. Иисус наклонил голову вправо, а раньше она была устремлена к небу. Ноги Спасителя, до того вытянутые прямо, оказались согнуты, будто он подвинулся, стараясь избежать снаряда, разрушившего часть церкви.
Это чудо, явление Божьей воли, лишило дара речи как осажденных, так и нападающих. Альфонсо осенил себя крестным знамением. Его брат вздумал стрелять по церкви, перейдя все разумные границы. Для чего нужны такие сражения, в которых попирается самое святое? Неужели они утратили последнюю честь, чувство собственного достоинства? Но Пьетро не собирался терять завоеванный район, а потому продолжил стрелять по собору.
Не веря своим глазам, Альфонсо вскочил в седло и что есть мочи помчался в сторону Себето — туда, откуда его брат посылал смертоносные снаряды в сторону Санта-Мария-дель-Кармине. Надо было остановить это злодейство, иначе Господь беспощадно покарает святотатцев.
Альфонсо гнал своего коня, будто за ним неслась тысяча чертей. Нужно успеть, пока еще не поздно! Короля Арагона охватило тяжелое предчувствие.
Он был уже совсем близко и различал силуэты своего брата и его людей, стоявших на укреплении.
И в этот момент случилось непоправимое. Сначала раздался удар грома. Потом прямо на глазах Альфонсо, несшегося галопом на расстоянии в какую-то четверть лиги, Пьетро и все стоявшие рядом с ним взлетели в воздух. Земля под ними взорвалась гигантским фонтаном камней и обломков, несших ранения и смерть.
А потом вокруг воцарилась невероятная тишина. Укрепления, на котором секунду назад располагался Пьетро, больше не существовало: на его месте было месиво из грязи и человеческих тел.
Альфонсо остановил коня.
Когда король открыл глаза, в горле стоял ком, а сердце колотилось, вторя ритму копыт лошади, несущейся галопом. Аьфонсо сел на кровати, с трудом переводя дыхание. Снова этот кошмар, снова картины той ужасной трагедии.
Короля Арагона била дрожь; воспоминания о дне смерти брата не покидали его. Ночь за ночью повторялся все тот же мучительный сон.
А Неаполь по-прежнему стоял у него перед глазами — величественный и в то же время недоступный. Город будто насмехался над ним, никак не давая себя одолеть. Он потребовал у Альфонсо великую жертву — жизнь брата. И король ничего не смог сделать, чтобы спасти Пьетро.
Теперь в его сердце навсегда поселилась боль. И страх. И скользкое, противное предчувствие очередного поражения.
ГЛАВА 49ФРАНЧЕСКО И БЬЯНКА МАРИЯ
Миланское герцогство, Кремона
Франческо смотрел на свою молодую супругу с искренним любопытством и удивлением. Он никак не ожидал, что она окажется настолько зрелой. Но Бьянка Мария была так мила и одновременно так игрива в эти дни, что совершенно его очаровала.
Сейчас молодожены прогуливались, держась за руки, за городской стеной Кремоны. Еще со дня свадьбы здесь шли праздничные гулянья: поляна пестрела яркими палатками торговцев, повсюду наливали вино и жарили аппетитное мясо на вертелах. Был там и кондитер, предлагавший медовые турроны[17] самых причудливых форм, засахаренный имбирь, леденцы, булочки и горы печенья из марципана.
Местные завсегдатаи, жители города и гости, приехавшие на свадьбу, — все послушно выстраивались в очередь, ожидая возможности попробовать аппетитные лакомства.
Франческо с гордостью смотрел на знамена, развевающиеся в воздухе: красно-серые флаги Кремоны, стяги Сфорца со львом на задних лапах, а также полотнища с голубем в центре солнечного диска — в честь Бьянки Марии. По небу тянулись первые бледные лучи утреннего солнца.
— Каким все кажется прекрасным и незыблемым, словно счастье этих дней может длиться вечно, — заметил Сфорца.
— Но что-то беспокоит вас, мессер, не так ли?
Кондотьер вопросительно поднял бровь. Неужели супруга видит его насквозь? Он для нее открытая книга? Франческо вновь был совершенно сражен.
— Дорогая моя, неужели вам так легко понять, о чем я думаю? — спросил он.
Бьянка Мария улыбнулась:
— Мы встретились лишь несколько дней назад, но, поверьте, я выросла в ожидании этого дня. Можно сказать, единственной целью моего существования было стать вашей женой. Пусть пока нельзя сказать, что я знаю вас лучше всех, но я хорошо понимаю, что поведение моего отца кажется вам подозрительным, если не враждебным. И если мне следует дать ответ на ваши сомнения, то могу сказать лишь одно: к сожалению, у вас есть все основания не доверять герцогу. Возможно, вы еще не знаете, Франческо, но сегодня утром мне сообщили, что отец вызвал Никколо Третьего д’Эсте к себе во дворец Порта-Джовиа. Эти двое с недавних времен крепко сдружились. Конечно, я не могу быть уверена, что отец хочет заменить вас Никколо, но за последние годы герцог так часто менял свои решения, что я больше не узнаю его.
— Для дочери непросто произнести подобные слова.
— Это правда. Но я уже давно не позволяю дочерней любви мешать бесстрастному взгляду на вещи. Теперь я ваша и буду верна только вам. А верность имеет множество проявлений. Если однажды мне придется выбирать между отцом и вами, знайте, что у меня не будет сомнений. И если думаете в ближайшее время ехать в Милан на встречу с герцогом, я бы посоветовала вам соблюдать осторожность и лучше отправиться в Венецию. Вне всяких сомнений, Филиппо Мария что-то замышляет. Хоть он наконец и позволил нам обвенчаться, не надейтесь, что свадьба изменит его кровожадные намерения, причем не только по отношению к вам. Мой отец воюет против всего мира.
Франческо остановился и взял Бьянку Марию за руки. Он внимательно посмотрел ей в глаза и прочел там искренность и невероятную решимость. В этот раз фортуна действительно улыбнулась кондотьеру, подарив ему супругу, отличающуюся не только красотой, но и мужеством вкупе с мудростью. Сфорца подхватил нареченную и закружился ее в объятиях. Бьянка Мария казалась легкой и хрупкой, словно птичка, но внутри нее скрывались решимость и железная воля.
Перед глазами молодой женщины пестрым хороводом замелькали белые облака на голубом небе, бегающие по лугу дети, городская стена, палатки торговцев, разноцветные флаги.
Наконец Франческо опустил ее на землю и нежно поцеловал, любуясь красотой молодой жены. Белоснежная кожа Бьянки Марии и ее светлые глаза, похожие на прозрачные драгоценные камни, завораживали капитана.
— Все, что вы сказали, совершенно верно, но все же я не намерен так скоро расставаться с вами, мадонна, — игриво сказал он.
— В каком смысле? — удивилась она.
— Если мне придется уехать вместе с моим войском…
Бьянка Мария перебила супруга:
— Мессер, вижу, вы еще плохо меня знаете. Я последую за вами, куда бы вы ни отправились. Я прекрасно держусь в седле, да и мечом владею не хуже мужчины.
Франческо Сфорца пораженно посмотрел на нее:
— В самом деле?
— Испытайте меня, — предложила она.
Кондотьер взглянул в глаза супруги. Они пылали отвагой.
— Это ни к чему, возлюбленная моя: то, что я вижу, говорит о вашем мужестве лучше любой битвы.
ГЛАВА 50ЗАДЕЛ НА БУДУЩЕЕ
Венецианская республика, палаццо Барбо
Полиссена смотрела на сына и видела в нем будущее своей семьи. Ее брат Габриэле нашел защиту во Флоренции, и дружба с Козимо де Медичи должна была помочь ему рано или поздно вернуться в Рим. Тем временем родство с папой пошло на пользу карьере Пьетро: в свои двадцать четыре года сын Полиссены уже был кардиналом-дьяконом. Юноша приехал в Венецию на несколько дней погостить и теперь рассказывал матери о Флоренции, о своих надеждах и планах.
Они вместе сходили на рынок в Риальто, где купили вино и ткани, а потом решили задержаться на небольшой площади неподалеку от церкви Санта-Мария-Матер-Домини. В центре открытого пространства располагался каменный колодец, откуда брали воду многие жители Венеции, а вокруг возвышались величественные фасады домов местной знати. Круглые барельефы на палаццо Дзане, изображающие грифонов и орлов, всегда завораживали Полиссену.
На улице было прохладно, но женщине не хотелось так скоро возвращаться домой. Как обычно в ноябре, воды Венецианской лагуны окрасились в совершенно особенный цвет — искрящийся светло-зеленый, а прохладный воздух нес ощущение свежести.
— Козимо де Медичи верит в лучшее, — заметил Пьетро. — Он считает, что скоро понтифик, ваш брат, сможет вернуться в Рим. По его словам, дни братьев Колонна сочтены, и Вечный город готовится вновь принять в свои объятия истинного духовного главу.
— Мне довелось познакомиться с Козимо де Медичи, он очень умный человек и изощренный стратег, но почему он считает, что Рим готов к возвращению папы?
— Он убедил дядю признать законность притязаний Альфонсо Пятого Арагонского на престол Неаполя. Таким образом, Базельский собор потеряет своего последнего союзника, поскольку Филиппо Мария Висконти, до недавних пор поддерживавший ассамблею епископов, внезапно потерял к ней интерес. Более того, объединение Греческой и Римской церквей, произошедшее во Флоренции в прошлом году при живом содействии все того же Медичи, дополнительно укрепило положение понтифика и ослабило концилиаристов. Ну и наконец, Крестовый поход против турок-османов сыграл важную роль. На нашей стороне выступили лучшие силы Венгрии: король Владислав Третий Варненчик и воевода Трансильвании Янош Хуньяди, а также правитель Сербии Георгий Бранкович и господарь Валахии Мирча Второй. Христиане одерживают одну победу за другой, а понтифик, ваш брат, пообещал привлечь венецианский флот! Из Флоренции, при поддержке Медичи, дядя наконец смог заняться внешней политикой, что было недоступно для него в Риме.
Полиссена улыбнулась:
— Значит, вы теперь разбираетесь в политике?
— Яне хотел…
— Не смущайтесь, Пьетро, я просто шучу. Конечно же, вы разбираетесь в том, о чем говорите. И при поддержке Флоренции и Венеции Габриэле действительно может вернуться к руководству Святым престолом.
— Он скучает по вам, матушка.
— Именно поэтому я намерена поехать во Флоренцию вместе с вами.
— В самом деле?
— Ну конечно! Габриэле уже вынес немало страданий: достаточно вспомнить, как Венеция отвернулась от него в тот момент, когда ему особенно была нужна помощь. Тогда я при первой же возможности приехала к нему во Флоренцию. Но с тех пор прошло слишком много времени; думаю, сейчас я снова нужна брату. А еще мне хочется поговорить с ним кое о чем.
Пьетро удивился загадочному тону Полиссены, но лишь на мгновение. Юноша хорошо знал, что от матери можно ждать чего угодно. Эта женщина не привыкла ждать: скорее, она сама направляла ход событий. А когда Полиссена выбирала подобный тон, было ясно, что у нее появился очередной план, и сын сразу это чувствовал.
— И о чем вы хотите поговорить с дядей? Поделитесь со мной?
— Почему бы и нет. Такие планы нужно разрабатывать заблаговременно. Я рассказывала вам, как однажды, много лет назад, встретилась с кардиналом Антонио Панчьерой в церкви Сан-Николо-деи-Мендиколи?
— Нет, никогда.
— А знаете, что толкнуло меня на этот шаг?
— Матушка, вы решили загадывать мне загадки?
— Возможно.
— Так что же это за планы, которые нужно было разрабатывать заблаговременно? — с нетерпением спросил Пьетро.
— Сейчас я все вам объясню. Пойдемте в сторону дома? — предложила Полиссена.
— Конечно.
Как только они сделали несколько шагов, мать внимательно посмотрела на Пьетро:
— Вы станете папой римским, сын мой!
Юноша утратил дар речи. Справившись с удивлением, он возразил:
— Не может быть!
— Напротив, — отрезала Полиссена. — Вы возглавите Святой престол, поверьте! Как и ваш дядя. И как мой дядя до него. Знаете, почему вы лучший кандидат на этот пост, Пьетро? По трем причинам. Вы венецианец, а значит, гражданин самой могущественной республики нашего времени. Вы происходите из рода, который уже добивался папской тиары вопреки сомнениям завистников. Когда вашего дядю Габриэле единогласно избрали понтификом, он сам удивился больше всех; никто не верил, что ему действительно удастся выиграть выборы. И все-таки…
— Ему удалось, — поторопил мать Пьетро.
— Именно. Ну и наконец, важное преимущество состоит в том, что родственные узы между вами тремя не очевидны на сторонний взгляд. Григорий Двенадцатый носил фамилию Коррер, ваш дядя Кондульмер, ну а вы Барбо. Три фамилии, три разные династии. Нам, венецианцам, нужно соблюдать осторожность, поскольку Рим втайне ненавидит всех нас. Зато мы умеем находить могущественных союзников. Вот и теперь благодаря дружбе между вашим дядей и Козимо де Медичи мы можем рассчитывать на мощную поддержку на следующих выборах. Так что, сын мой, как я уже сказала, вы будете папой. Возможно, нескоро, ведь мой брат, слава богу, пребывает в добром здравии, но начинайте постепенно привыкать к этой мысли и учитесь рассуждать как лидер, поскольку рано или поздно вы станете им. И запомните, Пьетро: семья и кровные узы — единственное, что имеет значение в этом мире.
Всю оставшуюся дорогу домой сын Полиссены Кондульмер пребывал в глубокой задумчивости. Разговор поразил его. Пьетро был уверен, что хорошо знает мать, но в тот день Полиссена открыла ему новые стороны своего характера. Конечно, юноша и раньше понимал, что она необыкновенная женщина, но никогда не задумывался о том, какая в ней скрывается железная воля.
Пьетро пообещал себе, что оправдает ее ожидания.