ГЛАВА 60 ДЕЛА ЗЕМНЫЕ
Папская область, Апостольский дворец
Пьетро Барбо держал за руку дядю, который тяжело дышал, переживая очередной день бесконечных страданий. Подумать только, после стольких тревог и опасностей, после долгих девяти лет, проведенных изгнанником во Флоренции, Евгений IV наконец-то вернулся в Рим и не жалея себя стал трудиться над тем, чтобы превратить этот город в центр науки и искусства. Такие гуманисты и художники, как Антонио Филарете, Фра Беато Анджелико, Жан Фуке, стали частью близкого окружения понтифика и получали при его содействии крупные заказы. Папа даже предлагал Фра Анджелико мантию архиепископа Флоренции, но тот, будучи скромным, чувствительным и богобоязненным человеком, решительно отказался, предложив вместо себя Антонио Пьероцци, по его словам гораздо более достойного высокого сана.
И тут эта болезнь, поразившая дядю в самый неподходящий момент. Евгений IV верил не только в искусство и красоту, но и в силу: он проявил себя истинным защитником христианства, хотя флот Крестового похода и потерпел поражение в Варне. И беда, как оказалось, пришла не одна.
Была на счету понтифика и другая важная заслуга. Евгений IV смог остановить раскол, начатый концилиаристами на Базельском соборе. Проявив невероятное терпение и скромность, день за днем понтифик вел переговоры и искал пути к примирению, прощая чужие ошибки и поступаясь собственными интересами. Папа сражался как лев и в конце концов сумел получить поддержку Альфонсо Арагонского, признав его право на престол Неаполитанского королевства, а также достиг соглашения с императором Священной Римской империи Фридрихом III, который на Союзном сейме во Франкфурте открыто отрекся от концилиаристов и особенно от антипапы Феликса V.
Но теперь все это не имело значения.
Евгений IV, бледный как смерть, лежал накрытый одеялом до самого подбородка и сотрясался от приступов кашля. Он ужасно исхудал, и хотя массивные камины в его покоях были полны дров и наполняли комнаты теплом, пальцы понтифика оставались холодны, словно лед.
Пьетро взглянул на Лодовико Тревизана, патриарха Акви-леи и личного врача папы, а также кардинала-камерленго Римско-католической церкви.
Чуть дальше расположились и другие кардиналы, самые верные люди Евгения IV: казначей Апостольской палаты Франческо дал Леньяме, кардинал Пьетро да Монца, и кардинал-дьякон, и вице-декан, и старейший из кардиналов, и генеральный викарий, и многие другие. Все они собрались вокруг огромной кровати папы и бормотали молитвы в ожидании неминуемого конца.
Пьетро прочитал во взгляде Лодовико горечь и принятие. В этот момент юноша ясно понял: камерленго сделал все, что мог, но оказался бессилен перед болезнью понтифика. Настои и кровопускания не принесли облегчения. Евгений уже не мог спать, он мучился в слабом беспокойном бдении, прерывающемся лишь моментами забытья и приступами острой боли в груди.
Пьетро не мог смотреть на дядю в таком состоянии.
— Ваше высокопреосвященство, — обратился он к Ло-довико Тревизану, — мы можем что-то сделать? Неужели вы не видите, как он страдает?
— Сын мой, мы испробовали все средства, — отозвался тот. — Теперь все в руках Господа. Если вы хотите помочь понтифику, молитесь за него вместе со мной.
— Безусловно, — поддержал его кардинал Просперо Колонна с едва заметной досадой.
Едва заметной для всех, но очевидной для Пьетро: он хорошо знал, что Колонна будет счастлив, если понтифик отдаст Богу душу прямо в этот момент.
Евгения IV сотряс очередной приступ кашля, и в этот раз больной попытался сесть, опираясь на подушки.
Пьетро кинулся на помощь, но дядя остановил его жестом, на который, по всей видимости, ушли его последние силы, и снова сполз вниз. Его дыхание становилось все слабее.
Всего два года назад Евгений IV потерял своего любимого кузена Антонио Коррера, который так много сделал для него и во время избрания папой, и после, в темные дни побега из Рима. Теперь же понтифик не хотел цепляться за жизнь, ведь большинство людей, которые были ему дороги, уже умерли, а Габриэле часто говорил, что ему неинтересно общаться с теми, к кому он не испытывает уважения.
Поражение в Варне стало еще одним тяжелым ударом, и вину за это папа возлагал на Венецию, которая не остановила наступление турок, когда была возможность. Родной город, увы, чаще разочаровывал Евгения IV, чем радовал. За эти годы Венеция неоднократно извлекала пользу из того, что Габриэле Кондульмер возглавлял Святой престол и был духовным главой всего христианского мира.
Сама Венеция при этом, словно злая мачеха, и не думала осыпать его милостями; более того, даже не сумела поддержать и защитить во время побега из Рима, когда сама жизнь папы была в опасности. Тогда он спасся только благодаря вмешательству Флоренции и помощи Франческо Сфорцы.
— Он умер, сын мой, — сказал кардинал Лодовико Тревизан.
Эти слова прозвучали окончательным приговором, и сердце Пьетро сжалось от невыносимой боли. Он многим был обязан своему дяде и знал, что Полиссена, его мать, будет безутешна.
По щекам юноши потекли слезы.
— Габриэле! — позвал Лодовико Тревизан. Понтифик не отвечал. — Габриэле! — повторил камерленго.
Но Евгений IV оставался недвижим: глаза широко раскрыты, побледневшие губы сжаты. Исхудавшее за время болезни лицо поражало своей бледностью.
— Габриэле! — позвал кардинал в третий раз и снова не получил ответа.
Камерленго тяжело вздохнул. За спиной у него раздавались сдавленные рыдания Пьетро.
Кардиналы в пурпурных одеяниях сохраняли ледяное молчание.
Папа умер.
— Vere Papa mortuus est[19], — горько провозгласил Лодовико Тревизан.
Скрепя сердце он приблизился к понтифику, вытащил серебряный молоточек с папским гербом и осторожно ударил Габриэле Кондульмера по лбу, после чего закрыл ему лицо покрывалом. Затем камерленго мягко поднял правую руку понтифика, неподвижно свисавшую с края кровати, и снял с безымянного пальца кольцо святого Петра.
Кардинал перевел взгляд на Пьетро.
— Кардинал-протодьякон, уничтожьте личную печать папы. Я же передам известие о смерти Евгения Четвертого викарию, чтобы он объявил об этом народу, а потом вернусь проследить, чтобы кабинет и спальню понтифика опечатали.
Оставив Пьетро оплакивать утрату, Лодовико Тревизан посмотрел на кардиналов, окруживших кровать для последнего прощания. «Словно вороны, слетевшиеся на падаль», — подумал он с отвращением.
ГЛАВА 61СЕМЕЙНАЯ ВСТРЕЧА
Неаполитанское королевство, палаццо Колонна
Антонио Колонна не верил своему счастью. Наконец-то, после стольких лет вражды и интриг, он вздохнул с облегчением.
Проклятый папа-венецианец умер. Умер! Теперь Колонна мог вернуть себе утраченную свободу. Конечно, Антонио не сидел сложа руки все это время: он заставил папу покинуть Рим, отдав власть в руки коллегии, которой сам же и управлял, но затем ему пришлось смириться с возвращением понтифика. Параллельно Колонна поддержал Альфонсо V Арагонского, который одержал победу над Рене Анжуйским и теперь уже который год трудился над восстановлением Неаполя, стремясь, чтобы красота этого города уступала разве что его торговой мощи.
Не отличаясь склонностью к супружеской верности, Антонио все-таки решил жениться, но супруга вскоре заболела, а затем и умерла, как раз в прошлом году. Впрочем, он не слишком переживал по этому поводу. Точнее говоря, смерть жены развязала ему руки, так как в голове Антонио созрел один план, который он твердо намеревался воплотить в жизнь.
Имея титул князя Салерно, Колонна хотел сосредоточиться на укреплении и развитии своих владений, а также своего рода. Остальное неважно. Ключевым этапом его плана было воссоединение ветви Дженаццано с тем, что осталось от ветви Палестрина.
Конечно, это будет непросто, но если болван Просперо, его брат, сумеет добиться поста папы римского, у Антонио появится гораздо больше возможностей для достижения своих целей.
В любом случае сегодня он ждал в своем палаццо на виа Медзоканноне ту женщину, что больше всех — и уж точно больше покойной супруги — занимала его мысли все эти годы: Звеву Орсини. Отношения между ними очень медленно, но неуклонно улучшались. Все началось с убийства Сальваторе, которое Антонио совершил собственноручно, позволив женщине удовлетворить жажду мести, что помогло ей хотя бы частично преодолеть боль утраты.
Год за годом Антонио лелеял эти странные отношения, словно некое темное создание, демона, который рано или поздно расправит крылья и вознесет род Колонна к славе. Когда-то давно он считал Звеву женщиной исключительной честности, но постепенно узнал, что ради удовлетворения честолюбивых планов или обеспечения собственной безопасности она готова поступиться любыми моральными принципами.
Теперь они смогут прийти к соглашению, в этом Антонио не сомневался. Погруженный в свои мысли, Колонна скрашивал ожидание бокалом вина «Лакрима Кристи», поразившего его своим великолепным вкусом. Плод труда монахов-виноделов из монастыря у подножия Везувия, это вино отличалось необыкновенным букетом.
С каждым новым глотком у Антонио росла гордость от мысли, что он принадлежит к роду, владеющему этими землями. Конечно, он обожал Рим, но Неаполь и Салерно, где он по-прежнему мог проводить время благодаря дружбе с Альфонсо Арагонским, дарили ему бесконечные удовольствия.
Входя в палаццо Колонна, Звева подумала, что совсем потеряла себя за эти годы. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что собирается продать собственную дочь, малышку Империале, будто корову на рынке. И для чего? Только чтобы обеспечить собственную безопасность. Да, теперь у нее хорошо получается идти на компромиссы. Все началось со смерти Стефано, а потом становилось лишь хуже и хуже. Звева жила в постоянном страхе. С тех пор как семья Орсини отреклась от нее, рассчитывать можно было только на собственные силы. И вместо того, чтобы укрепить ее дух, это понимание лишь вселяло ужас. Много лет назад Звева отправилась на встречу с понтификом, чтобы молить его о милосердии, а на самом деле — чтобы отомстить за мужа и уберечь свою шкуру. Теперь же она собиралась согласиться на брак любимой дочери с отвратительным Антонио Колонной. Этот шаг навсегда свяжет ее судьбу с дьяволом во плоти, но Звева уже давно смирилась, не чувствуя в себе сил бороться.
Она осталась совсем одна. Свекровь превратилась в дряхлую старуху. Лоренцо, брат Сальваторе, уехал из города, где все называли его братом убийцы, и Колонна из ветви Палестрина оказались в опале. Если теперь еще и выберут папой Просперо Колонну, ветвь Дженаццано обретет невиданную власть.
Увидев Антонио, как всегда с высокомерным взглядом и жестокой ухмылкой на губах, Звева отчетливо поняла, что у нее нет выбора. Ей придется довериться этому человеку и окончательно потерять себя. По-видимому, навсегда.
Антонио хотел жениться на Империале, дочери Звевы и Стефано, по двум причинам. Во-первых, так он действительно отберет у Звевы последнюю радость, ведь та в своей жизни любила только двух человек: мужа и дочь. А во-вторых, в больном сознании Антонио Империале представала неким воплощением самой Звевы, то есть, получая дочь, он в какой-то мере получал и мать.
Вдова Стефано сомневалась, что Антонио до сих пор влечет ее увядшая красота, от которой почти ничего не осталось. Жизнь не пощадила Звеву: постоянное самоуничижение и муки совести заставили ее постареть раньше времени. Империале же была в расцвете очарования. Юная и чувствительная, она отлично подходила для целей Антонио, ведь он мог осквернить ее душу, втайне наслаждаясь своей отвратительной способностью портить все, до чего дотронется.
Однако, даже зная о грядущем уделе дочери, Звева не находила в себе сил этому помешать. Она уже давно перестала бороться, и хотя ненавидела саму себя за слабость, не могла решиться даже на то, чтобы лишить себя жизни.
— Я пришла к вам, Антонио, делайте со мной что хотите, ведь я уже не человек, а лишь марионетка в ваших руках, — сказал Звева.
Стоявший перед ней мужчина ответил удивленным взглядом:
— Моя дорогая Звева… Что вы такое говорите? Вы же знаете, что единственное, о чем я действительно беспокоюсь, это ваше благополучие. И мое предложение преследует лишь одну цель — помочь вам, как я уже делал раньше.
— Да уж, помощь вы мне оказали просто неоценимую, — ответила она с ненавистью и отвращением.
Антонио сделал вид, что не заметил тона женщины.
— Ну же, не говорите так, вы прекрасно знаете, что я никогда не причиню вреда ни вам, ни вашей дочери. Поверьте, Стефано был бы счастлив узнать, что Империале вышла замуж за человека из рода Колонна. — Антонио разразился грубым смехом, который эхом отразился от стен, создав отвратительное ощущение, будто сам дьявол хохочет над своей жестокой шуткой.
Звеве показалось, что весь дом наполнился ним ужасным, мучительным звуком. Она поспешила сесть, не в силах справиться с головокружением, и мысленно взмолилась, чтобы Господь как можно скорее забрал ее к себе за грехи.
ГЛАВА 62ГАБОР СИЛАДЬИ
Анконская марка, замок Джирифальк
Ждать пришлось долго, но этот день настал. Наконец-то она отомстит и успокоит свое черное сердце. Как долго злоба копилась в ней, не позволяя забыть о горькой обиде! Бьянка Мария смогла проявить терпение и вот теперь ждала известий об осуществлении своего коварного плана. Прошли годы, но гнев по-прежнему одновременно жег и леденил ее душу. Ярость ничуть не померкла и сделала молодую женщину способной на любую жестокость.
Бьянка Мария понимала, что ее поручение должно остаться тайной. Сейчас о нем знали двое: она сама и нанятый ею человек. Впрочем, ему она доверяла больше, чем самой себе, не сомневаясь в его безграничной преданности.
Поначалу у супруги Франческо Сфорцы были сомнения, но постепенно отважный венгерский воин очаровал и завоевал ее сердце.
Именно Габора Бьянка Мария и ждала, расположившись в гостиной, которую использовала в качестве приемной. Охваченная лихорадочным нетерпением, она уже не могла сохранять спокойствие. Вот-вот ей предстояло получить известие о смерти человека, давно занимавшего ее мысли.
Сына Перпетуи по имени Полидоро по приказу Бьянки Марии отобрали у матери. Ей хотелось заставить любовницу мужа страдать, принести сопернице в десять раз больше горя, чем та принесла ей. Даже по прошествии стольких лет, хотя ребенок находился далеко от двора семейства Сфорца, Бьянка Мария не чувствовала удовлетворения. Конечно, сын Галеаццо Мария, появившийся на свет через год после печальных событий, подарил молодой матери огромную радость, но рана в сердце по-прежнему не зарастала. Этот кровоточащий порез оставался таким же свежим, и в глубине души Бьянка Мария всегда помнила о нем.
Увидев ее, такую прекрасную и пылкую, в платье из красного бархата, Габор вспомнил картину Петруса Кристуса, которую ему довелось лицезреть в одном дворце в Брюгге несколько лет назад. На том холсте была изображена женщина с волнующим взглядом. Как он ни пытался, так и не смог понять, на что именно она смотрела. Красавица была Настоящим воплощением соблазна. Складки яркой ткани, белоснежная кожа, темный фон создавали уникальное зрелище, от которого захватывало дух. А теперь Габор словно видел ее во плоти — гордую женщину, не знающую пощады, которая не побоялась воспользоваться его рукой, чтобы осуществить давно задуманный план мести. Он выполнил поручение с особой жестокостью и, признаться, не без удовольствия. Силадьи знал, что Бьянку Марию на этот шаг толкнула жажда мести, а для него не было на свете более справедливого и благородного стремления.
С первой же встречи Габор понял, что нашел если не свою судьбу, то по меньшей мере родственную душу. Глядя на Бьянку Марию в этой небольшой гостиной, Силадьи вспомнил, какое почти чувственное наслаждение испытал, выполнив порученное ему задание.
Он легко воскресил в памяти, как догонял карету, пустив коня галопом: только черное небо с огоньками звезд и смутно различимый силуэт экипажа впереди. И как сверкнул выстрел, заставивший кучера остановить лошадей. Несчастный лишь прижал руки к груди и рухнул на козлы, а затем сполз вниз, в дорожную грязь.
Когда Силадьи спрыгнул с коня и открыл дверцу кареты, кто-то выскочил на него, сжимая меч в одной руке и фонарь в другой. Неуклюжий защитник попытался ткнуть фонарем в Габора, но тот легко увернулся и с помощью тяжелой венгерской сабли ловко избавился от противника: вырвал у него из руки фонарь, одновременно ударив в лицо эфесом, а потом поразил лезвием точно между лопаток. Мужчина рухнул на колени, после чего оставалось лишь отрубить ему голову.
Наконец Габор убрал саблю в ножны и залез в карету, где при свете факела обнаружил заплаканную Перпетую. Слабым голосом она бормотала несвязные мольбы о пощаде, но Силадьи и не подумал уступить просьбам перепуганной женщины: он вытащил из-за пояса кинжал и перерезал ей горло.
— Надеюсь, вы исполнили то, о чем я просила, — сказала Бьянка Мария.
Габор Силадьи опустился на одно колено. В этот раз он внимательно посмотрел в глаза своей госпожи:
— Перпетуя да Варезе осталась лежать в карете с перерезанным горлом. Экипаж брошен ночью среди полей. Кучер умер от выстрела из аркебузы в грудь, личный охранник обезглавлен.
Бьянка Мария не сдержала довольной усмешки.
— Наконец-то моя честь восстановлена, — сказала она. — Я отомстила за нанесенную обиду. Вот обещанная награда, мессер, и надеюсь, в этот раз вы ее примете.
— Безусловно, — ответил венгр, взяв из руки госпожи плотно набитый кожаный кошелек с позвякивающими монетами.
— Теперь, Габор, можете идти. Я пришлю за вами, как только вы понадобитесь мне снова.
— Я к вашим услугам, ваша светлость, — отозвался Силадьи, поднимаясь с колен, после чего покинул изящную гостиную.
ГЛАВА 63СЛЕЗЫ
Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа
Филиппо Мария Висконти умер.
Аньезе горько рыдала. Она только что вернулась из Павии куда правитель Милана, предчувствуя свой скорый конец, отправил ее вместе с половиной герцогской казны. Даже на пороге смерти Филиппо Мария позаботился о любимой. И оказался прав. Аньезе была совершенно убита горем.
Что теперь ее ждет? Что ждет Милан? Бьянка Мария осталась в Кремоне вместе со своим мужем Франческо. Они решили, что слухи о плохом самочувствии герцога — лишь выдумки, а на самом деле он замышляет нечто дурное против них. Теперь Милан остался без своего главы.
Сердце Аньезе рвалось на части, его словно жгли раскаленным железом; боль от потери была огромной, острой, невыносимой.
Тело Филиппо Марии лежало к ней спиной. Так пожелал сам герцог: он приказал повернуть себя на бок, чтобы смотреть в стену и не видеть придворных и советников, которые бесконечным потоком стекались в его покои со всего дворца, надеясь получить от умирающего какую-нибудь награду, благословение, титул. Своей позой Висконти хотел ясно дать понять, насколько презирает их всех.
На некотором отдалении от кровати бормотал молитвы личный капеллан герцога, монах-доминиканец Гульельмо Лампуньяни. Правитель Милана призвал его к себе во время болезни, и по его просьбе Лампуньяни собрал комиссию именитых богословов, которые, посовещавшись, сумели предоставить Висконти исчерпывающие доказательства его грядущего вечного спасения. В последнее время герцога мучили сомнения: вдруг он недостоин рая, потому что обложил подданных чрезмерным количеством налогов? К сожалению, вернуть полученное он при всем желании не мог, поскольку казна была практически пуста. Но Лампуньяни и шесть мудрецов, вооружившись писаниями Отцов Церкви, церковными кодексами и декреталиями, развеяли его сомнения. Безусловно, Филиппо Мария повышал подати в некоторые периоды своего правления, но всегда обоснованно и по необходимости, а право синьора обращаться к помощи подданных в особо тяжелые моменты предусмотрено законом. Кроме того, щедрые подаяния нищим и взятое на себя обязательство содержать войско для защиты жителей герцогства снимали с Висконти всякую вину.
Аньезе была по-своему благодарна этому странному капеллану, хотя его холодный цепкий взгляд каждый раз заставлял ее вздрагивать. По крайней мере, Лампуньяни нашел способ успокоить герцога и дать ему возможность безмятежно отойти в мир иной. Теперь, однако, боль и страх Аньезе соединились в гремучую смесь, которая жгла ее изнутри. Женщина знала, что Франческо Сфорца приложит все силы, чтобы получить власть над герцогством, но вражда с Филиппо Марией сослужила ему плохую службу. Зато на стороне Сфорцы Бьянка Мария. Именно дочь Аньезе, недавно подарившая ей внука по имени Галеаццо Мария, могла предоставить миланцам гарантии законного наследования престола.
Однако, к сожалению, у капитана и его супруги было не самое сильное — или, точнее говоря, не самое выгодное — положение в этой битве. Так, Мария Савойская, много лет протомившаяся взаперти в башне замка Порта-Джовиа, имела гораздо больше оснований заявить о законности своих притязаний. Аньезе лелеяла надежду избавиться от герцогини раз и навсегда, но не могла недооценивать степень обиды и ярости несчастной женщины.
Помимо итальянских династий на престол претендовали и иностранцы. С одной стороны, французы, вооружившись завещанием Джана Галеаццо Висконти, покойного отца Филиппо Марии, заявляли, что при отсутствии прямых наследников мужского пола герцогство должно перейти к детям Валентины Висконти, герцогини Орлеанской, дочери Джана Галеаццо и Изабеллы де Валуа. С другой стороны наседали испанцы во главе с Альфонсо Арагонским, которые уверяли, что Филиппо Мария Висконти составил завещание в пользу последнего. Наконец, законники вроде Энея Сильвия Пикко-ломини утверждали, что в отсутствие наследников мужского пола герцогство должно вернуться в состав Священной Римской империи, а престол де-юре принадлежит Фридриху III Габсбургу.
Аньезе писала письма Бьянке и Франческо, призывая их вернуться в Милан, вместо того чтобы воевать за владения в Анконской марке, но ничего не добилась. Супругов можно было понять, ведь, несмотря на все обещания, герцог изо всех сил старался навредить зятю. Чертова гордость! Аньезе была в отчаянии — не только из-за смерти мужчины, которого искренне любила, но и по причине того, что герцог, идя на поводу у нездоровой гордости, умудрился испортить отношения со всем своим окружением. Точнее говоря, при нем оставался узкий круг соратников из местной знати, но его было недостаточно для гарантии наследования миланского престола.
Даже в последний месяц, находясь на смертном одре и страдая невыносимой болью в животе, Филиппо Мария продолжал твердить, кашляя кровью, что Франческо должен вернуться в Милан не синьором, а простым солдатом. Проклятая зависть! Аньезе опасалась, что характер герцога принесет гибель его роду. Несмотря на ее мольбы, Филиппо Мария до последней минуты продолжал думать о своей смерти как о конце всего герцогства. Вот почему он не стал прямо объявлять преемника (что разрубило бы гордиев узел споров о престолонаследии): Висконти был уверен, что без него все развалится в любом случае.
В холодной комнате, где огонь в камине догорел вместе с жизнью герцога, Аньезе дала волю слезам, глядя на спину мужчины, который был главной ее любовью. После того как капеллан провел соборование, она попросила оставить ее одну с Филиппо Марией.
Гульельмо Лампуньяни вышел, молча подчинившись приказу, словно Аньезе действительно была герцогиней Миланской.
— Вы повернулись ко мне спиной, возлюбленный мой, — сказала она в тишине. — Вы устремили взгляд в иные дали. Однако вам не убежать от последствий ваших действий. Бьянка Мария — законная наследница престола! Вы сами так решили, помните?
Острая, черная, беспощадная боль рвала на части душу Аньезе. Внезапно она услышала непонятный шум в соседних покоях. Женщина не понимала, что происходит, но тут отворилась дверь.
Аньезе не успела произнести ни слова, когда вошел капитан гвардии в кожаных доспехах с цветами герба Висконти и сообщил:
— Мадонна, скоро замок будет атакован! Ради вашего спасения доверьтесь мне, я позабочусь, чтобы вы добрались в Павию целой и невредимой.
Аньезе пораженно молчала. Поколебавшись мгновение, она спросила:
— Но что случилось?
— Я точно не знаю, ваша светлость, но боюсь, что городской совет провозгласил установление республики. Миланцы собираются на площадях и поднимают флаги святого Амвросия.
— Я не могу бросить герцога в таком состоянии.
— Мы обязательно устроим ему достойные похороны, мадонна, но сейчас необходимо позаботиться о вашей безопасности. Скорее, нужно добраться до конюшен, чтобы вы покинули замок вместе со своей охраной прежде, чем смутьяны доберутся до крепостных стен.
ГЛАВА 64ПРАВО ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ
Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа — палаццо Бролетто-Веккьо
Дон Рафаэль Коссин Рубио, идальго из Медины, глядел вдаль с крепостной стены замка Порта-Джовиа. Крепость была мощной и хорошо укрепленной, но, откровенно говоря, он не слишком надеялся удержать ее. Альфонсо Арагонский отправил своего верного воина с тремястами солдатами защищать жилище Филиппо Марии Висконти, но в городе собралось столько мятежников, что схватка могла начаться в любой момент, и силы оказались бы неравными. Шпионы, которых идальго отправил на разведку, приносили печальные вести. Тысячи миланцев готовятся напасть на замок. Они плохо организованы и вооружены чем попало, однако ими движут голод и ярость, а это лучшие союзники в бою.
Дон Рафаэль пытался успокоить своих солдат, но сам чувствовал, как неубедительно звучат его слова. В Неаполе им пришлось вытерпеть бесконечную осаду, однако положение в Милане могло оказаться еще опаснее. Идальго прибыл сюда несколько недель назад по приказу Альфонсо Арагонского, утверждавшего, что Филиппо Мария Висконти в завещании назначил его своим законным преемником. Вне зависимости от правдивости заявлений короля, опасность состояла в том, что жители Милана совершенно не обрадовались группе арагонских солдат, которые захватили замок, основываясь на бреде сумасшедшего герцога. Все, что дон Рафаэль узнал о Филиппо Марии, лишь подтверждало слухи. Страдая от тяжелой болезни, герцог окружал себя богословами, которым полагалось найти оправдания его кровавому правлению, беспрестанно советовался с астрологами и раскладывал колоду карт с таинственными символами: в общем, вел себя очень странно. А теперь дон Рафаэль и его люди должны расплачиваться за поступки сумасшедшего правителя, который вдобавок уже умер! Идальго покачал головой. Как же хочется вернуться в Неаполь, к Филомене, которая как раз ждет их первого ребенка. Как он соскучился! Да и зачем удерживать эту крепость? Конечно, дон Рафаэль знал о плане короля: тот мечтал со временем завоевать весь Апеннинский полуостров. Но тогда нужно слать настоящую армию, а не три сотни солдат.
Идальго вновь покачал головой и покосился на своего верного помощника, который раздавал приказы солдатам из восточной башни.
— Надо уходить отсюда, — пробормотал себе под нос дон Рафаэль. Затем повернулся к стоявшему рядом аркебузи-ру и сказал: — Солдат, бегите в башню и передайте капитану мой новый приказ: мы покидаем замок. Заберите все ценное, что сможете унести. Я не собираюсь отправлять своих людей в заведомо проигрышное сражение.
Аркебузир уставился на него изумленно, но в то же время с явным облегчением.
— Поняли?! — прикрикнул на него дон Рафаэль.
— Так точно!
— Значит, выполняйте!
— Будет сделано, ваша светлость!
Третий раз повторять не пришлось: аркебузир резво побежал в сторону башни.
На горизонте показалось солнце, и Пьер Кандидо Дечембрио удовлетворенно вздохнул. Вот он, первый рассвет Амброзианской республики. Знатные миланцы — Антонио Тривупьцио, Теодоро Босси, Джорджио Лампуиьяно, Инноценцо Котта и Бартоломео Мороне — собрали совет в палаццо Бролетто-Веккьо прошлым вечером, как только стало известно о смерти герцога.
В результате были выбраны двадцать четыре представителя из людей благородного происхождения, которые образуют новое правительство при поддержке народной ассамблеи — Большого совета девятисот. Совет, конечно же, состоял не совсем из народа: в него вошли члены узкого круга придворных, правоведов, нотариусов, советников, банкиров и глав гильдий ремесленников. Пьер Кандидо Дечембрио был горд оказаться в их числе.
Теперь он спокойно смотрел в окно на площадь перед палаццо и вовсе не чувствовал себя изменником. Дечембрио уже давно осуждал поведение герцога, что в последние месяцы нередко приводило к разногласиям и даже открытым столкновениям между ними. Советнику ужасно надоело выслушивать бесконечные жалобы Филиппо Марии и терпеть самые разнообразные унижения, которым подвергал его этот безумец. Дечембрио было уже почти пятьдесят, пора позаботиться о собственном будущем. Конечно, в прошлом служба при дворе герцога принесла ему определенную славу и достаток, но в настоящем он не собирался хранить верность безумцу, который, умирая, мечтал утащить с собой в бездну все свое окружение. Вот почему Дечембрио выбрал республику. Он также понимал, что очень скоро, а то и прямо сегодня, миланцы восстанут против главного символа власти Висконти — замка Порта-Джовиа.
Отовсюду приходили слухи, что жители готовят настоящую атаку. Дечембрио неоднократно говорил об этом и на собрании: он видел, насколько миланцы измучены маниями герцога и его совершенно непредсказуемым поведением.
Вот почему этим ранним утром, несмотря на бессонную ночь, бывший советник Филиппо Марии пребывал в радостном возбуждении и почти физически ощущал энергию, что наполняла все вокруг с рождением нового правительства. Дечембрио находился в Зале тщеславия палаццо Бролетто-Веккьо, пока совершенно пустом. Огромные окна этой богато обставленной комнаты выходили во двор, но особенно пленяла взор великолепная фреска кисти флорентийского художника Джотто ди Бондоне, поражавшая своей красотой и глубоким содержанием.
Пьер Кандидо Дечембрио покачал головой, внезапно почувствовав легкую грусть. Возможно, как раз фреска и навела его на невеселые размышления. Он посмотрел на торжествующую Славу, задающую тон всей композиции. Аллегорическая фигура, полная великолепия и блеска, располагалась в самом центре, на колеснице, запряженной роскошными лошадьми. Ниже были изображены знаменитые мифологические персонажи и исторические личности: Эней, за ним Гектор, Геракл, Аттила, Карл Великий, ну и, наконец, Аццоне Висконти. Все они были верхом на лошадях и протягивали руки к небу в отчаянной попытке коснуться Славы и удержать при себе таинственное и неуловимое создание. Недостижимость ее подчеркивалась цветовым контрастом между синевой неба и золотом земли, что должно было напоминать, как часто признание оказывается хрупким и недолговечным. Глядя на эту картину, Пьер Кандидо невольно подумал о Филиппо Марии Висконти. Герцог захватил власть, отрубив голову Беатриче Кане, наказав ее и одновременно освободившись от соперницы с такой жестокостью, какую может позволить себе открыто проявлять только монарх. Затем, годы спустя, он оставил томиться в ожидании у себя в замке Карманьолу, высокомерного кондотьера, не побоявшегося противопоставить себя герцогу. А как забыть довольную ухмылку Филиппо Марии после того, как он сначала осыпал Дечембрио всевозможными оскорблениями, но потом принял его план выдать единственную дочь Висконти за Франческо Сфорцу? В конце концов, советнику и правда пришла в голову отличная идея. Пьер Кандидо Дечембрио был полностью уверен в успехе своего предложения, но не мог и представить, что вскоре после объявления о помолвке герцог начнет завидовать тому, кто получил руку его дочери.
Филиппо Мария хотел обмануть судьбу, постоянно ведя двойную или тройную игру, но в итоге пал жертвой собственных интриг. Если поначалу он сумел объединить и укрепить герцогство, то потом оно стало распадаться на части, как и сам Висконти. Его власть слабела и угасала, как и его раздувшееся, изуродованное тело.
А теперь он завершил свой путь. Слава Филиппо Марии растворилась в смерти, превратившись в бледную тень, в эфемерную дымку, исчезающее в ходе времени, в слабый отсвет ускользающей мечты.
Пьер Кандидо не желал себе подобной судьбы, а потому выбрал более приземленную материю — политику. Дечембрио совершенно не беспокоило, что в глазах многих его имя будет связано с изменой и трусостью, потому что он думал совсем о другом.
Экс-советник герцога Висконти вынашивал грандиозные планы на ближайшее будущее.
ГЛАВА 65ЛЕСТНИЦЫ И ПАЛКИ
Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа
Переполненные гневом и яростью миланцы с лестницами и палками в руках нескончаемым потоком приближались к стенам замка.
Но крепость оказалась пуста, а ворота были открыты нараспашку. Не в силах поверить в такую невероятную удачу, толпа продвигалась осторожно, словно собака, опасливо входящая в воду. На лицах многих читалось разочарование: они так долго лелеяли жажду мести, а теперь не могли ее удовлетворить. Двор тоже был пуст, только кое-где на крепостной стене сидели птицы. Стая воронов взметнулась в синее небо, некоторые опустились на зубцы башен.
Казалось, все обитатели замка — вельможи и солдаты, фрейлины и камеристки, слуги и советники — разом покинули его вместе с духом Филиппо Марией Висконти, когда тот дожил свои последние беспокойные часы.
В толпе раздались яростные крики. Несколько человек бросились вперед: они сжимали в руках дубинки и палки, твердо намереваясь пустить их в ход. Толпа понеслась за ними по направлению к покоям герцога. Они промчались через сады, внутренние дворики и роскошные галереи, взлетели вверх по лестницам, бездумно круша все вокруг, топча цветы, уродуя фонтаны, ломая растения, раскалывая статуи.
Наконец разозленные миланцы добрались до покоев бывшего правителя. Мятежники хватали великолепные одежды из бархата и шелка, опустошали сундуки и шкатулки, набивали карманы золотом и драгоценными камнями, портили фрески, били зеркала и хрустальные кубки, давая выход своей злости. Никто не задумывался, не навлечет ли грабеж новые беды на их головы: миланцы и так познали все возможные несчастья за время правления герцога.
В замке не было ни служанок, которых можно изнасиловать, ни солдат, которых можно убить, а потому ярость толпы не утихала.
Забрав все ценное и изуродовав комнаты, миланцы принялись рвать знамена и гобелен с голубем на фоне солнечного диска. Кто-то поднял на четырех башнях флаги Золотой Ам-брозианской республики с изображением святого Амвросия поверх креста святого Георгия и надписью Libertas[20].
Им хотелось стереть этот замок с лица земли, обратить его в прах, превратить в гигантский склеп, но внутри не было никого и ничего, что утолило бы их жажду мести. Конечно, миланцы с радостью тащили награбленное добро, хохотали и пили вино из погребов герцога, топтали знамена своего мучителя, но, выплеснув ярость и поглумившись над тем, что осталось от оплота власти, они почувствовали странную опустошенность.
В Милане установили республику. Двадцать четыре бравых капитана — защитника свободы заняли место безумного калеки-герцога, но способны ли они были что-то изменить? Не сделает ли отсутствие лидера, пусть непредсказуемого и вызывающего всеобщую ненависть, слишком слабым прежнее герцогство?
Большой совет девятисот якобы должен был защищать интересы народа, но простые миланцы хорошо понимали, что надеяться на справедливость смысла нет: хоть в совет и выбрали по сто пятьдесят представителей каждого из шести районов города, все это были влиятельные и богатые люди, неукоснительно блюдущие собственные интересы. Так что, по правде говоря, велика ли разница между одним герцогом, пекущимся лишь о себе, и целой группой, делающей то же самое? Оставался и другой вопрос: теперь, когда Филиппо Марии Висконти больше нет, как поведут себя другие города, входящие в состав герцогства? Согласятся ли они присоединиться к знаменам республики или решат отделиться, объявят себя независимыми государствами или, хуже того, частью других образований, той же ненавистной Венеции? Вот почему даже в самый разгар безудержного грабежа, ломая на куски роскошную мебель герцога и обвязывая веревками то, что можно утащить, грузя на тележки домашнюю утварь и набивая драгоценностями сумки и кошельки, миланцы чувствовали себя одновременно разбогатевшими и потерянными. После опьяняющей вспышки гнева, ненадолго забывшись в наслаждении от разорения замка, люди словно просыпались, стряхивали с себя наваждение варварского безумия и вспоминали, что их будущее туманно как никогда.
Едкий запах разгоравшегося пожара достиг тех, кто еще мешкал в поисках ценностей, и горький привкус потери проник в сердца миланцев, неся с собой умиротворяющий яд ожидания очередных испытаний.
ГЛАВА 66НА ЗАЩИТУ МИЛАНА
Миланское герцогство, Кремона, замок Санта-Кроче
— Вы знаете, что на площади Дуомо развели костер и сожгли все документы герцога? Мой отец умер, а меня не было рядом! Как вы могли так поступить со мной? Вы просто тянули время: поехали из Анконской марки во Флоренцию к Козимо де Медичи, а потом в Котиньолу. Надо было мне послушаться мать, которая умоляла приехать в Милан как можно скорее! Так нет же, я снова последовала за вами, поддалась яду ваших уговоров!
Франческо Сфорца не собирался терпеть оскорбления жены: всему есть предел. Он раздраженно повысил голос:
— Что я должен был сделать, Бьянка? Вы забыли, что именно ваш отец натравил на меня Пиччинино и прочих кондотьеров, которые у него еще остались? Даже в день нашей свадьбы, на которую герцог не явился, мне пришлось перенести церемонию в деревню, поскольку я боялся, что на улицах Кремоны его наемники перережут мне глотку! Как можно доверять такому человеку?
— Но я же его дочь! Он любил меня, всегда любил. Отец заботился, чтобы я ни в чем не нуждалась, и всю жизнь защищал мать, так что не смейте отзываться о нем в таком тоне!
— Но я ведь говорю правду! Вы сами знаете, что Филиппо Мария Висконти мучился от зависти и думал только о себе.
— Конечно, он плохо обошелся с вами, я не отрицаю. Но вы должны были прислушаться ко мне, когда я просила поторопиться! Я знала, что отец доживает последние дни! А теперь Милан в руках Амброзианской республики. Власть захватили люди, не имеющие на нее никаких прав. Вы хоть знаете, что Антонио Саратико и Андреа Бираго, управляющий замком Порта-Джовиа и паж моего отца, не стали даже дожидаться его смерти, чтобы начать грабить замок? Герцог еще дышал, а они уже выносили кубки с драгоценными камнями и мантии из меха горностая. Потом их примеру последовали солдаты Альфонсо Пятого Арагонского, покидая крепость. А все, что осталось, попало в руки миланской черни, которая хочет сровнять с землей резиденцию Висконти! Вот как они отплатили своему герцогу, который потратил целое состояние на содержание армии для защиты неблагодарного простонародья!
— Да уж, миланцы обожали своего повелителя, — со злобной усмешкой бросил Сфорца.
Услышав эти слова, ослепленная гневом Бьянка Мария изо всех сил влепила мужу пощечину: ее ладонь звонко ударила по лицу знаменитого кондотьера. Щека Франческо Сфорцы окрасилась в пурпурный цвет.
— Это уже слишком! — прогремел он и выскочил из покоев, громко хлопнув дверью.
А Бьянка Мария присела на край кровати и залилась слезами.
Теплый вечерний ветерок колыхал полог кровати, и это легкое движение навевало мысли о приближении темноты. Раздался стук в дверь. Бьянка Мария не знала, сколько времени провела в оцепенении, но теперь она подняла голову и пригласила стучавшего войти. В комнате появилась одна из ее камеристок. Она вела за руку малыша Галеаццо Марию — довольно высокого для своего возраста ребенка с живым взглядом и длинными каштановыми волосами. Увидев мать, мальчик отпустил руку служанки и бросился к Бьянке Марии.
Она прижала к себе сына:
— Маленький мой, ты пришел к маме?
Галеаццо Мария кивнул.
— Матушка, что случилось? — спросил он, слегка наклонив голову.
— Ничего страшного, малыш, — успокоила ребенка Бьянка, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Чем ты сегодня занимался?
Мальчик, казалось, ненадолго задумался, а потом торжественно заявил:
— Вместе с мадонной Лукрецией я изучал географию моего герцогства.
Бьянка Мария погладила его по голове, совершенно растроганная. А потом к ней пришла мысль, что ее ребенок, возможно, никогда не взойдет на миланский престол. Впрочем, через мгновение она уже знала, за что нужно бороться. Вот ее единственное желание и главный долг: помочь супругу одержать победу и стать герцогом Милана. И тогда Галеаццо Мария однажды действительно получит все те земли, географию которых сейчас изучает. Мальчик чист сердцем и не заслуживает крушения надежд. А она сделает ради него все, что в ее силах.
— Вам лучше, матушка? — спросил малыш, глядя на нее огромными карими глазами.
Бьянка Мария улыбнулась, чувствуя, как рыцарская забота сына наполняет ее сердце нежностью:
— Да, рядом с тобой мне стало лучше.
— Не беспокойтесь, матушка, если что-то вас расстроит, я всегда вас утешу.
— Как же ты узнаешь, что я расстроена?
— Мне подскажет сердце, — произнес мальчик с уверенностью, не терпящей возражений.
— Дай тебя обнять. — Бьянка Мария снова против воли залилась слезами.
— А теперь почему вы плачете? — расстроенно спросил ребенок.
— Не переживай, сынок, это слезы радости, — заверила она.
Успокоенный, Галеаццо Мария кивнул.
— Так обними меня, — попросила Бьянка.
Мальчик послушно обхватил ее за шею пухлыми ручками.
— Никто не разлучит меня с тобой.
Разжав руки, Бьянка Мария посмотрела на Лукрецию Али-пранди и кивком поблагодарила ее. Нанять эту женщину ей посоветовала мать, и та действительно оказалась надежнее и заботливее всех прочих помощниц. Назвать ее служанкой было бы неверно: Лукреция значила для госпожи гораздо больше. Ее советы, соображения, наблюдения, всегда точные и справедливые, ясно показывали мудрость Лукреции. Мать Бьянки рассталась с истинным сокровищем в лице этой женщины, настояв, чтобы Алипранди позаботилась о ее дочери и внуке.
— Отведите Галеаццо Марию в его покои, — сказала Бьянка. — Мы скоро увидимся за ужином, малыш.
— Да, госпожа, — коротко ответила Лукреция, взяла мальчика за руку и повела к выходу.
По дороге Галеаццо продолжал с обожанием оглядываться на мать.
Оставшись одна, Бьянка Мария посмотрелась в зеркало на туалетном столике. Увиденное вполне ее устроило.
Женщина улыбнулась. По крайней мере, имея на своей стороне Лукрецию Алипранди и Габора Силадьи, она чувствовала себя если не неуязвимой, то хотя бы защищенной. Можно было не опасаться неприятных сюрпризов. Что же до неверности супруга, то к ней Бьянка уже давно привыкла, хотя после того, как жена самым жестоким образом избавилась от Перпе-туи да Варезе, Франческо стал вести себя осторожнее.
До Бьянки доходили слухи, что некоторые из солдат прозвали ее Черной дамой.
Она довольно усмехнулась. Ей нравилось, что ее боятся.
Франческо ужасно устал. Когда ему пришлось отдать Анконскую марку Папской области, признав права, заявленные новым понтификом, дела у него пошли совсем плохо. С того момента, как он решил отправиться в Милан, все хотели знать о его намерениях: сначала Козимо де Медичи, потом Лео-нелло д’Эсте и Карло Гонзага. Но больше всего рыцаря расстроила ссора с Бьянкой Марией. Он понимал ее возмущение, но не ждала же она, что он не раздумывая поедет в замок герцога после всех подлостей, которые тот устроил за последние годы?
Тем временем Франческо получил новую весть, удивившую его и вызвавшую определенное любопытство: его собирался посетить Антонио Тривульцио. Что же, в ожидании ужина, во время которого он надеялся помириться с супругой, Сфорце предстояло побеседовать с одним из новых правителей Милана: этот человек входил в число основателей Золотой Амброзианской республики.
Наконец Антонио Тривульцио появился, и Франческо увидел, что кожаные доспехи нежданного визитера покрыты слоем дорожной пыли, словно он мчался сюда не жалея сил. Гость быстрым шагом подошел к Сфорце, поклонился, а затем заговорил, причем с первых слов стало ясно, что он пребывает в полном отчаянии:
— Мессер, я пришел к вам с тяжелыми мыслями и разбитым сердцем. От имени всего миланского народа и в качестве защитника новой республики я прошу вас стать капитаном нашего войска. Венеция захватила владения на правом берегу Адды, а затем с невероятным нахальством привела солдат под стены нашего любимого города. Мы рискуем в одночасье потерять все, за что боролись.
Франческо Сфорца удивленно покачал головой. Он точно не ожидал подобных слов от человека, который вместе с четырьмя сообщниками захватил власть над герцогством в обход любых прав и договоренностей. Однако просьба миланца пришлась как нельзя кстати: таким образом Франческо мог попытаться повернуть ситуацию в свою сторону. Поэтому вместо резкого отказа он поинтересовался:
— Каковы ваши условия? Сколько вы готовы заплатить, чтобы я сражался под вашими знаменами?
Тривульцио умоляюще смотрел на Франческо.
— Двадцать тысяч дукатов в месяц, — ответил он. — Ваши завоевания будут принадлежать республике, за исключением Вероны и Брешии, которые достанутся лично вам.
Франческо ненадолго задумался. Ему предлагали кондотту с отличной оплатой, а возможность получить власть над двумя городами делала договор еще привлекательнее. Кроме того, если Миланская республика находится в столь бедственном положении, что отправляет одного из своих основателей просить о помощи, значит, она столкнулась с серьезными трудностями. А это отличная новость, учитывая, что Франческо намеревался в ближайшем будущем захватить Милан.
Словом, Сфорца решил принять неожиданный дар небес и, оговорив, что сначала посоветуется со своим ближайшим союзником, Козимо де Медичи, объявил:
— Мессер, на таких условиях я готов служить у вас.
Тривульцио принялся рассыпаться в благодарностях, а Франческо подумал, что его стремление заполучить Милан имеет все шансы воплотиться в жизнь.
ГЛАВА 67ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ
Флорентийская республика, замок Треббио
Сфорца и Козимо де Медичи прогуливались по крытой садовой галерее, увитой побегами растений. Зеленая листва, укрывающая каменные колонны, вкупе с великолепным видом на сады и замок создавала картину, от которой захватывало дух. Легкий сентябрьский ветерок дарил приятную прохладу. Верхушки кипарисов слегка покачивались. Козимо, как всегда, сохранял полнейшее спокойствие и безмятежность, будто они не обсуждали важнейшие вопросы, напрямую касающиеся расстановки политических сил Италии. Задумавшись, Медичи сцепил перед собой руки в замок. Его глаза были полуприкрыты, губы изгибались в еле заметной улыбке.
— Итак, что вы решили? Как вы знаете, Венеция по-прежнему сильна, а кроме того, до меня дошли слухи, что она собирается заключить соглашение с Альфонсо Арагонским.
— С Великодушным? — усмехнулся Сфорца.
— Да, теперь его называют именно так, — с улыбкой подтвердил Козимо. — Надо признать, он поступил очень мудро, не разорив Неаполь после завоевания. Советую вам последовать его примеру.
— Что вы имеете в виду?
— Как бы ни развивались события в Милане, старайтесь не создавать впечатления, будто хотите взять город силой. Вы должны казаться спасителем, а не узурпатором. Вы правильно сделали, что приняли предложение Тривульцио.
— Могу я рассчитывать на вашу поддержку?
— Конечно, иначе зачем бы я пригласил вас сюда. — невозмутимо отозвался Козимо. — Мне совершенно ни к чему расширение владений Венеции.
— Но ведь Флоренция всегда была союзником венецианцев!
— Верно, но я надеюсь заполучить для Флоренции еще более ценного друга.
— Кого же? — вопросительно поднял бровь Франческо Сфорца.
— Будущего герцога Миланского. Разве не об этом мы сейчас говорим?
— Безусловно, — согласился капитан.
— Ну а раз речь об этом, позвольте мне изложить вам мой план. Я намерен укрепить наш союз, поскольку после вашего провозглашения герцогом Милана получу свободу маневра для расширения банка Медичи. Я хотел бы открыть в Милане представительство банка, а вы посодействуете его развитию и получению новых заказов. Филиал будет предоставлять ссуды вашему двору и заниматься продажей драгоценностей, как уже сейчас делается в Риме. Несколько лет тому назад мой добрый друг Габриэле Кондульмер, папа римский, недавно покинувший наш мир, назначил моего брата Лоренцо хранителем ценностей Апостольской палаты.
— Вы хотите устроить нечто подобное при будущем дворе династии Сфорца, если таковой и правда появится? — спросил Франческо.
— Появится, поверьте.
— Что же, если я, благодаря вашей поддержке, стану герцогом Милана, то можете во всем на меня рассчитывать.
— Со своей стороны я, как вы верно заметили, должен буду уговорить флорентийцев согласиться на союз с заклятым врагом, Миланом, и на разрыв отношений с Венецией. Но на данный момент мне необязательно открыто демонстрировать свою позицию. Пока достаточно того, что я дам вам ссуду… В конце концов, вы тоже можете передумать или оказаться вынужденным встать под иные знамена. Однако Золотая Ам-брозианская республика не кажется мне особенно прочной: власть в ней слишком раздроблена, поделена на множество частей. Если бы не вы, у них не было бы вообще никакого лидера. Я знаком с несколькими знатными миланцами, которые всегда поддерживали Филиппо Марию Висконти, а теперь объявили себя защитниками республики. Так вот поверьте: все они не слишком достойные люди.
— Козимо, насколько же у вас ясный взгляд на вещи и как глубоко вы умеете просчитывать последствия! Я искренне поражен.
— Дело в том, что вы настоящий воин, а я всего лишь скромный политик.
— Вы гораздо больше, чем скромный политик, поверьте.
— Возможно, вы правы, друг мой. Или вы просто слишком добры ко мне.
— Не думаю. В любом случае наше соглашение в силе. Теперь я попытаюсь выполнить свою часть обязательств.
— Вы не задержитесь здесь?
— Я был бы рад, но не могу себе этого позволить, — ответил Сфорца. — Нужно спасать герцогство!
— Да, вне всяких сомнений. Что же, тогда не стану вас задерживать, друг мой. Возвращайтесь, когда пожелаете, и жду вас с победой.
— Обязательно, — ответил Франческо, после чего поклонился и быстрым шагом направился к лестнице, которая вела с крытой галереи во внутренний двор.
ГЛАВА 68ЖАЖДА ПОБЕДЫ
Миланское герцогство, замок Сан-Коломбано-аль-Ламбро
Шел дождь. Капли размером чуть ли не с монету стучали по доспехам. Земля под ногами превратилась в вязкую жижу. Затянутое тучами небо освещалось вспышками выстрелов из бомбард под стенами замка Сан-Коломбано. Франческо Сфорца снова занимался делом, которое удавалось ему лучше всего, — сражался. Всего за неделю он завоевал Малео и Кодоньо, а за Павию можно было не беспокоиться: Аньезе дель Майно вела с Маттео да Болоньей переговоры о сдаче города. Так что, если ему удастся захватить Сан-Коломбано, венецианцам придется отступить к Бергамо и Брешии.
Последним препятствием для перехода на другой берег Адды был именно этот замок.
Франческо не сомневался, что рано или поздно Сан-Коломбано падет. Да, крепость отлично защищена мощной стеной. В центре располагается огромный донжон, и разместившиеся на его стенах венецианцы намереваются дорого продать свою жизнь. Немало верных солдат Сфорцы уже полегли под градом арбалетных болтов или под потоками кипящего масла и горячей смолы, которые лили с крепостных стен. Однако Франческо знал, что войско, оставленное для защиты Сан-Коломбано, не может быть многочисленным. Исходя из этого, после нескольких неудачных попыток атаки капитан сделал выбор в пользу бомбард и выжидательной тактики. Мощные удары тяжелых ядер постепенно ослабляли защиту противника. Франческо Сфорца приказал вести непрерывный огонь с восточной стороны.
Первые результаты уже были видны: часть стены рухнула, а вместо ряда зубцов торчал лишь один, будто последний зуб во рту старика.
Но этого еще было недостаточно.
Капитан ерзал в седле, чувствуя боль во всем теле: он ужасно устал от долгих переходов и ожидания, порой казавшегося бесконечным. Можно было вернуться в палатку, но он предпочитал оставаться среди солдат, это вселяло в них мужество и уверенность. Раз уж сам капитан не покидает седло во время осады, то им тем более нельзя отступать! Воины пытались взять крепость штурмом, но безуспешно. Самоуверенные венецианцы никак не желали сдаваться.
Франческо по-прежнему томился в ожидании, когда вдруг увидел спешащего к нему Браччо Спеццато. Шли годы, но верный друг оставался рядом в любых обстоятельствах. Сфорца любил его, как брата.
Когда между ними оставалось меньше сажени, Браччо заговорил:
— Капитан, в палатке вас ожидают несколько знатных лиц из Павии, у них для вас предложение.
— Как вам показалось, друг мой, хорошие у них новости?
— Замечательные.
— Они уже что-то рассказали? — уточнил Франческо, который предпочел бы остаться с войском.
— Нет, но глава делегации просил передать, что вы будете очень рады узнать вести, которые они принесли, поскольку он готов говорить с вами от имени уважаемой Аньезе дель Майно, вашей тещи.
Сфорца удивленно вытаращил глаза:
— А Бьянка Мария где?
— У вас в палатке, ваша светлость.
— Замечательно! Тогда мне стоит поторопиться. Оставляю вас следить за ходом битвы, Ьраччо, и если мне придется уехать, берите на себя командование вместе с Манфреди.
— Будет исполнено, капитан.
Франческо вошел в свою палатку и обнаружил там Бьянку Марию в кожаных доспехах. На поясе у нее висел меч работы лучших миланских оружейников, который изготовили специально для нее: легче обычного оружия, он позволял отважной женщине наилучшим образом использовать природную ловкость, гибкость и скорость. Бьянка Мария крепко сжимала ладонью эфес.
Вельможи, приехавшие для встречи с супругами, выглядели совершенно спокойными. При виде Франческо они поклонились, и тот, кто казался главным, заговорил:
— Капитан, меня зовут Маттео Маркагатти да Болонья, я кастелян Павии. Меня прислала сюда многоуважаемая Аньезе дель Майно.
— Дорогой Маркагатти, я наслышан о вашей воинской славе и не удивлен, что Аньезе дель Майно, дама выдающихся достоинств и мать моей любимой супруги, отправила вас к нам. Как она поживает?
— Должен признаться, капитан, смерть герцога стала для нее тяжелым ударом. Однако, как вы можете догадаться, она не сдается.
Бьянка Мария расцвела в улыбке.
— Охотно верю, — кивнул Франческо Сфорца. — Так что же вы хотите мне сообщить? — спросил он, желая скорее узнать причину неожиданного визита.
— Я позволил себе прибыть в ваш лагерь, чтобы известить вас о следующем: выполняя просьбу Аньезе дель Майно, я готов предложить вам титул графа Павии и немедленно вручить ключи от замка. Таким образом вы избежите ненужных промедлений на пути завоевания и воссоединения миланских владений.
— Чего вы хотите взамен? — спросил Франческо.
— Многоуважаемая Аньезе дель Майно пообещала, что в случае согласия вы впоследствии передадите мне город Сант-Анджело вместе с титулом графа.
— Раз мать моей супруги пообещала, ее слово — закон, — ответил Сфорца, с удовольствием отметив, как засияли глаза и зарумянились щеки у Бьянки Марии.
— Итак, если вы готовы оказать мне честь принять мое предложение, я буду счастлив пригласить вас вместе с отважной супругой, о воинских доблестях которой слагают легенды, проследовать вместе с нами в Павию. Там мы сможем официально заключить историческое соглашение.
— Мы будем рады, — ответила за обоих Бьянка Мария.
До этого момента она не произнесла ни слова, чтобы не отнимать у супруга роль, принадлежавшую ему по праву. Однако, узнав о столь действенной помощи матери, Бьянка больше не могла сдерживаться.
Франческо ничуть не разозлился, лишь добавил:
— Я оставил моих лучших людей продолжать осаду и совершенно уверен, что они добьются успеха. Мы непременно прибудем в Павию, как только одержим победу в Сан-Коломбано.
— Хорошо, в таком случае сразу же после разгрома венецианцев ожидаем вас в замке Павии. Судя по выстрелам и крикам, которые доносятся из крепости, ваша победа уже близка.
— Мессер Маркагатти, я не сомневаюсь в своих людях и надеюсь отправиться в Павию в самое ближайшее время.
— Передайте наилучшие пожелания моей матери, — попросила Бьянка Мария.
Маттео Маркагатти да Болонья кивнул:
— Обязательно, ваша светлость, — Затем он повернулся к своим спутникам: — Итак, наша задача успешно выполнена!
Ответом ему были довольные взгляды и кивки.
Наконец, отвесив последний поклон Франческо и Бьянке Марии, визитеры направились к выходу.
Оставшись вдвоем с супругой, Сфорца сказал, проникновенно глядя ей в глаза:
— Ваша мать — верная и отважная союзница.
— И всегда такой была, возлюбленный мой, — подчеркнула Бьянка Мария.
— Безусловно. Военная кампания идет наилучшим образом. Одним махом мы получим Павию и Сан-Коломбано. А теперь я должен идти.
Но Бьянка Мария подошла ближе, внимательно глядя на мужа:
— Куда это вы собрались?
Двигаясь плавно, по-кошачьи, она приблизилась к Франческо, обняла его и страстно поцеловала. Он уставился на нее, удивленный подобной вспышкой страсти.
— Не ожидали, любовь моя? — спросила молодая женщина, а затем нежно укусила его за губу. — Пора бы уже знать, что я настоящая дикарка. — С этими словами Бьянка Мария отодвинулась от мужа и выхватила меч из ножен.
— И что теперь? — спросил Сфорца, пораженный очередной переменой настроения жены.
— Теперь я хочу проливать кровь вместе с вами, — ответила та.
Ее взгляд в самом деле внушал страх.
ГЛАВА 69ЛИПКИЙ УЖАС
Миланское герцогство, дворец Бролетто-Веккьо
— А я говорю вам, что Франческо Сфорца захватил слишком много власти и скоро это погубит нас! — восклицал Пьер Кандидо Дечембрио, стоя перед членами Большого совета девятисот и двадцатью четырьмя капитанами — защитниками свободы. — Чуть больше чем за месяц он завоевал Малео, Кодоньо, Сан-Коломбано-аль-Ламбро, причем на последний ушло всего двенадцать дней. А Павия сама сдалась ему, отделившись от республики. Заметьте, что кастелян Маттео Маркагатти, подстрекаемый этой гадюкой Аньезе дель Майно, еще и наделил Сфорцу титулом графа Павии, а это уже, вне зависимости от законности подобного решения, можно считать шагом на пути к политическим вершинам, а не только военным. Нам нужно быть внимательнее, друзья, — назидательно произнес опытный дипломат. — Мы сами передали командование Франческо Сфор-це, и не дай бог, если он теперь решит отобрать у нас власть.
Пьер Кандидо Дечембрио замолчал и внимательно обвел взглядом участников собрания. Он был уверен в своей правоте.
В рядах Большого совета кто-то поднялся на ноги. Пьер Кандидо Дечембрио сразу узнал Арриго Панигаролу — жадного банкира, человека без малейших признаков совести. Было ясно, что вельможа надеется использовать неустойчивое и опасное положение республики в собственных интересах. Тонкие черты лица, самодовольный взгляд, презрительная манера речи — этот стервятник соединял в себе все те качества, из-за которых власть нового правительства оказалась непрочной. Дечембрио закатил глаза, потому что заранее знал, о чем пойдет речь.
— Мой многоуважаемый коллега, советник Пьер Кандидо Дечембрио, до недавних пор верный соратник герцога Филиппо Марии Висконти, а в настоящий момент, похоже, главный защитник республики, выразил свое мнение. На первый взгляд кажется, что он руководствуется самыми благородными стремлениями, но в действительности его мотивы весьма двойственны. Как мне видится, постоянные рассказы о достижениях Сфорцы выдают в Дечембрио врага Милана. Почему? — Задав этот риторический вопрос, банкир обвел собрание взглядом светлых глаз. — Потому что, восхваляя кондотьера и его успехи, Дечембрио слишком явно раскрывает собственные тайные надежды. Разве вы не видите, как его манит идея воцарения нового тирана? Он же мечтает сменить Висконти на Сфорцу! Дечембрио пытается устрашить нас победами кондотьера, которого сама же республика и отправила воевать и у которого все та же республика может в любой момент отнять это право. Так что, коллеги, — увещевающим тоном произнес Панига-рола, — советую вам держаться подальше от таких людей, как Дечембрио, ибо, пытаясь, словно Кассандра, напророчить нам будущие беды, они на самом деле лишь выдают себя.
Бывший советник герцога не мог больше сдерживаться. Этот болван ничего не понял! Едва Панигарола умолк, Дечембрио набросился на членов совета, будто стремясь пронзить каждого из них своими словами:
— Друзья! Граждане Милана! Я хочу немедленно ответить на смехотворные обвинения, которые мне только что предъявили, и сообщить вам следующее. Да, это правда, я был советником Филиппо Марии Висконти. Именно поэтому я отлично знаю людей такого рода и уверяю вас, что Франческо Сфорца сделан из того же теста. Иначе зачем бы он женился на единственной дочери герцога? Да и неужели такой человек, как Филиппо Мария Висконти, отдал бы ему руку своей любимой Бьянки Марии, если бы в глубине души не был уверен, что Франческо Сфорца обладает всеми качествами, необходимыми для преемника? Конечно, сейчас вы скажете, что герцог до конца жизни сражался со Сфорцей. Но подумайте, не это ли самое яркое подтверждение тому, что он испытывал к нему уважение? — Здесь Пьер Кандидо Дечембрио ненадолго умолк, потому что хотел дать аудитории прочувствовать смысл своих слов. Через несколько мгновений он продолжил: — Вы, конечно, помните, как герцог повел себя с Карманьолой: сначала отдал ему Геную, а потом, испугавшись, что тот обрел слишком много власти, отрекся от него и вынудил капитана перейти на службу к Венеции. Странная смесь любви и ненависти, не побоюсь этого слова. Думаю, никто не сомневается в том, какой ценной фигурой был Карманьола в свое время: герой, одержавший победу в Швейцарии, вернувший герцогству все утраченные земли. А что случилось после его ухода? Помните? Карманьола разгромил войска герцога в Ма-клодио. Почему я говорю вам об этом? Потому что только с двумя людьми Филиппо Мария Висконти повел себя таким образом, и я только что назвал вам их имена: Карманьола и Сфорца. Именно поэтому я хочу подчеркнуть, что в текущей ситуации никак нельзя недооценивать упорство, отвагу и алчность нашего капитана. Победы ослабляют его верность республике и укрепляют в желании вернуть то, что, по его мнению, мы у него отобрали. — Дечембрио выждал, добиваясь всеобщего внимания, и завершил свою речь: — А отобрали мы у него Миланское герцогство.
Когда Пьер Кандидо Дечембрио сел на место, присутствующие, казалось, окаменели. Слова советника повисли в воздухе мрачным предзнаменованием, и в воцарившейся тишине каждый, думая о будущем, чувствовал их вес у себя на плечах.
ГЛАВА 70ЛЕВ
Венецианская республика, дворец дожей
— Он настоящий воин, — сказал Никколо Барбо. — По одному его взгляду сразу понятно, что этот человек ни перед чем не остановится. Не случайно на родине его прозвали Безжалостным. Говорят, что именно благодаря таким людям Альфонсо Арагонский смог завоевать Неаполь. Теперь же он прибыл к нам в качестве посла и доверенного лица короля.
Дож Франческо Фоскари взглянул на своего советника. Теперь он мог доверять только ему. С того момента, как сын дожа Якопо согласился принять дары от Филиппо Марии Висконти, весь Совет десяти ополчился против главы Венеции. Все, кроме Никколо. Конечно, поступок сына Фоскари противоречил всем предписаниям, ограничивающим власть дожа. После долгих уговоров и просьб буря утихла и Якопо сослали в поместье Дзеларино, однако Франческо Фоскари понимал, что его положение заметно пошатнулось и решения следует принимать осторожно. По этой причине идея союза с Альфонсо Арагонским была встречена с таким чрезмерным подозрением, особенно со стороны Франческо Лоредана — члена Совета десяти, давно метившего на кресло дожа.
Фоскари ужасно устал. Такое же изнеможение он видел и в глазах Никколо. Годы не пощадили их обоих, а бесконечная война с Миланом выпила последние силы. Венеция только что пережила эпидемию чумы, унесшую множество жизней. Но отступать было нельзя, уж точно не в такой момент. Дож был очень благодарен за преданность Барбо и всей его семье. Жена Никколо, носившая фамилию Кондульмер, немало сделала для города, поспособствовав избранию понтификом своего брага Габриэле. Но теперь папа умер, и Рим оказался в руках генуэзца: Томмазо Парентучелли стад папой римским под именем Николая V. Следовательно, Венеция не могла рассчитывать на поддержку Папской области, как раньше Козимо де Медичи проявил невероятную двуличность, решив поддержать Франческо Сфорцу. Конечно, флорентиец пытался держать этот союз в тайне, но все давно поняли, в какую сторону повернулся Медичи. Словом, если Венеция все же хотела попытаться выйти победителем из схватки с Миланом, переживающим тяжелый кризис, то соглашение с Неаполитанским королевством оставалось единственным путем к успеху.
— Будем надеяться, этот человек не только бесстрашен в битве, но и умеет держать слово. Он же испанский солдат, сражающийся за своего короля, не то что все эти проклятые наемники! — Дож выплюнул последнее слово, будто худшее из ругательств. Как же он ненавидел кондотьеров! Профессиональные военные, как же! В таком случае у них были бы моральные нормы, какой-то кодекс чести. Но это просто скопище марионеток, всегда готовых плясать под новую дудку. — Пусть войдет, — сказал он наконец. — Посмотрим, что из этого получится.
Дон Рафаэль никогда не видел ничего подобного, даже при дворе короля. Перед ним стоял дож в совершенно необыкновенном одеянии: роскошный талар, расшитый узорами, длинная мантия из золотой парчи и головной убор заостренной формы, украшенный жемчугом и изумрудами. На стене за спиной дожа висел огромный щит с гербом рода Фоскари: в верхней части слева — золотой лев на красном фоне, правая сторона окрашена в серебряный цвет, а нижняя половина полностью золотая. Восемь алых знамен с крылатым львом и восемь серебряных труб висели с двух сторон от щита. Зал украшали изысканные фрески; мебель из самых дорогих сортов дерева выглядела сдержанно и в то же время очень элегантно.
Дон Рафаэль приблизился и встал на одно колено, ожидая, пока венецианский дож позволит ему подняться. Долго ждать не пришлось — хозяин негромко сказал:
— Мессер Коссин Рубио, прошу вас, встаньте.
Подняв взгляд, идальго из Медины заметил, что в углу просторного зала стоит еще один человек в мантии Совета десяти.
— Мессер Никколо Барбо, представитель одного из самых знатных родов Венеции и мой самый надежный советник, — пояснил дож.
Дон Рафаэль и Барбо обменялись приветственными кивками.
— Итак, мессер Коссин Рубио, по моим сведениям, вы человек выдающихся достоинств, доверенное лицо короля Арагона и его близкий друг, а во владении мечом вам нет равных.
— Ваша светлость очень хорошо осведомлены, — ответил идальго, слегка изогнув губы, что, по-видимому, означало улыбку.
— Конечно! Иначе я не занимал бы этот пост, — отозвался дож.
— Понимаю, — кивнул арагонец.
— Что же, мессер Коссин Рубио, тогда я без промедления перейду к делу.
— Было бы чудесно.
— Хорошо. — Дож кивнул, радуясь, что его собеседник тоже не намерен терять время. — Итак, вам, конечно, известно, что Франческо Сфорца недавно стал командующим войском новой миланской Амброзианской республики. Безусловно, вы также осведомлены о его боевом искусстве.
— Я слышал об этом.
— Замечательно. Кроме того, вероятно, вы знаете, что на сторону миланского капитана встала Флоренция, оказывающая ему поддержку через банк Медичи… Как известно, война требует много денег. Папская область в лице понтифика Николая Пятого, похоже, тоже не осталась в стороне, учитывая, что Сфорца недавно передал папе Анконскую марку. Как бы то ни было, в свете всего вышесказанного несложно понять, что наш взаимный интерес, а точнее говоря, наш долг — объединить силы, чтобы не дать Милану снова обрести ту огромную власть, что он имел во время правления династии Висконти.
— Согласен, ваша светлость. Однако мой государь не хотел бы так поспешно вступать в схватку: всего несколько лет назад он наконец завоевал Неаполь после двадцати лет непрерывных сражений. Думаю, вы понимаете, почему король не жаждет новых битв. Он предпочел бы направить силы на укрепление своего положения.
— Разве Альфонсо Великодушный не нацелился на Миланское герцогство?
— Было время, когда благодаря дружбе с Филиппо Марией Висконти это казалось уже решенным делом: Милан по праву должен был войти в состав Арагонского королевства. Однако с крепостной стены замка Порта-Джовиа я собственными глазами видел, как горожане реагировали на одну только мысль об этом.
— И как же? — спросил дож.
— Они были в ярости. Настолько, что мне и моим людям пришлось покинуть замок.
— Понимаю вас.
— А раз так, то вы наверняка отлично понимаете, почему на данный момент мой король не намерен открыто выступать против Золотой Амброзианской республики. Я не отрицаю возможности союза с Венецией, напротив, но Альфонсо Арагонский хотел бы действовать постепенно.
Дож тяжело вздохнул: разговор шел совсем не так, как он надеялся.
— Как вы думаете, ваш король согласился бы на встречу на нейтральной территории?
— Что вы имеете в виду?
— В замке хорошего друга. В Ферраре, при дворе Леонелло д’Эсте.
— Мне кажется, это отличная мысль.
— Тогда буду надеяться, что заключение союза между нами лишь отложено на время.
— Я уверен, что так и есть, ваша светлость, — подтвердил дон Рафаэль.
— Договорились, — сказал дож, вставая. — Вы настоящий воин. В знак положительного завершения нашей встречи позвольте вручить вам подарок. — Франческо Фоскари кивнул своему советнику, и тот подошел к дону Рафаэлю, неся в руках меч с корзинчатой гардой невероятно тонкой работы. — Это скьявона, изготовленная мастерами-оружейниками из Беллуно. Уверен, вы сможете оценить вес и балансировку, делающие орудие поистине уникальным.
При виде великолепного меча у дона Рафаэля, любившего оружие больше всего на свете, загорелись глаза. Достав скья-вону из ножен, он поразился идеальному блеску лезвия. Меч был довольно тяжелым и требовал силы и решительности в обращении с ним.
Дон Рафаэль вернул оружие в ножны и встал на одно колено...
— Ваша светлость, я глубоко признателен вам за оказанную честь и великолепный дар. Я найду ему достойное применение, — с улыбкой добавил он.
— Замечательно. Надеюсь, наша встреча станет началом плодотворного пути. Чтобы еще немного поспособствовать этому, возьмите, пожалуйста, подарок и для короля. — С этими словами Франческо Фоскари передал дону Рафаэлю изящную шкатулку из лакированного дерева. — Внутри браслет из венецианских жемчужин золотого и красного цвета.
— Ваша светлость, король будет очень рад.
— Хорошо, — ответил дож. — Что же, друг мой, надеюсь скоро увидеть вас вновь. Передайте королю, что Венеция с нетерпением ждет встречи с ним в Ферраре.
— Обязательно.
— А теперь ступайте, вам предстоит долгий путь, — сказал Франческо Фоскари.