Достоевский страстно – всем сердцем – принял атеистическое учение Белинского. Детская вера оказалась хрупкой. Ни в одном из его произведений до каторги не поднимается религиозный вопрос.
«Нечаевым, – говорит Достоевский, – вероятно, я бы не мог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может, и мог бы (…) во дни моей юности». Как известно, Нечаев был основателем революционного общества 60-х годов и автором «Катехизиса революционера». Нечаевцы хотели опутать всю Россию сетью тайных ячеек, возмутить массы, поднять кровавый бунт, свергнуть правительство, уничтожить религию, семью, собственность.
Революционная ячейка с тайной типографией и программой пропаганды восстания действительно была близка к нечаевской организации. В своем обличительном романе Достоевский с потрясающим реализмом описывает «Бесов», потому что и сам был когда-то в их числе.
Центральной фигурой дуровского кружка был Спешнев, человек, оказавший на Достоевского огромное влияние. Спешнев происходил из богатой семьи и привлекал всеобщее внимание своей симпатичной наружностью. У него был роман с помещицей Анной Савельевой, которая, покинув мужа и двух детей, уехала с ним за границу, где покончила с собой. Спешнев прожил за границей четыре года. Он проповедовал социализм, атеизм, терроризм и был одним из первых русских, познакомившихся с «Манифестом Коммунистической партии» (1848) Маркса и Энгельса.
Спешнев умел поддержать разговор, притом что сам больше слушал, чем говорил. К гостям он был приветлив и внимателен, но при этом всегда холоден и сдержан. Понятно, что коммунисту Спешневу либеральная болтовня в кружке Петрашевского не могла нравиться. Очень вероятно, что именно по его инициативе выделилась группа Дурова. Холодный и таинственный красавец Николай Спешнев полностью завладел душой молодого писателя. Достоевский чувствовал не только обаяние этого странного человека, но и его демоническую силу, которую увековечил впоследствии в «Бесах» в образе Николая Ставрогина.
Вскоре после публикации «Белых ночей» ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе других петрашевцев был задержан и помещен под арест на 8 месяцев в Петропавловской крепости.
Суд признал Достоевского «одним из важнейших преступников» за чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского». Военно-судная комиссия приговорила Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием». Через неделю смертный приговор Достоевскому был отменен по заключению генерал-аудиториата «ввиду несоответствия его вине осужденного» с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. Император Николай I заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырехлетним с последующей военной службой рядовым. Помиловав приговоренных к смерти заговорщиков, Николай I пожелал, чтобы это помилование было объявлено на площади после совершения обряда казни. При инсценировке казни один из приговоренных, Николай Григорьев, сошел с ума.
«Всем нам прочли смертный приговор, – пишет Достоевский брату Михаилу, – дали приложиться ко кресту, переломили над головами шпаги и устроили нам предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что Его Императорское Величество дарует нам жизнь»[74].
Ощущения, которые Достоевский испытывал на эшафоте, отражены в одном из монологов князя Мышкина в романе «Идиот». Эшафот был огромным событием в душевной жизни писателя, жизнь его «переломилась», прошлое кончилось, началось другое существование. На эшафоте Достоевский напряженно почувствовал божественную тайну бытия, благодать жизни. О благодати жизни, которая выше смысла, выше оправдания, говорит и князь Мышкин, и Ипполит в «Идиоте», и Макар Долгорукий в «Подростке», и старец Зосима в «Братьях Карамазовых». Грешники Достоевского спасаются любовью к «живой жизни».
Во время короткого пребывания в Тобольске на пути к месту каторги жены сосланных декабристов устроили встречу писателя с другими этапируемыми петрашевцами и через капитана Смолькова передали каждому Евангелие с незаметно вклеенными в переплет деньгами (10 рублей). Свой экземпляр Евангелия Достоевский хранил всю жизнь как реликвию.
Двадцать третьего января 1850 года Достоевский прибыл в Омскую каторжную тюрьму. Переписка с братом Михаилом прерывается на четыре года. Впоследствии он писал другому брату, Андрею: «А эти четыре года считаю я за время, в которое я был похоронен живой и закрыт в гробу. Что за ужасное было это время, не в силах я рассказать тебе, друг мой. Это было страдание невыразимое, бесконечное, потому что всякий час, всякая минута тяготела, как камень, у меня на душе»[75].
Воспоминания об этих страшных годах послужили материалом для романа «Записки из Мертвого дома» и для эпилога к роману «Преступление и наказание». Четыре года каторги, четыре года «страдания невыразимого, бесконечного» стали поворотным пунктом в духовном развитии писателя. В Омском остроге началось «перерождение убеждений».
«Перерождение» началось с беспощадного суда над самим собой и над всей прошлой жизнью. В казарме, в «общей куче», среди крика и гама «ста пятидесяти врагов», писатель замкнулся в себе. «Помню, что все это время, несмотря на сотни товарищей, я был в страшном уединении, и я полюбил наконец это уединение. Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь, перебирал все до последних мелочей, вдумывался в мое прошлое, судил себя неумолимо и строго и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде (…). Я ждал, я звал поскорее свободу, я хотел испробовать себя вновь на новой борьбе»[76].
Достоевский не стал верующим на каторге, но он точно вышел из нее с невероятной жаждой веровать.
В конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск. Вскоре из Петербурга туда прибыл новый окружной прокурор, барон Врангель. Он знал Достоевского по роману «Бедные люди» и привез ему посылку и письма. Они подружились.
В Семипалатинске у Достоевского начался роман с Марией Дмитриевной Исаевой, которая была замужем за местным чиновником Александром Ивановичем Исаевым, горьким пьяницей. Через некоторое время Исаева перевели на место смотрителя трактиров в Кузнецк. В августе 1855 года Федор Михайлович получил письмо из Кузнецка: муж Марии скончался после долгой болезни.
Надеясь на помилование нового императора Александра II, Федор Михайлович написал письмо своему давнему знакомому, герою Севастопольской обороны генерал-адъютанту Эдуарду Тотлебену, с просьбой о ходатайстве перед императором. В день коронации Александра II, 26 августа 1856 года, бывшим петрашевцам было объявлено прощение. Тем не менее Александр II приказал установить за писателем тайный надзор до полного убеждения в его благонадежности.
Достоевский обвенчался с Марией Исаевой в Кузнецке. В 1859 году он с женой и приемным сыном Павлом вернулся в Петербург.
Вторым литературным «дебютом» Достоевского стала публикация «Записок из Мертвого дома». Для его современников «Записки» стали откровением. До Достоевского никто не касался темы жизни каторжников. Одного этого произведения было достаточно, чтобы писатель занял достойное место как в русской, так и в мировой литературе.
Летом 1862 года Достоевский впервые отправляется за границу, посещает Германию, Францию, Англию, Швейцарию, Италию и Австрию. Несмотря на то что главной целью путешествия было лечение на немецких курортах, в Баден-Бадене писатель увлекся игрой в рулетку и погряз в долгах.
Хотя его жена тяжело болеет, часть второй поездки по Европе летом 1863 года Достоевский провел с молодой эмансипированной особой Аполлинарией Сусловой («инфернальной женщиной», по словам писателя), с которой также встречался в 1865 году в Висбадене. Любовь Достоевского к Сусловой, их сложные отношения и привязанность писателя к рулетке нашли отражение в романе «Игрок».
«Записки из подполья» знаменуют новый этап в развитии таланта Достоевского. Подпольщик – не революционер, поскольку лишен всякой воли. Он инертная личность, подавленная сознанием зла в мире и невозможности его преодоления. Бессилие превращает в ненависть его любовь к человечеству. Он несчастен и жалок. Он получает удовольствие от того, что мучит себя и других. Это жестокая книга о ненависти и отчаянии. Достоевский осознает моральную трагедию, которая угрожает ему, если он окончательно не вернется к Богу.
В 1864 году ушли из жизни жена и старший брат писателя. В феврале 1865 года, через полгода после смерти брата, прекратилось издание «Эпохи», журнала, который братья выпускали с 1863 года. Взяв на себя ответственность за долговые обязательства «Эпохи», Достоевский вынужден был согласиться на кабальные условия договора по публикации всех написанных на то время сочинений с издателем Федором Стелловским.
Первые главы романа «Преступление и наказание» вышли в начале 1866 года в журнале «Русский вестник». Последующие печатались из номера в номер. Жесткие условия контракта со Стелловским, по которым писатель должен был предоставить ему новый неопубликованный роман («Игрок») к 1 ноября 1866 года, ставили под угрозу завершение работы над «Преступлением и наказанием». Совершенно случайно на помощь Достоевскому пришел Александр Милюков, который для ускорения процесса над созданием романа «Игрок» нашел лучшую стенографистку Анну Григорьевну Сниткину. Вскоре после передачи рукописи романа «Игрок» издателю, 8 ноября 1866 года, Достоевский сделал Анне Григорьевне предложение руки и сердца. Пятнадцатого февраля 1867 года в Троицком соборе состоялось таинство венчания Достоевского и Сниткиной. От брака с Анной Григорьевной у Федора Михайловича было четверо детей. В первые годы новой супружеской жизни писатель окончательно вернулся к Богу.