ГЛАВА 71НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Венецианская республика, Риволътелла-делъ-Гарда
Франческо Сфорца проскакал немало миль по долинам Ломбардии, покрытым пеплом и золой. Деревни стояли разграбленные, дома превратились в руины. Вот они, истинные последствия войны, пусть даже победителем в ней оказался он сам. Впрочем, этого все равно было мало. Несмотря на победу при Караваджо месяц назад, Сфорца никак не мог окончательно одолеть венецианцев. Теперь же эти продажные торговцы предложили ему встретиться и поговорить. Похоже, они желали мира или хотя бы перемирия.
И вот Франческо двинулся в многочасовой путь. Рядом с ним скакали неизменные Браччо Спеццато и Пьер Бруно-ро. Копыта их уставших, взмыленных лошадей глухо стучали по утоптанной дороге. Лил дождь, насыщенный пеплом пожарищ. Холодный октябрьский ветер завывал в вечерних сумерках. Сфорце не терпелось добраться до места встречи. Путники въехали в Ривольтеллу-дель-Гарда и направились в сторону церкви Святого Власия, а Франческо все думал, до какой же степени безумия они дошли.
Он больше не мог продолжать бесконечную череду предательств и переходов из одного лагеря в другой. Капитану постоянно приходилось брать на себя обязательства, зная, что не пройдет и года, как он окажется на другой стороне и будет вынужден сражаться с тем, кто еще недавно был его союзником. Что это за война? Куда катится мир? Солдаты идут на смерть из-за тщеславия жадных суверенов, которые боятся запачкать свои роскошные наряды на поле боя и поручают всю грязную работу кондотьерам. Ради исполнения чужих честолюбивых желаний отважные воины — такие как Пиччинино, Малатеста, Гонзага, Коллеони — должны рисковать жизнью, предавать свои принципы, идеалы, убеждения. Конечно, иногда им удается получить деньги и земли, но многие ли могут потом насладиться заработанным достатком? Сам Сфорца уже не юнец, вино и женщины не радуют его так, как раньше. Ему хочется мира не меньше, чем венецианцам, однако война далека от завершения. Франческо хорошо представлял, что именно ему предложат на этой встрече: перейти на сторону Венеции и помочь ей завоевать Милан.
«Завоевать». Сфорца ненавидел это слово. Как будто мало всей пролитой крови, бессчетных ран, шрамов по всему телу, перенесенных оскорблений, поражений и побед, чтобы доказать миру собственную воинскую доблесть. И все же судьба не давала ему овладеть Миланом. Сначала его новые наниматели хотели выжать из кондотьера все соки, ничего не давая взамен. А теперь, если он захватит власть, его нарекут предателем. Значит, впереди новые сражения, борьба, смерть, засады, огонь, страдания.
Как же все это надоело!
Изводя себя мрачными мыслями, Сфорца и не заметил, как подъехал ко входу в церковь. Франческо спешился, как и его верные помощники, и приказал солдатам наблюдать за площадью. Затем в сопровождении Браччо Спеццато и Пьера Бру-норо вошел внутрь.
Никколо Барбо ждал около алтаря. Он слышал, что Сфорца — крупный мужчина, высокий, широкоплечий, с твердым взглядом, а потому узнал капитана, едва тот вошел в церковь. Слухи не лгали: человек, которого увидел Барбо, полностью соответствовал своему описанию.
Барбо дождался, пока Франческо подойдет ближе, и сдержанно поприветствовал его кивком. Венецианец не знал, чего ждать от этой встречи, а Сфорца вместе со своими двумя помощниками имел если и не воинственный, то точно не дружелюбный вид.
— Я приехал, как только смог, — сказал капитан. — Полагаю, вы Никколо Барбо, доверенное лицо и советник дожа.
— Совершенно верно, капитан.
— Граф, если точнее. Думаю, вы помните, что я получил этот титул в Павии как раз год назад.
— Граф, — подтвердил Барбо, совершенно не желая спорить со Сфорцей, в то время как Скарамучча да Форли, командующий венецианским войском, бросил на миланца обжигающий взгляд.
— Не вижу здесь Микеле Аттендоло, — подлил масла в огонь Франческо.
Он отлично знал, что стало с кондотьером после поражения при Караваджо, но хотел услышать это из уст Барбо и посмотреть, как дипломат будет выкручиваться.
— После вашей громкой победы Венеция лишила капитана полномочий и отправила его в крепость Конельяно, но вы и так это знаете. Зачем же вы задали вопрос? Хотите заставить меня потерять самообладание? — прямо, apertis verbis[21], спросил Никколо Барбо, раздраженный поведением миланца.
Тот поднял руки:
— Прошу прощения, мессер, не хотел вас обидеть. Я всегда с уважением относился к Микеле Аггендоло, так что давайте объясним мой вопрос обычной усталостью. — Франческо слегка усмехнулся.
Барбо стерпел очередную издевку, сохраняя спокойствие, но чувствовал, что Скарамучча может взорваться в любой момент, а потому слегка сжал локоть своего командующего и поспешил перейти к делу:
— Мессер Сфорца, вы граф Павии и один из наиболее выдающихся военачальников нашего времени, а потому я прошу вас принять должность командующего материковой армией Венецианской республики. В связи с этим я предлагаю немедленно заключить годовую кондотту, включающую в себя ежемесячную плату в тринадцать тысяч золотых флоринов, а также войско в шесть тысяч рыцарей и три тысячи двести пехотинцев. Вы сможете завоевать Милан, используя средства Венеции. Взамен же к республике перейдут Брешиа, Бергамо, Крема и Гьяра-д’Адда. Вот здесь все изложено черным по белому, с печатью дожа. — Барбо протянул Сфорце пачку листов бумаги. — Вы можете передать документ своим нотариусам, пусть они изучат все детали, прежде чем вы поставите подпись.
— Я последую вашему совету, и если ваше предложение окажется честным, в чем у меня нет причин сомневаться, мы быстро придем к соглашению.
— Будем ждать.
Никколо Барбо и Франческо Сфорца пожали друг другу руки в знак общности интересов. Скарамучча продолжал недружелюбно поглядывать на Браччо Спеццато и Пьера Бруно-ро, но скорее из природной воинственности.
По сути Венеция только что предложила Франческо Сфорце завоевать Милан и стать его герцогом.
ГЛАВА 72ДОЛГОСРОЧНЫЕ СТРАТЕГИИ
Флорентийская республика, палаццо Бартолини Салимбени
Козимо никогда не видел ничего подобного. Даже в самых сокровенных снах ему не являлись настолько впечатляющие картины, как триптих, которым он любовался сейчас. Фигуры, цвета, композиция — от каждой детали захватывало дух. Восхищение Козимо было настолько очевидным, что заказчик картин, Леонардо Бартолини Салимбени, не смог сдержать довольную улыбку.
— Маэстро, в этот раз вы превзошли самого себя, — заявил он.
Паоло Уччелло молча смотрел на двух ценителей искусства, совершенно очарованных результатом огромной работы, которой он посвятил последние десять лет своей жизни. Художник редко проявлял сильные эмоции, но сейчас Козимо видел, что автор тоже доволен своим творением. В тот же момент, продолжая наслаждаться бесконечным великолепием трех картин, синьор Флоренции твердо решил, что рано или поздно они должны стать собственностью его семьи. Он обязательно купит их. Возможно, не сейчас. А может, даже и не он, а его потомки. Но когда-нибудь творения Паоло Уччелло будут принадлежать Медичи.
Триптих настолько поражал богатством деталей, что у Козимо глаза разбегались. На первой картине был изображен Никколо да Толентино с мечом в руке, ведущий войско в первую атаку в начале битвы при Сан-Романо. За спиной у него виднелся лес поднятых пик: рыцари в красных с золотом одеждах, знаменосцы, трубачи и прочие военные силы Флоренции.
С другой стороны сиенцы и их цвета: черный и золотой. На земле лежали павший рыцарь и куча сломанного оружия. Расположенные своеобразной решеткой, эти элемеиты подчеркивали перспективу, придавая изображению необыкновенную глубину. Еще больше эффект усиливала верхняя часть картины, где среди деревьев и возделанных полей вдалеке скакали два рыцаря, направляющиеся за подмогой дополнительными силами, которым суждено принести Флоренции победу.
— Я больше всего доволен этой картиной, — сказал Паоло, показывая на вторую часть триптиха. — Здесь я старался изобразить низвержение с коня Бернардино делла Чарда. Копье, которое пронзает предводителя сиенцев, содержит в себе множество оттенков, и я провел в работе над ним немало дней и ночей. Надеюсь, результат вам понравился, потому что я сделал все, что было в моих силах.
— Признаюсь, маэстро Паоло, ваша работа лучше любых других воплощает в себе мощь Флоренции, — заверил Леонардо. — Та сцена, где рыцари Никколо да Толентино атакуют противника с правого фланга, просто поражает воображение.
— Невероятно, как с помощью поднятых пик в боковых частях картины вы создали нечто вроде театрального занавеса, внутри которого разворачивается битва, — отметил Козимо. — Белая масть лошади Бернардино, серо-коричневый цвет доспехов, голубой и красный на седлах, поводьях и деталях: Паоло, вы создали целый живой мир, необыкновенно преобразив его посредством вашего неповторимого художественного восприятия. Я бы выкупил эту работу прямо здесь и сейчас, если мессер Леонардо не возражает…
— Картины не продаются, — поспешно отозвался Барто-лини Салимбени, ясно давая понять, что намерен оставить шедевр себе.
— Даже если я предложу тридцать тысяч флоринов?
Паоло потрясенно уставился на правителя Флоренции:
— Вы правда считаете, что моя работа стоит таких денег?
— И гораздо больших, — уверенно отозвался Козимо.
— Даже если вы предложите сто тысяч, — твердо ответил мессер Леонардо, начиная терять терпение.
Козимо примирительно поднял руки:
— Хорошо-хорошо, прошу прощения, я не хотел проявить неуважение или показаться слишком навязчивым.
Но мысленно он продолжал проклинать себя за то, что сам не заказал Паоло подобную работу. Даже великолепный конный памятник Джону Хоквуду, хоть и по-прежнему прекрасный, померк рядом с шедевром, который Медичи видел перед собой.
— Если позволите сменить тему, — сказал Паоло в надежде отвлечь Козимо и успокоить Леонардо, — мне рассказали, что Франческо Сфорца в конце концов поддался мольбам Венеции и перешел на сторону дожа.
— И все это, наверное, под большим секретом, — усмехнулся Козимо.
— Но во Флоренции о сделке уже знает всякий, кто имеет слух.
— Если это правда, то мы разом окажемся на одной стороне с городом, с которым, вроде бы, сожгли все мосты в отношениях, — с Венецией, — заметил мессер Леонардо.
— Совершенно верно, и я буду рад больше всех, — отозвался Козимо. — Однако, друзья мои, позвольте поделиться с вами одним соображением: я хорошо знаю Франческо Сфорцу, и потому меня не покидает ощущение, что он ведет собственную игру. Думаю, он намерен воспользоваться помощью Венеции, чтобы вернуться в Милан, а потом, став герцогом, наверняка поступит так же, как его предшественник Филиппо Мария Висконти.
— То есть вы считаете, что Франческо Сфорца хочет завоевать Милан, а потом снова обратиться против Венеции?
— Конечно, я не могу говорить с полной уверенностью. Хочу лишь сказать, что союзы, заключенные сегодня, не обязательно сохранятся завтра. Постараюсь выразиться яснее, — продолжил Козимо с некоторой напускной театральностью. — Взгляните сюда, — предложил он, указывая на третью картину Паоло. — Кто, по-вашему, главный герой этой великолепной сцены?
— Микелетто Аттендоло да Котиньола, — уверенно ответил Паоло.
— Он, кстати, тоже из рода Сфорцы, двоюродный дядя Франческо, — добавил мессер Леонардо.
— Замечательно, — кивнул Козимо. — А теперь позвольте мне представить вам свое видение этого фрагмента истории, и затем я буду рад услышать мнение Паоло. Здесь мы наблюдаем не саму схватку, а ее предысторию, подготовку. Это особенно верно, если вспомнить важный исторический факт: во время битвы при Сан-Романо Сиена поначалу одерживала верх над Флоренцией, но флорентийский капитан Микелетто выждал и прибыл лишь в тот момент, когда сиенцы, пусть и находившиеся на пути к победе, были полностью измотаны. Таким образом, неожиданная атака свежих сил легко разгромила их. Это означает, что Микелетто видел картину битвы в целом, сумел продумать свои действия и подготовиться, так что Паоло совершенно справедливо отдал ему роль главного стратега. Безусловно, разумом битвы был именно он, в то время как Ни-колло да Толентино стал ее сердцем, бесстрашно кинувшись в первую атаку. Все это подводит нас к тому, что у представителей рода Сфорца отлично получается наблюдать и строить планы на долгосрочную перспективу, не ограничиваясь конкретным моментом, насущной необходимостью. И если посмотреть с этой точки зрения, то Франческо, — безусловно, лучший стратег в своей династии. Вот почему я думаю, что он решил воспользоваться Венецией для своей главной цели — захвата Милана, и не намерен заключать с дожем прочный союз. Так что нам не стоит бояться неверно выбрать сторону. Я и раньше считал, что Флоренция найдет в Милане и Сфорце надежного сторонника, который защитит нас от Венеции, и продолжаю так думать. Что произойдет, когда Франческо завоюет Милан? Никто не знает. Но я очень надеюсь, что нас ждет период мира.
— Не вы один, поверьте, — отозвался мессер Леонардо.
— Итак, Паоло? Я правильно понял содержание картины? — слегка усмехнувшись, спросил Козимо, желавший услышать подтверждение своих слов.
Художник посмотрел на Медичи с искренним восхищением:
— Вы совершенно правы. В третьей картине я хотел передать напряжение перед началом схватки, то есть до того, как Микелетто и его люди присоединились к битве, чтобы помочь Никколо и разгромить сиенцев. С одной стороны, я поместил кондотьера в центре композиции, но в то же время постарался сделать так, чтобы внимание привлекало и происходящее у него за спиной, на заднем плане.
— Для этого вы использовали серебро на доспехах, создав тем самым сверкающий, почти зеркальный эффект, который мгновенно приковывает взгляд.
— Именно.
— Что же, мессер Леонардо, Флоренция поступит точно так же. Оставаясь в союзе со Сфорцей, мы будем следить за происходящим и готовить почву для достижения своих стратегических целей. У нас нет такой мощи, как у Венеции, Неаполя или того же папы римского, а это означает, что нам следует быть намного внимательнее всех остальных.
— Мессер Козимо, я хорошо понимаю ход ваших мыслей, — кивнул Леонардо Бартолини. — Думаю, вы поступили правильно, заключив союз со Сфорцей. Нужно уметь определять соотношение сил и постоянно менять его, чтобы скрыть от врагов наши истинные планы.
— Я не нашел бы лучшего определения, — согласился Козимо. — Вы очень умны, и это объясняет то, как вам удалось увести у меня из-под носа этот шедевр, — добавил он, указывая на великолепный триптих работы Паоло.
— Ну же, мессер Козимо, должны же и вы проигрывать хоть иногда! — дружелюбно воскликнул Леонардо Бартолини.
— Безусловно. Но это не означает, что мне нравится проигрывать, — заметил Козимо.
— Господа, пройдемте в сад, — предложил Паоло. — Должен признаться, хотя этот дом и очень красив, но все же сад — его главное достоинство.
Художник направился к выходу, и двое знатных флорентийцев последовали за ним.
ГЛАВА 73ПРИДВОРНЫЕ ЛЮБЕЗНОСТИ
Феррарский маркизат, замок д ’Эсте
Никколо Барбо чувствовал себя прекрасно. Леонелло д’Эсте обходился с доверенным лицом венецианского дожа крайне почтительно, и Никколо льстило внимание. Кроме того, маркиз оказался невероятно приятным собеседником: умелый оратор, превосходный знаток латыни и греческого, он отличался изысканностью костюма и манер.
Барбо и раньше слышал чудесные истории о том, как Леонелло превратил Феррару в центр культуры и словесности, собрав здесь лучших поэтов и художников. Среди людей искусства особенно выделялся магистр Гварино Гварини, известный своими умом и проницательностью. Именно он сейчас сопровождал Никколо и маркиза в неспешной прогулке по великолепным залам родового замка. Гварино прибыл в город по приглашению Леонелло, чтобы преподавать словесность, латынь и греческий в Университете Феррары.
— Как видите, мессер Барбо, — рассказывал магистр, — благие начинания моего синьора позволили мне развить собственную систему преподавания. Цель ее — преодолеть привычное разделение наук на тривиум и квадривиум[22]. Я предлагаю программу обучения, составленную из трех частей. Начальный курс направлен на изучение произношения, а также спряжения глаголов и склонения существительных и прилагательных — словом, правил образования словоформ. Вторая часть, непосредственно грамматическая, посвящена, с одной стороны, развитию методологии, а с другой — изучению синтаксиса, исключений из правил склонения, стихосложения и основ греческого языка, а также углублению исторических знаний. Третий, заключительный курс сосредоточен на риторике с особенным вниманием к работам Цицерона и Квинтилиана, а позже — Платона и Аристотеля.
— Действительно впечатляющая программа, — похвалил Никколо.
— Рад слышать, — с нескрываемой гордостью отозвался Гварино.
— Как вы можете убедиться, мессер Барбо, следуя примеру Гварино, мы работаем над тем, чтобы в Ферраре развивалась культура, близкая к классической, а политическое руководство было прочным и честным. Мы хотим создать городскую цивилизацию, способную оставить позади соперничество, борьбу, интриги и устремиться к обретению знаний, необходимых для улучшения условий жизни, — добавил Леонелло.
Никколо Барбо был в совершенном восторге: д’Эсте представлял собой именно такого мудрого и образованного правителя, который мог бы сыграть роль беспристрастного посредника при заключении соглашения между Венецией и Неаполем. В общем-то, для этого дож и отправил сюда своего советника.
Леонелло д’Эсте, должно быть, догадался о ходе мыслей Барбои спросил:
— О чем задумались, мессер?
— Ваша светлость, я думал о том, что Франческо Фоскари — дож Венеции, которого я сегодня представляю, — поступил совершенно верно, решив провести встречу с доверенным лицом короля Альфонсо Арагонского именно здесь, в вашем доме. Нет никаких сомнений, что беспристрастность и способность ко всестороннему изучению любого вопроса, которые отличают вас и уважаемого Гварино Гварини, — качества редкие и невероятные ценные для заключения деликатных соглашений.
— В точности как на фресках Пьеро делла Франчески, вы не находите?
Никколо Барбо кивнул. Да, именно так. Он впервые по-настоящему осознал, насколько непрекращающаяся борьба между городами, республиками и герцогствами изматывает жителей и замедляет развитие Милана, Рима, Флоренции и той же Венеции. Если бы правители научились следовать принципам Леонелло д’Эсте и Гварино Гварини, в мире жилось бы намного лучше и проще.
— Безусловно, есть и еще одна причина того, почему я выступаю в роли посредника. Гораздо более важная, по крайней мере для меня. Она состоит в том, что моя супруга Мария, дочь Альфонсо Арагонского, — удивительная женщина, и не проходит дня, чтобы я не благодарил Бога за столь прекрасную жену, — заметил Леонелло. — Король хорошо знает, насколько я ценю его дочь. Я преклоняюсь перед Марией за ее мудрость, скромность, чуткость.
Никколо Барбо высоко оценил мастерский маневр маркиза, обратившего внимание на родство с королем, однако избежавшего подчеркивания собственной значимости.
— Ну что же, пойдемте встречать представителя Альфонсо Арагонского, — сказал наконец Леонелло. — Не стоит заставлять его ждать.
Переговоры обещали пройти наилучшим образом. Во-первых, на эту встречу король Арагона прислал не военачальника, как в прошлый раз, а умного и образованного дипломата. По крайней мере, именно такой славой пользовался юный Диомеде Карафа. И стоило ему заговорить, как все поняли, что слухи совершенно справедливы.
— Ваша светлость, мессеры, — начал Диомеде, обратившись сначала к Леонелло, а затем к Никколо Барбо и Гварино Гварини, — позвольте мне поприветствовать вас от имени моего короля Альфонсо Пятого Арагонского, правителя Неаполитанского королевства. Я понимаю, насколько велико значение нашей встречи для текущей расстановки политических сил, особенно в свете недавнего решения Венеции заключить соглашение с Франческо Сфорцей. Мне особенно приятно, что наша беседа состоится при дворе одного из самых образованных правителей Италии. Король Альфонсо неизменно выражает восхищение действиями маркиза и старается следовать его примеру, окружая себя людьми искусства, такими как Лоренцо Валла и Антонио Беккаделли.
Гварини кивнул, услышав эти слова, да и Никколо Барбо остался очень доволен, так как уже понял, что сейчас, в отличие от прошлогодних переговоров, Альфонсо Арагонский открыто ищет союза с Венецией. Очевидно, король сообразил, что замкнуться в южной части полуострова в качестве иностранного правителя, захватившего Неаполь, будет непростительной ошибкой.
— Ваши речи позволяют нам надеяться на лучшее, мессер, — сказал Леонелло. — Венеция, а вместе с ней Феррара протянули вам руку уже почти год назад. Все верно, друг мой? — добавил он, обращаясь к Никколо Барбо.
— Вы совершенно правы, ваша светлость. Я присутствовал на встрече, когда дон Рафаэль Коссин Рубио прибыл во дворец дожей и пообещал, что предложение Венеции будет рассмотрено. И мы надеемся, что в скором времени союз удастся наконец заключить.
— Именно так, — отозвался Диомеде Карафа. — Король отнесся со всем возможным вниманием к вашему предложению и передал мне вариант соглашения, составленный его нотариусами. Теперь я передаю документ вам. Изучите текст и внесите изменения, если необходимо. Мы хотим, чтобы соглашение устроило обе стороны.
— Замечательно! — воскликнул Леонелло д’Эсте. — Не правда ли, мессер Барбо?
— Безусловно, мы очень рады, — подтвердил венецианец.
— В таком случае, господа, раз мы достигли договоренности, я рад пригласить вас отужинать вместе со мной. Мои повара приготовили нечто особенное, а кроме того, мы наконец-то сможем насладиться обществом дам, в первую очередь моей супруги Марии, которой не терпится узнать новости о своем отце и о Неаполе — городе, навсегда оставшемся в ее сердце.
— Буду счастлив удовлетворить ее любопытство. Надеюсь лишь оказаться достойным такого чудесного общества, — учтиво заметил Диомеде Карафа.
Никколо Барбо улыбнулся. Положение Венеции теперь стало намного прочнее. А кроме того, этот юноша с острым умом очень нравился советнику дожа.